Читать онлайн «Горький хлеб (Часть 7)». Хлеб горький
Читать онлайн "Горький хлеб [1-7]" автора Замыслов Валерий Александрович - RuLit
Валерий Александрович Замыслов
Горький хлеб
РОМАН
Предисловие
Рубеж XVI и XVII веков. Трудное, суровое время. Крестьяне еще помнят Юрьев день, когда было можно, бросив шапку о землю, сказать помещику:
— Будя, государь, попил моей кровушки, хватит! Ухожу, а там твоя воля поминать меня добром али лихом!
Конечно, право ухода от помещика раз в год в течение одной недели перед Юрьевым днем и одной недели после было трудноосуществимым правом, ибо надо было отдать долг помещику да и лихву приплатить, надо было разорить, пусть немудрящее, а все же соленым мужицким потом политое хозяйство. Однако право крестьянина уйти, если стало совсем невмоготу, в какой‑то мере обуздывало, помещика, ограничивало его жадность.
Но оно же открывало возможность для более крупных, экономически более мощных хозяйств переманивать крестьян из мелких поместий всевозможными посулами всяческих поблажек. Такими владельцами крупных хозяйств были в основном древние боярские и княжеские роды, а мелкими хозяйствами, в своем большинстве, владели служилые дворяне. Таким образом, картина борьбы крестьян с феодалами усложнялась борьбой внутри самого класса феодалов, где идущее в гору, завоевывающее все новые и новые экономические и политические высоты дворянство сталкивалось с древним, ветшающим, но все еще весьма мощным боярством.
В это же время русские цари один за другим, и Иван III, и Иван Грозный, и Борис Годунов вели упорную борьбу за укрепление централизованного государства, борьбу против центробежных стремлений князей и бояр, еще помнивших, как их деды и прадеды сидели в своих уделах независимыми, в большей или в меньшей степени самостоятельными государями.
В этих исторических условиях естественным союзником царского правительства оказывался служилый класс ‑ дворянство, для которого жизненно необходимым было полное закрепощение подвластных им крестьян. И царское правительство идет навстречу требованиям дворянства, сперва в виде указа о" заповедных летах", когда были запрещены переходы крестьян, а потом и окончательной отмене Юрьева дня, т. е. полном закрепощении крестьян. Эти меры, в конечном итоге, оказались выгодными и для крупных земельных собственников и вели к неограниченной эксплуатации мужика. Одновременно росли и росли государственные поборы, ибо Русское государство, раскинувшееся на огромном пространстве, требовало содержания больших и мощных вооруженных сил.
Конечно, усиление гнета и порабощения, увеличение помещичьих и государственных поборов порождало в массах крестьянства сперва подспудный протест, проявлявшийся в виде отдельных вспышек, потом все более острое, все более массовое недовольство, которое и завершилось грандиозным восстанием, крестьянской войной под руководством Ивана Исаевича Болотникова.
Эта грозная, насыщенная событиями огромной исторической важности эпоха и нашла отражение в книге В. А. Замыслова "Горький хлеб", которая является, по замыслу автора, только первой частью трилогии" Иван Болотников".
В романе" Горький хлеб" рассказывается о юности Болотникова, еще простого деревенского парня, которому пришлось испытать на себе всю тяжесть крепостного гнета.
Автор убедительно показывает, как в народных глубинах росла ненависть к угнетателям, как постепенно сами условия подневольной жизни выковывали характер крестьянского вождя, которому было суждено в будущем потрясти устои феодально‑крепостнического государства.
В будущем. Пока на страницах романа мы видим совсем молодого Ивашку Болотникова.
Следует отдать должное автору ‑ он очень много и добросовестно работал, собирая материалы для романа, много раз пересматривал и переписывал текст в упорных поисках исторической правды.
Об этой, основной задаче, встающей перед каждым автором исторического повествования, в свое время очень хорошо сказал Алексей Николаевич Толстой.
"…Вы спрашиваете ‑ можно ли "присочинить" биографию историческому лицу. Должно. Но сделать это так, чтобы это было вероятно, сделать так, что это (сочиненное) если и не было, то должно было быть".
Именно в этом направлении и пришлось очень много потрудиться В. А. Замыслову, ибо о юности Болотникова мы знаем мало, а автору надо было написать портрет своего героя убедительным и исторически верным. Думается, что эта основная задача автором решена. Автору пришлось изучить не только исторические события, но и широкий круг памятников материальной культуры. Надеюсь, что читатели по достоинству оценят большой труд автора и, с интересом прочтя книгу о юности Ивана Болотникова, будут нетерпеливо ждать появления на прилавках книжных магазинов второй, а позднее и третьей части трилогии.
www.rulit.me
Валерий Замыслов - Горький хлеб
В романе "Горький хлеб" В. Замыслов рассказывает о юности Ивана Болотникова.
Автор убедительно показывает, как условия подневольной жизни выковывали характер крестьянского вождя, которому в будущем суждено было потрясти самые устои феодально‑крепостнического государства.
Содержание:
Валерий Александрович ЗамысловГорький хлебРОМАН
Предисловие
Рубеж XVI и XVII веков. Трудное, суровое время. Крестьяне еще помнят Юрьев день, когда было можно, бросив шапку о землю, сказать помещику:
- Будя, государь, попил моей кровушки, хватит! Ухожу, а там твоя воля поминать меня добром али лихом!
Конечно, право ухода от помещика раз в год в течение одной недели перед Юрьевым днем и одной недели после было трудноосуществимым правом, ибо надо было отдать долг помещику да и лихву приплатить, надо было разорить, пусть немудрящее, а все же соленым мужицким потом политое хозяйство. Однако право крестьянина уйти, если стало совсем невмоготу, в какой‑то мере обуздывало, помещика, ограничивало его жадность.
Но оно же открывало возможность для более крупных, экономически более мощных хозяйств переманивать крестьян из мелких поместий всевозможными посулами всяческих поблажек. Такими владельцами крупных хозяйств были в основном древние боярские и княжеские роды, а мелкими хозяйствами, в своем большинстве, владели служилые дворяне. Таким образом, картина борьбы крестьян с феодалами усложнялась борьбой внутри самого класса феодалов, где идущее в гору, завоевывающее все новые и новые экономические и политические высоты дворянство сталкивалось с древним, ветшающим, но все еще весьма мощным боярством.
В это же время русские цари один за другим, и Иван III, и Иван Грозный, и Борис Годунов вели упорную борьбу за укрепление централизованного государства, борьбу против центробежных стремлений князей и бояр, еще помнивших, как их деды и прадеды сидели в своих уделах независимыми, в большей или в меньшей степени самостоятельными государями.
В этих исторических условиях естественным союзником царского правительства оказывался служилый класс ‑ дворянство, для которого жизненно необходимым было полное закрепощение подвластных им крестьян. И царское правительство идет навстречу требованиям дворянства, сперва в виде указа о" заповедных летах", когда были запрещены переходы крестьян, а потом и окончательной отмене Юрьева дня, т. е. полном закрепощении крестьян. Эти меры, в конечном итоге, оказались выгодными и для крупных земельных собственников и вели к неограниченной эксплуатации мужика. Одновременно росли и росли государственные поборы, ибо Русское государство, раскинувшееся на огромном пространстве, требовало содержания больших и мощных вооруженных сил.
Конечно, усиление гнета и порабощения, увеличение помещичьих и государственных поборов порождало в массах крестьянства сперва подспудный протест, проявлявшийся в виде отдельных вспышек, потом все более острое, все более массовое недовольство, которое и завершилось грандиозным восстанием, крестьянской войной под руководством Ивана Исаевича Болотникова.
Эта грозная, насыщенная событиями огромной исторической важности эпоха и нашла отражение в книге В. А. Замыслова "Горький хлеб", которая является, по замыслу автора, только первой частью трилогии" Иван Болотников".
В романе" Горький хлеб" рассказывается о юности Болотникова, еще простого деревенского парня, которому пришлось испытать на себе всю тяжесть крепостного гнета.
Автор убедительно показывает, как в народных глубинах росла ненависть к угнетателям, как постепенно сами условия подневольной жизни выковывали характер крестьянского вождя, которому было суждено в будущем потрясти устои феодально‑крепостнического государства.
В будущем. Пока на страницах романа мы видим совсем молодого Ивашку Болотникова.
Следует отдать должное автору ‑ он очень много и добросовестно работал, собирая материалы для романа, много раз пересматривал и переписывал текст в упорных поисках исторической правды.
Об этой, основной задаче, встающей перед каждым автором исторического повествования, в свое время очень хорошо сказал Алексей Николаевич Толстой.
"…Вы спрашиваете ‑ можно ли "присочинить" биографию историческому лицу. Должно. Но сделать это так, чтобы это было вероятно, сделать так, что это (сочиненное) если и не было, то должно было быть".
Именно в этом направлении и пришлось очень много потрудиться В. А. Замыслову, ибо о юности Болотникова мы знаем мало, а автору надо было написать портрет своего героя убедительным и исторически верным. Думается, что эта основная задача автором решена. Автору пришлось изучить не только исторические события, но и широкий круг памятников материальной культуры. Надеюсь, что читатели по достоинству оценят большой труд автора и, с интересом прочтя книгу о юности Ивана Болотникова, будут нетерпеливо ждать появления на прилавках книжных магазинов второй, а позднее и третьей части трилогии.
Мне остается пожелать автору в дальнейшем большого труда и большого успеха в его не легких, но интересных творческих поисках.
М. Рапов
Часть IТЕПЛАЯ БОРОЗДА
Глава 1БРОДЯГА
Лес сумрачен, неприветлив. Частые коряги и сучья вконец размочалили лапти, в лоскутья изодрали сермяжный кафтан.
- Сгину, не выберусь. Помоги, господи, ‑ устало бормочет лохматый тощий бродяга и, задрав бороду, вяло крестится на мутнеющийся в косматых вершинах елей край неба.
Скиталец ослаб, дышит тяжело, хрипло. Опять запинается и падает всем длинным костлявым телом на сухой валежник.
"Все теперь. Конец рабу божию Пахому. Подняться мочи нет. Да и пошто? Все едино не выбраться. Глухомань, зверье да гнус. Эвон черна птица каркает. Чует ворон, что меня хворь одолела. Поди, сперва глаза клевать зачнет. Уж лучше бы медведь задрал. Оно разом и помирать веселее".
Ворон спускается ниже на мохнатую еловую лапу, обдав сухой пахучей хвоей желтое лице скитальца с запавшими глазами и ввалившимися, заросшими щеками.
Пахом лежит покорно и тихо. Открывает глаза и едва шевелит рукой. Ворон отлетает на вздыбленную корягу и ждет жадно, терпеливо. Вот уже скоро начнется для него пир.
Бродяга слабо стонет, руки раскинул словно на распятии. Трещат сучья, шуршит хвоя. Ворон снимается с коряги на вершину ели.
Перед человеком стоит лось ‑ весь литой, могучий, в темно‑бурой шерсти, с пышными ветвистыми рогами.
Пахом смотрит на зверя спокойно, без страха, А лось замер, круглыми выпуклыми глазищами уставился на опрокинутого навзничь человека.
"И‑эх, мясист сохатый" ‑ невольно думает бродяга, и полумертвые глаза его вновь ожили и загорелись волчьим голодным блеском.
Бродяга глотает слюну и тянется рукой к кожаному поясу. Там длинный острый нож в плетеном туеске.
"Пресвятая богородица, сотвори милость свою, придай силы одолеть сохатого. Будет мясо ‑ стану жить. А не то смерть грядет", ‑ одними губами шепчет Пахом и потихоньку вытаскивает нож из туеска.
Все. Готово. Помоги, осподи! Теперь собраться с силами, подняться, одним прыжком достать лося и коротким ударом вонзить нож в широкое звериное горло.
А сохатый стоит, хлопает глазищами, как будто раздумывает: дальше любопытствовать или обойти стороной лесного пришельца.
Скиталец напрягся, дрожит правая рука с ножом, и всего в испарину кинуло.
Но и лось почуял недоброе. Переступил передними ногами, ушами прядает.
"Уйдет, поди, в кусты сиганет, окаянный", ‑ тоскливо думает Пахом и порывается подняться не ноги.
Но зверь начеку. Стоило слегка оторваться от земли, как лось резко вздернул голову, круто повернулся и шарахнулся в дремучие заросли.
Бродяга рухнул на валежник и застонал отчаянно, заунывно."Теперь пропаду, прощевай, Пахомка и Русь‑матушка…"
А ворон вновь спустился с лохматой ели на корявый ствол.
Бродяга умирал…
Княжий дружинник[1] Мамон ехал верхом на гнедом коне. На нем кожаные сапоги из юфти, темно‑зеленый суконный кафтан, на крупной голове шапка‑мисюрка[2]. За узорчатым плетеным поясом ‑ пистоль, сабля пристегнута.Дорога шла лесом ‑ глухим, дремучим, безмолвным. По обе стороны дороги стояли вековые ели и сосны, цепляясь зелеными пахучими лапами за путников.
Мамон, зорко вглядываясь в непролазные чащи, недовольно ворчал:
- Поболе семи верст до Матвеевой избушки. Вона куда старик забрался бортничать. Здесь гляди в оба: край лихих людей и разбойных ватажек.
profilib.org
горький хлеб — с русского на итальянский
Горький хлеб изгнания — см. Есть горький хлеб изгнания. Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. М.: «Локид Пресс». Вадим Серов. 2003 … Словарь крылатых слов и выражений
Есть горький хлеб изгнания — Из пьесы «Ричад III» Уильяма Шекспира (1564 1616), слова Болингбро ка (действ. 3). Иносказательно: о ностальгии, тоске по родине, о чувствах человека, который по той или иной причине не может туда вернуться. Энциклопедический словарь крылатых… … Словарь крылатых слов и выражений
Хлеб — (гр. – название горшка для выпечки хлеба) – важнейший продукт питания у всех народов, основанный на возделывании зерновых культур и хлебопекарном деле. Уже в древнем Египте люди знали более 40 видов хлеба. Когда то хлеб нельзя было резать, его… … Основы духовной культуры (энциклопедический словарь педагога)
ГОРЬКИЙ — ГОРЬКИЙ, острый на вкус, едкий, горючий, противоположный сладкому, напр. перец, горько горюч; полынь, чисто горька. Надоел ты мне, как горькая редька. Чужой хлеб горек. Горько, приговаривают за свадебным столом, о вине, подсластить надо, и… … Толковый словарь Даля
ХЛЕБ — ХЛЕБ, пищевой продукт, получаемый выпеканием разрыхленного посредством закваски, дрожжей или пекарных порошков теста, приготовленного из муки, воды и поваренной соли с добавлением или без: добавления солода, пряностей, сахара, молока, яиц, жиров… … Большая медицинская энциклопедия
ГОРЬКИЙ — ГОРЬКИЙ, ая, ое; рек, рька, рько, рьки и рьки; горче, горше, горший; горчайший. 1. (горче). Имеющий своеобразный едкий и неприятный вкус. Горькое лекарство. Г. миндаль. Во рту горько (в знач. сказ.; о горьком вкусе). Проглотить горькую пилюлю… … Толковый словарь Ожегова
горький — ГОРЬКИЙ, горькая, горькое; горек, горька, горько. 1. Имеющий особый неприятный вкус, противоположный сладкому. Горький вкус. После сладкого не захочешь горького. Горький, как полынь. «Горек чужой хлеб, говорит Данте, и тяжелы ступени чужого… … Толковый словарь Ушакова
хлеб — 1. Посевы зерновых: ржи, пшеницы и др. (обычно во мн. числе). Бескрайний, богатый, буйный, высокий, густой, добрый, духовитый, жалкий, желтый, зеленый, зернистый, золотистый, золотой, зыбкий, колосистый, колосовитый, колосовой, молодой, наливной … Словарь эпитетов
хлеб — а, мн. хлебы и хлеба, м. 1. только ед. ч. Пищевой продукт, выпекаемый из муки. Пеклеванный хлеб. Ржаной хлеб. Пшеничный хлеб. Белый хлеб (из пшеничной муки). Черный хлеб (из ржаной муки). Килограмм хлеба. □ Задолго до света Ильинична затопила… … Малый академический словарь
Хлеб насущный — Экспрес. Высок. 1. Самые необходимые средства для жизни, для существования. Люди помышляют не об одном хлебе насущном. Они заботятся не только о себе, но и о природе своего края (И. Рябов. Годы и люди). 2. Что либо самое важное, жизненно… … Фразеологический словарь русского литературного языка
хлеб духовный — духовная пища Ср. Ведь у вас хлеба духовного просят, а вы камень отрицания предлагаете. М. Горький. Варенька Олесова. 2. См. пища для души. См. пища умственная. См. камень дать вместо хлеба … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона
translate.academic.ru
Горький хлеб (Часть 7) читать онлайн, Замыслов Валерий Александрович
ЗАМЫСЛОВ ВАЛЕРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
ГОРЬКИЙ ХЛЕБ
РОМАН
Часть VII
Глава 73
В РОДНЫЕ ДЕРЕВЕНЬКИ
Около недели посошные люди еще жили в княжьей усадьбе. Чтобы мужики без дела не слонялись по двору, Андрей Андреевич заставил их в холопьем подклете мять кожи, чинить хомуты, плести лапти для многочисленной дворни.
Сам князь был добродушен, приветлив, кормил страдников вволю.
- После удачливого похода господин наш всегда таков, - пояснил мужикам Якушка, который ходил с перевязанной щекой, пряча под белой тряпицей кровоточащий сабельный шрам.
Из сорока ратных мужиков с поля брани вернулись только три десятка.
Павших воинов хоронили с великими почестями в общей братской могиле. На панихиде был сам государь Федор Иванович, святейший патриарх Иов, царев правитель Борис Годунов, князья, бояре, Москва посадская. Царь плакал, много и усердно молился и оказал большие милости победившему воинству. Пожаловал великий государь ближнему боярину конюшему Борису Годунову в награду шубу со своего плеча в тысячу рублей, цепь золотую, три города и титул Слуги1 да золотой сосуд Мамаевский2.
Воевода Федор Иванович Мстиславский получил также шубу с царских плеч, кубок с золотою чаркой и пригород Кашин с уездом.
Остальные князья, бояре, дворяне, дети боярские3 и другие служилые люди были пожалованы государем всея Руси вотчинами, поместьями, деньгами и дорогими подарками.
Всю неделю пировала Москва боярская в государевой Грановитой палате.
Посошные люди князя Телятевского получили за ратную службу от царева имени по два рубля.
Мужики всей гурьбой потянулись в кабак на Варварку, до полуночи пили за ратные успехи, поминали павших, опьянев, горланили песни.
Однако на другой же день князь Телятевский засадил крестьян вновь за изделье. Мужики томились княжьей работой и рвались домой в деревеньки.
- Середина июля, братцы. Скоро зажинки на нивах зачинать. Басурман побили - пора и по избам вертаться.
Вечером крестьяне повалились спать, а Иванка с Афоней вышли из подклета, опустились на завалинку, заговорили вполголоса.
- В село тебе нельзя возвращаться, Афоня. Заподозрил тебя приказчик. Видно, Авдотья рассказала Калистрату, как ты к ней в избу наведался.
- Сам о том все дни думаю, парень. Одначе не впервой мне в такие передряги попадать. Выкручусь.
- Калистрат - мужик дотошный. Может пытку учинить. Выдюжишь ли?
- Выдюжу, Иванка. Хоть помирать придется, но и словом не обмолвлюсь. Я мужик терпкий. А может, еще и обойдется.
- Добро бы так, Афоня.
- Сам-то как на село пойдешь? Тебя, вон, князь в свою оружную челядь приписал. Стремянным при себе определил.
- Сбегу из усадьбы, друже. Мое дело землю пахать. Пускай князя другие оберегают.
Через три дня государь всея Руси Федор Иванович повелел рать распускать.
Князь Телятевский собрал мужиков на дворе и произнес:
- Святой Руси вы отменно послужили. Теперь ступайте в вотчину хлеба убирать. После Ильина дня приступайте к жатве на моей ниве. Управитесь к бабьему лету - доброго вина поставлю да на зиму лес разрешу валить. Езжайте с богом.
Иванка прощался с Афоней за тыном.
- Передай отцу, что через пару дней в селе буду. О Гнедке пусть не горюет.
- Жаль мне тебя, Иванка. Поедем в село с нами.
- Нельзя, Афоня. Князь и слушать не хочет. Ежели сейчас поеду - вернет и на цепь посадит. Попытаюсь за эти дни добром отпроситься. А ежели чего сбегу.
На второй день Иванка снова заявился к Телятевскому в палату.
- Не рожден я холопом быть, князь. Отпусти меня из своей дружины.
Андрей Андреевич не привык дважды по одному делу разговаривать, потому проронил сердито:
- Мне такие молодцы нужны. Нешто тебе соха не наскучила? Будешь возле меня жить. Такова моя воля.
Тогда Болотников решил пойти на хитрость.
- Дозволь, князь, хоть отца навестить. Без коня батя остался. Тяжело ему страду без Гнедка справлять. Отдам ему своего коня и в твои хоромы вернусь.
Телятевский призадумался. Упрям и дерзок новый холоп. Но воин отменный. Сам Борис Годунов о нем справлялся. Даже царь Федор Иванович на пиру об удальце выспрашивал. Обещал наградить достойно, да знать запамятовал за усердными молитвами.
Телятевский, не отвечая на просьбу Болотникова, звякнул колокольцем. В покои вошел дежурный холоп.
Когда Якушка появился на пороге, Андрей Андреевич проговорил:
- Поездку твою в вотчину отменяю. К приказчику Иванку с грамоткой снаряжу. Передашь Калистрату мою волю. Сам через пять дней здесь будь. Коня себе на обратный путь в Богородском на конюшне выберешь. О том в грамотке отпишу. Скачи, холоп...
Глава 74
В СЕЛЕ И НА ЗАИМКЕ
В волнующихся золотистых хлебах показался высокий костистый крестьянин в посконной рубахе.
Рожь тихо шелестит колосьями, покрытыми мелкими каплями росы, ударяет страдника в широкую грудь.
"Наливается колос, ногам кланяется. Уродила-та-ки матушка-землица", благодатно думает мужик.
- Эгей, Парфеныч! Айда што ли, - кричит с межи Семейка Назарьев с косой горбушой на плече.
Исай Болотников не спеша разминает в сухих мозолистых ладонях шершавый остистый колос, а затем выходит на край загона.
- Далек ли зачин, Парфеныч? - спрашивает Семейка.
- Нонче припоздали с севом. Пущай постоит еще жито денька три.
Дальше до самого покоса шли мужики молча. Знал Семейка, что старожилец во время страды неразговорчив, да и без того ходит он последние дни смурый. Видно, Гнедка жалеет да Иванку ждет из ратного похода. Другие-то мужики в село вернулись.
На себя косили только еще третий день - дотоле приказчик Калистрат заставил метать стога на княжий двор.
На широком зеленом лугу было пока тихо, привольно. Исай вставал чуть свет. Солнце едва выглянет над селом, а он уже на сенокосном угодье. Но вскоре подойдут и остальные крестьяне.
Через полчаса Семейка крикнул Болотникову:
- Глянь, Исай Парфеныч! Стречу тебе косец идет. Исай Болотников разогнул спину, воткнул косу в пожню и, приставив ладонь к глазам, прищурясь, вгляделся в незнакомца. Однако далеконько, сажен триста, не разглядеть. Кого это бог послал на чужое угодье. Всякому крестьянину на миру свой покос отведен.
Исай нахмурился, но продолжал косить дальше. Не поднимая головы, широко размахивал горбушей, покуда не услышал шарканье встречной косы.
Болотников вытянул из плетеного бурачка каменный брусок, чтобы подправить горбушу и, еще раз взглянув на приблизившегося страдника, обрадованно опустил косу.
В саженях десяти, утопая по грудь в мягком разнотравье, перед ним стоял улыбающийся статный, загорелый детина, в белой домотканой рубахе.
- Бог на помощь, батя! - весело вымолвил Иванка и шагнул отцу навстречу.
- Здорово, сынок. Поило траву топчешь? Нешто так крестьянину можно.
Иванка только головой крутнул. Ну и выдержка у отца! Взялся за горбушу и принялся прокладывать к Исаю широкую дорогу.
Скупо улыбаясь в пушистую с густой проседью бороду, опершись руками о косье, Исай молча любовался сыном.
Косил Иванка толково, по-мужичьи, шел не спеша, не частил, размашисто поводил острой горбушей, оставляя позади себя ровный, широкий валок дурманяще пахнущей сочной травы.
"Слава богу, живым возвернулся. Добрая помощь мне со старухой будет", - облегченно подумал Исай.
Шаркнув косой у самых отцовских лаптей, Иванка бережно положил горбушу на ощетинившуюся стерню, а затем обнял отца за плечи.
Исай ткнулся бородой в Иванкину щеку, поперхнулся и, освободившись от крепких объятий, еще более раздавшегося в плечах сына, спросил участливо:
- Шрам у тебя на щеке. Басурмане поранили?
- Поганые, батя. Оставили мне приметинку.
Иванка внимательно глянул на Исая, и сердце его обожгла острая жалость. Отец еще больше похудел, осунулся, глаза глубоко запали, лицо испещрили глубокие морщины.
- Не хвораешь, батя?
- Ничего, сынок. По ночам малость в грудях жмет. Отойдет небось.
- Настойки из трав бы попил, батя. Сходил бы к Матрене на заимку.
- После страды, Иванка. Недосуг сейчас... Афонька о тебе уж больно лихо врал. Рассказывал, что будто бы ты самого сильного басурманина в татарском войске сразил. Правду ли бобыль по всему селу трезвонил?
- Правда, батя. Нелегко было с поганым биться.
Исай, гордясь сыном, молвил тепло:
- Выходит, не посрамил отца, сынок. У нас в роду хилых не водилось.
- А вон и конь тебе, батя, - показал рукой на край покоса Иванка.
Исай по выкошенной пожне заспешил к новой лошади-кормилице.
Вечером, возвратившись с сенокосного угодья, Иванка выбрал на княжьей конюшне вместе с Никитой резвого скакуна и сразу же засобирался в дорогу.
- Куда на ночь глядя, сынок?
- К Матвею, батя. Утром вернусь.
- Был там намедни. Лыко драл в лесу. На заимку зашел. Сохнет по тебе девка.
- Ты бы поснедал вволю, Иванушка. Ватрушку тебе сготовила, бражка в закутке стоит. Притомился, чай, с дороги дальней. И утром, почитай, ничего не потрапезовал. Косу схватил - и в луга. Обождал бы, сыночек, засуетилась Прасковья, ласковыми слезящимися глазами посматривая на сына.
- Не могу, мать. Успею еще откормиться, - улыбнулся Иванка и выехал со двора.
Возле Афониной избы остановился, постучал кнутом в оконце. В избушке ли балагур-приятель? Неровен час... Нет, выходит, слава богу.
Бобыль потянул было Болотникова в избу, но Иванка с коня так и не сошел. Едва отцепившись от Афони, спросил тихо:
- Как дела, друже?
- Покуда бог ...
knigogid.ru
Горький хлеб
Горький хлеб
У ребят в рабочих семьях детство обрывалось рано и потому всегда внезапно.
- Довольно! - говорили однажды родители десяти-одиннадцатилетним сыну или дочери. - Набегался нагулялся, большой уже. Пора за дело браться, ремеслу учиться...
Или:
- Хватит в школу ходить. Два класса кончил, читать-писать выучился, чего еще?..
Начиналась трудовая жизнь И горек-горек бывал хлеб, заработанный на хозяйской фабрике, в мастерской или на заводе, хлеб, обильно политый потом, слезами, а нередко и кровью.
Первые годы ученики работали за харчи, без всякой платы. Спасибо еще, если хозяин раз в две недели давал пятиалтынный на баню и отпускал домой переменить белье. Ребята, находясь в учении, жили там же в мастерской или на кухне. Спали вповалку по двое, по трое на кровати, а то и просто на полу. Расстелит паренек мешочный матрац, набитый соломой и стружкой, сунет под голову подушечку, что мать дала... Кормили, конечно, скверно. На завтрак - чай с хлебом, летом еще - огурцы и помидоры. В обед - борщ или суп-"кондер": пшено, вода и немного подсолнечного масла, и обязательно - каша. На ужин опять чай с хлебом, остатки борща или каши...
Ученики раньше всех вставали, позже всех кончали работу. С утра шла заготовка всего, что будет потребно днем мастерам и подмастерьям. Затем-то помогали кухарке, то хозяйке, несли за нею корзину с базара.
Днем главная обязанность ученика - "подать-принять", да так, чтобы "левая нога здесь, а правая там".
- Колька, дуй к заказчику, - говорит хозяин картонажной мастерской. - Коробки отнесешь...
Нанизает Колька два-три десятка коробок на длинную палку, несет, согнувшись, непосильную для себя тяжесть. Врезается палка в плечо, в свежие, вчерашние рубцы. Худо Кольке, тяжело, тяжелее, наверное, чем лошади, втаскивающей с берега груженый воз на подъем Таганрогского проспекта. Лошадей иногда жалели, писали даже в газете, что драгили перегружают их и бьют и что "хорошо бы отделу общества покровительства животным обратить на это внимание". О Кольках-учениках и этого не писали. Да и общества покровительства ученикам не было.
А вернется Колька в мастерскую - сразу же новые поручения:
От мастера:
- Колька, сбегай за соточкой!..
От подмастерьев:
- Колька, жарь за квасом - опохмелиться!..
Вечером набегавшийся до изнеможения десятилетний Колька раскис совершенно: "Спа-ать, спа-а-ть!.." А у хозяина срочный заказ, работают за полночь. Сидит Колька у жаркой керосинки, варит клей. Глаза слипаются, никнет голова. И вдруг - отрезвляющая звонкая затрещина:
- Ты что, жулье ростовское, дрыхнешь?.. Тебе бы все лодырничать, латки сушить!..
В жестоко-веселую минуту мастер или сам хозяин непрочь были устроить "представление". Сладко дремлющему мальчугану смазывали глаза и губы клеем, а потом устрашающе гаркали над его головой:
- Пожар!
Вскочит одурелый Колька - в глазах темно, рот не открыть, замечется испуганным зайцем. А мастерская потешается:
- Ох-хо-хо!.. Стенку головой не прошиби!..
Бить или не бить учеников - такого вопроса не было. Все били, дело обычное. И пострадавшие, как правило, не жаловались, пока не доходило до необычайной жестокости. Однажды привлечен был к суду хозяин шапочной мастерской Тендетников: он разорвал мальчишке-ученику уши, в ярости топтал его ногами. Парнишку потом еле отходили. И допрошенный в качестве свидетеля мастер Дмитриев определил тогда философское "кредо", долго обыгрывавшееся в печати:
"Учеников, конешно, бить можно. Даже надо бить, обязательно, уму-разуму учить. Только чтобы не убивать..."
Но вот годы ученичества позади. В четырнадцать-пятнадцать лет можно было уже и выбрать: то ли оставаться в мастерской, то ли попробовать найти место на заводе или еще где-нибудь.
Темерницкие, да и нахаловские, больше всего тяготели, конечно, к "чугунке", к Главным мастерским Владикавказской железной дороги.
Работа и там была, разумеется, не мед.
В прокопченные, полутемные корпуса Главных мастерских попасть на работу было не просто: без рекомендации, без "клепки" мастеру не обойтись. А мастера "клепали" и "спрыскивали" основательно - как не угоститься на дармовщину от новичка или от его отца? И неизменно при этом следовало внушение:
- Первое дело, не фордыбачь, начальства слушайся, особливо меня. А то...
И шло перечисление взысканий и штрафов во всех их видах: за курение во дворе или в помещении, за задержку в уборной, за непочтительность к мастеру, монтеру*.
*(Бригадиру.)
Мастерские встречали рабочего разноголосым шумом, металлическим лязгом. В чугунолитейном отделении вновь поступившему выражали сожаление:
- Ну, ты, брат, попал!.. У нас тут каторга...
- Но, вы же работаете...
- Работаем!.. А ты знаешь, что литейщик больше трех-трех с половиной десятков лет и на свете не живет?..
И вскоре новичок убеждался: верно, тут долго не протянешь. Цех низенький, маленький, без отопления - зимой формовщики разжигали около себя костры. А летом духота, пылища - здоровые рабочие в обморок падали...
В кузнечном страдали больше всего летом, от жары. Кузнецы и молотобойцы с утра снимали рубахи, оставались голыми по пояс, много и жадно пили. Горько хвалились:
- Иной день по ведру воды на брата выходит. И все пить хочется - помахай-ка, постучи с наше по железу...
В колесном хуже всего - зимняя стужа. Коптящие камельки-жаровни, целый день - певуче-надрывное: р-раз-два, взяли!.. Еще раз, взяли!..
Это рабочие выкатывали вручную тележки и колесные пары из-под вагонов.
В сборном - грохот клепки, звон металла. Одни надевают на пальцы колес сорокапудовое дышло: раз-два, взяли!..
Под паровозом, "на яме", копошатся с ног до головы измазанные подростки - самое грязное место: взрослые рабочие его избегали.
Бригада "по обшивке" готовится идти в "царскую комнату" - так называли не остывшую еще топку паровоза. Обвязывают шеи "концами" - паклей, набивают в штаны сено, чтобы не ожечься.
И так все десять рабочих часов. Только после девятьсот пятого года в мастерских ввели девятичасовой рабочий день. Тоже немало - в грязи, в пыли, да еще если главная помощница - "Дубинушка".
Хозяйской жадности предела не было: их воля - они бы из одних рабочих суток выкроили двое. Правила внутреннего распорядка на табачной фабрике "либерального" Асмолова в первые годы нового столетия предусматривали:
"Работа на фабрике начинается с 1 августа по 1 мая ежедневно с 8 часов утра и продолжается до 8 часов вечера включительно, с перерывом для обеда от 12 до 1 часу дня и для полудня с 3 до 3 1/2 часов пополудни;
с 1 мая по 1 августа - с 7 часов утра до 8 часов вечера, с перерывом для обеда от 12 до 2 часов дня и для полудня с 4 до 4 1/2 часов пополудни..."
За провинности теми же правилами устанавливались самые строгие кары - штраф, штраф, увольнение...
Трудно представить, как выдерживали эти полсуток табачники, в основном женщины и подростки.
"Сердце сжимается, темнеет в глазах, когда входишь на нашу фабрику, - приводились их свидетельства в листовках Донкома РСДРП. - Густая ядовитая табачная пыль заволакивает мастерские, толстым слоем ложится на платье, давит грудь, дурманит голову. Целый день мы вдыхаем эту едкую пыль. Гибнет от нее здоровье, разрушается грудь, появляется кровохарканье, за ним и чахотка...
Хороший хозяин устраивает лучше помещения для скотины. Пыль, духота, грязь - дышать нечем. Скряга хозяин не хочет даже устроить вытяжных вентиляций..."
Еще бы хозяин хотел! Вентиляция стоила денег. А рабочий или работница - что они стоили? На улице, за воротами, всегда сколько угодно желающих найти место.
На бумажную фабрику Панченко после одного из пожаров городской думой была отряжена комиссия для обследования. На что уж были снисходительны господа обследователи к своему коллеге - влиятельному гласному, но и они записали в акте, что условия работы на фабрике невозможные. "...Вентиляция устроена примитивным способом, вследствие чего от обрабатываемого тряпья и газа хлорной извести распространяется по всем помещениям фабрики зловоние, вредно влияющее на здоровье рабочих... Двор оказался не везде замощенным, благодаря чему масса веществ подвергается гниению, а для тряпья, служащего рассадником всяких микроорганизмов, нет правильно устроенных складов..."
Комиссия, разумеется, не отметила, ради чего богатое семейное панченковское "товарищество бумажных фабрик и каменноугольных копей" скряжничало, не устраивая вентиляции и сносных складов - ради дивиденда*. А дивиденд у товарищества всегда был немалый.
*(Годовой доход на акцию.)
Либеральный журналист местной газеты, подводя итог увиденному на фабрике Панченко, меланхолически заключал, что фабрика - увы! - не единственная в своем роде; такие же точно санитарные порядки почти во всех ростовских фабрично-заводских заведениях. И свои упования он возлагал на фабричную инспекцию: пусть-де она покажет предпринимателям твердость характера. "Когда господа заводчики убедятся, что с ними не шутки шутят и не комедии разыгрывают, - они, можно за это поручиться, сделаются покладистее и корректнее, чем были до сих пор благодаря сознанию полной своей бесконтрольности и безнаказанности..."
Наивничал или беспардонно обманывал читателя прекраснодушный либерал-журналист? Фабричная инспекция - это было известно всем - находилась на полном содержании у фабрикантов и заводчиков. Никого не вводили в заблуждение показные комедии освидетельствования предприятий. Придет инспектор к хозяину, сунет в карман полученную от него мзду за молчание - и с тем и уходит обратно.
А прекраснодушный журналист шел на берег Дона и возмущался опять - на этот раз порядками на шерстяных мойках:
- Это же один из видов каторжного труда!.. Сотни женщин, получая тридцать-сорок копеек, с четырех утра до девяти вечера стоят, согнувшись в три погибели, на плотах, под самым жарким солнцепеком. И за все это время только час на обед, да и от того приказчики крадут минуты - несвоевременно дают звонки и гудки... Большинство работниц - из Батайска, Койсуга, домой им идти далеко, спят тут же, на плотах. Грязь неимоверная! Ужас!..
Встречал журналист у врача знакомую прачку - изможденное двадцатитрехлетнее создание. Слышал ее бесхитростную жалобу:
- На плотах, должно, когда белье полощем, простыла. В грудях болит и кровью харкаю...
- Ну, пойдемте, послушаю вас, - с профессиональной невозмутимостью предлагал врач. И, возвращаясь через несколько минут, вручал девушке рецепт:
- Это вам пилюли, милая; принимайте их три раза в день, не утомляйтесь - и будете здоровы.
- Спасибо, господин доктор, спасибо, - поясно кланялась девушка, всовывая в руку врача гонорар.
- Что, и в самом деле выздоровеет? - недоверчиво спрашивал у врача журналист, провожая девушку соболезнующим взглядом.
Врач с мрачным видом махал рукой:
- Безнадежна! Через полгода, самое большее, на кладбище... Ей бы куда-нибудь в Ниццу, в Ялту, на худой конец, да чтоб уход, питание были, - тогда еще можно бы ожидать чего-то. А она ведь завтра опять будет на плоту стоять, по колена в воде, потом в свою конуру придет, хлеба с квасом поест... Что ей эти пилюли из креозота? Ей бы из стрихнина пилюли, чтобы, по крайней мере, мучилась меньше...
Приходил журналист в редакцию и слышал:
- Умер Кротков, наш газетный наборщик. Совсем молодой еще...
- От чего умер?
- Известное дело!..
- Я всегда говорил: типография - тоже каторга, - угрюмо резюмировал журналист. - Работа до изнеможения, свинцовая пыль - чего уж тут ждать хорошего...
Из-под пера выходило новое грустное размышление:
"Свинцовая болезнь.
Сначала - недомогание.
Потом - чахотка...
Потом - смерть...
Наборщик Фаддей Михайлов Кротков, окончив "урок", пришел домой и умер.
Ему было 23-24 года, три года назад он переселился из Москвы в Ростов. Свинцовую болезнь он привез с собой..."
- Хороший человек был, царствие ему небесное, - говорили на похоронах Кроткова. - Хотя и чудак: велик ли у него был заработок, а журналы выписывал, чего и многие купцы не делают...
Действительно, "назови мне такую обитель"... На фабрике и заводе - каторга. На шерстомойне и в типографии - каторга. В маленькой мастерской с десятком-двумя рабочих - тем паче.
Невыносимые условия труда толкали рабочих на борьбу.
В ремесленных мастерских упирали больше на то, что составляло боль повседневную, в требованиях мельчили. Выборные ростовских столяров, собравшись вместе, потребовали восьмичасового рабочего дня, повышения заработной платы. А потом пошли дополнения:
Долой хозяйский стол!
Вежливое обращение чтобы было от хозяев!
Вентиляцию устроить!
Во всех мастерских получать кипяток!
Устроить деревянные полы в мастерских!
Чтобы ученики учились работать, а не на кухне у хозяина находились!..
Забастовки ширились, крепли. На взлете волны первой русской революции бастовали даже шапочники, казалось, привыкшие работать сутками, неделями не выходить из мастерской, спать там же, на полу. Бастовали до того безропотные, не выходившие "из хозяйской воли" шляпочницы. Бастовали, к большому недоумению хозяев, пекари - вчерашние мужики, пришедшие в город на заработки из-под Калуги и Новгорода, Рязани и Орла. Какой-нибудь земляк-кулачок выписывал их в Ростов "по знакомству" и на правах "родственника" выжимал силы до последнего. Пекари терпели - как же поднимать голос против "благодетеля"; довольствовались тухлыми хозяйскими харчами и хозяйской "квартирой" - той же пекарней, где кроватями служили мучные мешки и лари. Но наконец и они забастовали, вызвав жгучую хозяйскую обиду: "Неблагодарные!.."
Первые стачки и первые требования бастующих владельцами ростовских фабрик и мастерских воспринимались без большой тревоги. Так, курьез какой-то.
- А что будут делать работницы, если установится восьмичасовой день? - осведомлялся у представителей бастующих один из табачных фабрикантов. - Ведь они же привыкли работать двенадцать-четырнадцать часов. А при восьмичасовом рабочем дне делать им будет нечего, и они, чего доброго, ударятся в разврат...
Но желание шутить вскоре пропало. Рабочие не просили, они требовали, подтверждая свою волю к борьбе с лишениями и голоданием в дни забастовок Ноябрьская стачка 1902 года показала, какое это грозное оружие - массовая стачка. Но тогда еще некоторые пытались поправлять социал-демократических ораторов на сходках: "Политику не трожьте. Это нас не касаемо. Нам - чтобы работать было легше, да платили больше..."
В девятьсот пятом уже стало яснее, что без "политики", без свержения самодержавия рассчитывать на удовлетворение экономических требований и улучшение условий жизни невозможно. Политические лозунги стояли первыми, особенно в требованиях бастовавших на крупных ростовских предприятиях. Все более зримо вставали сходящиеся в решительной схватке труд и капитал. Все грознее поднимался вал рабочего протеста, пролетарской революции. Испугом и озлоблением дышали речи записных каламбуристов - гласных городской думы, запечатленные ростовской газетой:
"Эх, продули войну с Японией! А то-то хорошо бы забрать в плен всех япошек!.. Забрать - и взамен крепостных. Работайте, щучьи дети, на фабриках, заводах, в мастерских, на полях!.. Ни тебе забастовок, ни экспроприации и иллюминаций. Цены на работников низкие, подходящие!.. А в Японию выселить бы мужиков безземельных да рабочих. И была б у нас истинная благодать!.."
С горчинкой, с тревогой получались каламбуры.
С. Швецов. «В старом Ростове»
xn--b1acd1bacakffl.xn--p1ai
Горький хлеб (Часть 1) читать онлайн, Замыслов Валерий Александрович
ЗАМЫСЛОВ ВАЛЕРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
ГОРЬКИЙ ХЛЕБ
РОМАН
Часть 1
В романе "Горький хлеб" В. Замыслов рассказывает о юности Ивана Болотникова.
Автор убедительно показывает, как условия подневольной жизни выковывали характер крестьянского вождя, которому в будущем суждено было потрясти самые устои феодально-крепостнического государства.
Роман "Горький хлеб" - второе крупное произведение В. Замыслова, четыре года назад вышла в свет книга "Набат над Москвой", повествующая о восстании городских ремесленников в 1648 г.
В. Замыслов - член Союза писателей СССР.
Рубеж XVI и XVII веков. Трудное, суровое время. Крестьяне еще помнят Юрьев день, когда было можно, бросив шапку о землю, сказать помещику:
- Будя, государь, попил моей кровушки, хватит! Ухожу, а там твоя воля поминать меня добром али лихом!
Конечно, право ухода от помещика раз в год в течение одной недели перед Юрьевым днем и одной недели после было трудноосуществимым правом, ибо надо было отдать долг помещику да и лихву приплатить, надо было разорить, пусть немудрящее, а все же соленым мужицким потом политое хозяйство. Однако право крестьянина уйти, если стало совсем невмоготу, в какой-то мере обуздывало, помещика, ограничивало его жадность.
Но оно же открывало возможность для более крупных, экономически более мощных хозяйств переманивать крестьян из мелких поместий всевозможными посулами всяческих поблажек. Такими владельцами крупных хозяйств были в основном древние боярские и княжеские роды, а мелкими хозяйствами, в своем большинстве, владели служилые дворяне. Таким образом, картина борьбы крестьян с феодалами усложнялась борьбой внутри самого класса феодалов, где идущее в гору, завоевывающее все новые и новые экономические и политические высоты дворянство сталкивалось с древним, ветшающим, но все еще весьма мощным боярством.
В это же время русские цари один за другим, и Иван III, и Иван Грозный, и Борис Годунов вели упорную борьбу за укрепление централизованного государства, борьбу против центробежных стремлений князей и бояр, еще помнивших, как их деды и прадеды сидели в своих уделах независимыми, в большей или в меньшей степени самостоятельными государями.
В этих исторических условиях естественным союзником царского правительства оказывался служилый класс - дворянство, для которого жизненно необходимым было полное закрепощение подвластных им крестьян. И царское правительство идет навстречу требованиям дворянства, сперва в виде указа о "заповедных летах", когда были запрещены переходы крестьян, а потом и окончательной отмене Юрьева дня, т. е. полном закрепощении крестьян. Эти меры, в конечном итоге, оказались выгодными и для крупных земельных собственников и вели к неограниченной эксплуатации мужика. Одновременно росли и росли государственные поборы, ибо Русское государство, раскинувшееся на огромном пространстве, требовало содержания больших и мощных вооруженных сил.
Конечно, усиление гнета и порабощения, увеличение помещичьих и государственных поборов порождало в массах крестьянства сперва подспудный протест, проявлявшийся в виде отдельных вспышек, потом все более острое, все более массовое недовольство, которое и завершилось грандиозным восстанием, крестьянской войной под руководством Ивана Исаевича Болотникова.
Эта грозная, насыщенная событиями огромной исторической важности эпоха и нашла отражение в книге В. А. Замыслова "Горький хлеб", которая является, по замыслу автора, только первой частью трилогии "Иван Болотников".
В романе "Горький хлеб" рассказывается о юности Болотникова, еще простого деревенского парня, которому пришлось испытать на себе всю тяжесть крепостного гнета.
Автор убедительно показывает, как в народных глубинах росла ненависть к угнетателям, как постепенно сами условия подневольной жизни выковывали характер крестьянского вождя, которому было суждено в будущем потрясти устои феодально-крепостнического государства.
В будущем. Пока на страницах романа мы видим совсем молодого Ивашку Болотникова.
Следует отдать должное автору - он очень много и добросовестно работал, собирая материалы для романа, много раз пересматривал и переписывал текст в упорных поисках исторической правды.
Об этой, основной задаче, встающей перед каждым автором исторического повествования, в свое время очень хорошо сказал Алексей Николаевич Толстой.
"...Вы спрашиваете - можно ли "присочинить" биографию историческому лицу. Должно. Но сделать это так, чтобы это было вероятно, сделать так, что это (сочиненное) если и не было, то должно было быть".
Именно в этом направлении и пришлось очень много потрудиться В. А. Замыслову, ибо о юности Болотникова мы знаем мало, а автору надо было написать портрет своего героя убедительным и исторически верным. Думается, что эта основная задача автором решена. Автору пришлось изучить не только исторические события, но и широкий круг памятников материальной культуры. Надеюсь, что читатели по достоинству оценят большой труд автора и, с интересом прочтя книгу о юности Ивана Болотникова, будут нетерпеливо ждать появления на прилавках книжных магазинов второй, а позднее и третьей части трилогии.
Мне остается пожелать автору в дальнейшем большого труда и большого успеха в его не легких, но интересных творческих поисках.
М. Рапов
Часть I
ТЕПЛАЯ БОРОЗДА
Глава 1
БРОДЯГА
Лес сумрачен, неприветлив. Частые коряги и сучья вконец размочалили лапти, в лоскутья изодрали сермяжный кафтан.
- Сгину, не выберусь. Помоги, господи, - устало бормочет лохматый тощий бродяга и, задрав бороду, вяло крестится на мутнеющийся в косматых вершинах елей край неба.
Скиталец ослаб, дышит тяжело, хрипло. Опять запинается и падает всем длинным костлявым телом на сухой валежник.
"Все теперь. Конец рабу божию Пахому. Подняться мочи нет. Да и пошто? Все едино не выбраться. Глухомань, зверье да гнус. Эвон черна птица каркает. Чует ворон, что меня хворь одолела. Поди, сперва глаза клевать зачнет. Уж лучше бы медведь задрал. Оно разом и помирать веселее".
Ворон спускается ниже на мохнатую еловую лапу, обдав сухой пахучей хвоей желтое лице скитальца с запавшими глазами и ввалившимися, заросшими щеками.
Пахом лежит покорно и тихо. Открывает глаза и едва шевелит рукой. Ворон отлетает на вздыбленную корягу и ждет жадно, терпеливо. Вот уже скоро начнется для него пир.
Бродяга слабо стонет, руки раскинул словно на распятии. Трещат сучья, шуршит хвоя. Ворон снимается с коряги на вершину ели.
Перед человеком стоит лось - весь литой, могучий, в темно-бурой шерсти, с пышными ветвистыми рогами.
Пахом смотрит на зверя спокойно, без страха, А лось замер, круглыми выпуклыми глазищами уставился на опрокинутого навзничь человека.
"И-эх, мясист сохатый" - невольно думает бродяга, и полумертвые глаза его вновь ожили и загорелись волчьим голодным блеском.
Бродяга глотает слюну и тянется рукой к кожаному поясу. Там длинный острый нож в плетеном туеске.
"Пресвятая богородица, сотвори милость свою, придай силы одолеть сохатого. Будет мясо - стану жить. А не то смерть грядет", - одними губами шепчет Пахом и потихоньку вытаскивает нож из туеска.
Все. Готово. Помоги, осподи! Теперь собраться с силами, подняться, одним прыжком достать лося и коротким ударом вонзить нож в широкое звериное горло.
А сохатый стоит, хлопает глазищами, как будто раздумывает: дальше любопытствовать или обойти стороной лесного пришельца.
Скиталец напрягся, дрожит правая рука с ножом, и всего в испарину кинуло.
Но и лось почуял недоброе. Переступил передними ногами, ушами прядает.
"Уйдет, поди, в кусты сиганет, окаянный", - тоскливо думает Пахом и порывается подняться не ноги.
Но зверь начеку. Стоило слегка оторваться от земли, как лось резко вздернул голову, круто повернулся и шарахнулся в дремучие заросли.
Бродяга рухнул на валежник и застонал отчаянно, заунывно. "Теперь пропаду, прощевай, Пахомка и Русь-матушка..."
А ворон вновь спустился с лохматой ели на корявый ствол.
Бродяга умирал...
Княжий дружинник1 Мамон ехал верхом на гнедом коне. На нем кожаные сапоги из юфти, темно-зеленый суконный кафтан, на крупной голове шапка-мисюрка2. За узорчатым плетеным поясом - пистоль, сабля пристегнута.
Пятидесятник дюж и космат. Глаза дикие. Мясистый нос с горбинкой, черная борода стелется по широченной груди веником.
Дорога шла лесом - глухим, дремучим, безмолвным. По обе стороны дороги стояли вековые ели и сосны, цепляясь зелеными пахучими лапами за путников.
Мамон, зорко вглядываясь в непролазные чащи, недовольно ворчал:
- Поболе семи верст до Матвеевой избушки. Вона куда старик забрался бортничать. Здесь гляди в оба: край лихих людей и разбойных ватажек.
Проехали верст пять. И вскоре лесная дорога-тропа раздвоилась. Одна поворачивала влево - в сторону березовой рощи, другая продолжала уводить в хвойный бор, раскинувшийся по уходящему вверх косогору.
Пятидесятник в раздумье скреб пятерней волнистую, черную, как деготь, бороду и в душе серчал на княжьего управителя, который послал его в дальнюю дорогу к старому бортнику Матвею, не растолковав как следует о лесной тропе.
- Глянь, робяты-ы! - вдруг негромко и испуганно воскликнул, приподнявшись в телеге, один из холопов, высокий и худой Тимоха с простоватым лицом в темных рябинах, ткнув самопалом в сторону косогора.
Путники глянули в ту сторону, куда указывал Тимоха, ахнули и крестом себя осенили.
В саженях тридцати, повернувшись спиной к путникам, на причудливо изогнутом сосновом стволе стояла девка с пыш ...
knigogid.ru
Горький хлеб (Часть 3) читать онлайн, Замыслов Валерий Александрович
ЗАМЫСЛОВ ВАЛЕРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
ГОРЬКИЙ ХЛЕБ
РОМАН
Часть 3
МОСКВА
Глава 26
ГОНЦЫ
Наконец-то, разорвав темные, лохматые тучи, поднялось над селом солнце. На второй день, опробовав подсохшие загоны, мужики вышли поднимать сохой зябь и засевать пашню ячменем, овсом, горохом да просом.
Болотниковым хватило семян лишь на одну десятину, а другим - и того меньше.
Собрались крестьяне поутру возле гумна, завздыхали:
- Пропадем нонче, братцы. Нечем сеять. Все жито на княжьем поле оставили. Зимой с голодухи помрем...
Крестьяне глянули на Исая. Благообразный, древний, седовласый Акимыч обратился от всего мира:
- Пораскинь головой, Исаюшка, как нам быть.
Исай Болотников, опустив густую черную бороду на колени, помолчал, перемотал онучи, ковырнул худым лаптем высохшую лепешку конского назема и, вздохнув, высказал:
- Худое наше дело, мужички. Приказчику кланяться - проку нет - полторы меры по осени сдерет. К мельнику идти - и того больше запросит. А урожаишки наши - сам-сам.
- Нешто помирать ребятенкам, Исаюшка?
Исай поднялся на ноги, выпрямился во весь рост, разгладил бороду и после долгого раздумья промолвил:
- Норовил я как-то все к князю прийти да нуждишку нашу ему высказать. Припоздал. Отбыл князь в белокаменную.
- Эх, Исаюшка. Плоха на князей надежа. Добра от них не жди, - махнул рукой Акимыч.
- А вы послушайте, православные. Чем князь крепок? Мужиком. Без миру князю не барствовать. Мужик его и кормит, и обувает, и мошну деньгой набивает. Оброк-то немалый ему от мужика идет. А теперь смекайте, что с князем приключится, коли страдная нива впусте лежать станет да бурьяном зарастет. Лошаденки без корму придохнут, мужики разбредутся, вотчина захиреет. И не будет князю - ни хлеба, ни денег. Вот и мыслю я - гонца слать к князю немедля. Просить, чтобы жита из амбаров своих на посев миру выделил.
- А, пожалуй, дело толкуешь, Исаюшка, - промолвил Акимыч. - Да токмо поспешать надо. Вишь - солнышко как жарит. Коли денька через три не засеем - вовсе без хлебушка останемся. Высохнет землица.
- И о том ведаю, Акимыч. С севом мы нонче припозднились. Но коли выбрать коня порезвей да молодца проворного - за два дня из Москвы можно обернуться. Кого посылать будем, мужики?
После недолгих споров порешили послать гонцом в Москву Иванку.
- Разумен. Конь ему послушен. Хоть и молод, но за мир постоять сумеет, - сказали мужики.
Исай Болотников поклонился в пояс селянам. Хотя старый крестьянин и был рад за сына, но все же засомневался:
- Дерзок Иванка мой бывает. Чу, и на мельнице шум затеял. Кабы и в Москве не сорвался.
- Как порешили - тому и быть. Снаряжай сына, Исай, - степенно сказал белоголовый Акимыч.
- На моем Гнедке далеко не ускачешь. Заморен конь. Теперь резвую лошаденку нам по всему селу не сыскать.
- Что верно, то верно, - отощали лошаденки, - снова озадаченно завздыхали мужики.
- Мир не без добрых людей, православные, - вмешался в разговор Афоня Шмоток. - Есть и в нашем селе скакуны.
Все повернулись к бобылю, а тот скинул с головы колпак и пошел по кругу.
- Кидайте по полушке - будут вам кони, и не один, а два.
- Пошто два, Афоня?
- На другом я поскачу. Без меня Иванка в Москве сгинет. Чуть зазевался - и пропадай головушка. Москва бьет с носка, особливо деревенских. А мне не привыкать. Почитай, пять годков по Москве шатался.
- А что, хрещеные? Мужик он бывалый, верткий, пущай с Иванкой едет, проговорил Акимыч.
- Где коней добудешь? - спросил Исай.
- У князя одолжу, - подмигнул селянам Шмоток. - Княжьему конюху челом ударю, денег дадите - винцом угощу, уломаю Никиту. Господские кони сытые, зажирели на выгоне, одначе до Москвы промнутся.
Уезжали вечером, тайно: дознается приказчик, что без спроса без ведома к князю собираются - ну и быть беде. В железа Калистрат закует, либо в вонючую яму кинет ослушников.
Коней Афоня и в самом деле раздобыл. Полдня у Никиты в избе высидел, ендову хмельной браги с ним выпил. Никита долго отнекивался, бородой тряс.
- На гиль меня подбиваешь, Афоня. За оное дело не помилуют. Да и на дороге теперь пошаливают. В един миг под разбойный кистень1 угодите. Два коня, больших денег стоят. Вовек с князем мне не расплатиться. Нет уж, уволь. Поищи коней в ином месте.
Но не таков Афоня, чтобы отказом довольствоваться. Битых три часа Никиту улещивал, даже на колени перед ним встал и слезу проронил.
Покряхтел, покряхтел Никита, да так и сдался. Встал перед божницей, молитвы забормотал, прося у господа прощения. Затем повернулся к бобылю.
- За мир пострадаю, Афоня. Коли что - выручайте. Большой грех на душу примаю. У самого жита нет. Может, и окажет князь милость.
...За околицей, когда совсем стемнело, гонцов провожали Исай и Акимыч. Отец благословил сына, облобызал троекратно, напутствовал:
- Удачи тебе, Иванка. Ежели князь смилостивится - пусть грамотку приказчику отпишет. Гордыню свою запрячь, я тя знаю... В Москве по сторонам не глазей. Остепенись, дело разумей. Все село тебя - ох, как ждать будет.
Акимыч протянул Иванке полтину денег, перекрестил дрожащей сухой рукой:
- Прими от селян, молодец. Сгодится в дороге. Езжайте с богом...
Ездоки спустились к реке, обогнули взгорье и сосновым перелеском стали выбираться на проезжую дорогу.
Ехали молча. В Болотникове еще не улеглось радостное волнение. Еще бы! Из всего села его гонцом к князю выбрали. Такой чести удостоили и на серьезное дело снарядили, шутка ли. Это тебе не борозду в поле прокладывать.
Но вскоре в душу закралась и тревога: князь Телятевский спесив да прижимист, не легко к нему будет подступиться. Да и Пахом не зря сказывал, что на Руси праведных бояр нет.
Дорога шла лесом. Темь непроглядная, а по небу - золотая россыпь звездная. Тихо, уныло.
У ездоков за спиной по самопалу, за кушаками - по кистеню да по ножу охотничьему. Чего в дороге не бывает!
Нагулявшиеся, сытые кони, как только вышли на дорогу, звонко заржали и сразу же понеслись вскачь.
Афоня, едва удерживаясь в седле, закричал на молодого рысака:
- Тпру-у-у, окаянный! На пень с тобой угодишь.
Болотников огрызнулся:
- А брехал, что на коне горазд сидеть. Лежал бы на полатях. С тобой и за неделю не управишься. Кину тебя в лесу, а сам поскачу.
Иванка потрепал коня за гриву, натянул поводья и взмахнул плеткой. Рысак послушно умчал наездника в темноту. А вдогонку испуганно, на весь лес пронеслось:
- Иванушка-а-а, постой, милай!
Болотников осадил коня, подождал Афоню. Шмоток начал оправдываться:
- Годков пять на лошаденку не садился. Ты не серчай, Иванка. Я обыкну...
Болотников досадно махнул рукой: послал господь наездника. Однако вскоре пришлось ехать не торопясь. Чем дальше лес, тем теснее обступали дорогу ели, цепляясь колючими лапами за вершников. Бор тянулся непроницаемой черной стеной, мрачно шумел, нагонял тоску.
Над самой головой вдруг громко и протяжно ухнул филин. Афоня ойкнул, втянул голову в плечи, погрозил в темноту кулаком:
- У-у, разбойник.
- Чудной ты мужик, Афоня. Пошто в Москву напросился? Князь у нас крут на расправу да и приказчик за самовольство не помилует.
- Наскучило мне на селе, парень. Человек я бродяжный. В белокаменной давненько не бывал. Охота по Москве пройтись, на бояр посмотреть, хлеба-соли покушать, красного звону послушать. А кнута я не боюсь, кожа у меня дубленая. Бывало, неделями на правеже2 за недоимки простаивал, батогами нещадно пороли.
- Нелегко в Москве жилось, Афоня.
- По Руси я много хаживал и всюду простолюдину худо приходится. А в Москве в ту пору особливо тяжко. Грозный царь Иван Васильевич ливонца воевал. Великую рать Русь на иноземца снарядила. А ее обуть, одеть да накормить надо. Я в те годы в вотчине князя Василия Шуйского полевал. Сбежал в Москву с голодухи. К ремесленному люду пристал, хомуты зачал выделывать. В Китай-городе в Зарядье старик к себе в избенку пустил добрая душа. На торгах стал промышлять. Думал в белокаменной в люди выбиться, драную сермягу на суконный кафтан сменить да ежедень вдосталь хлебушком накормиться. Ан нет, парень. Хрен редьки не слаще. На Москве черному люду - маята, а не жизнь. Замучили подати да пошлинные сборы. Целовальники собирают по слободам деньги кабацкие, дерут деньги ямские. Окромя того, каждый месяц выкупные деньги собирают, на людей, что в полоне у иноземца. На войско стрелецкое и деньгами и хлебушком платили.
Избенка у нас с дедом была крохотная и землицы во дворе самая малость. Пару кадок капусты да огурцов насаливали, а оброчные деньги взимали с огородишка немалые. Ох, как худо жили. В Москве я вконец отощал. Сам посуди, Иванка. В нашей слободке поначалу государевы сборщики сотню тяглецов насчитывали, а затем и трех десятков не осталось. Разбежались людишки от нужды.
А нам все это по животу било. Мастеровой люд разбежался, а с нас все едино по старой записи подати взимали, за прежние сто дворов. Откуда эких барышей наберешься?
В должниках ходил, за недоимки всего батогами испороли... Помолился на Пожаре3 у храма Василия Блаженного да и подался из стольного града. И снова зачал по матушке Руси бродяжничать, христовым именем кормиться...
Афоня тоскливо вздохнул, сплюнул в темноту и замолчал.
Иванка тронул бобыля за плечо, спросил:
- В лицо князя Василия Шуйского видел?
- А то как же, паря. Неказист князь, на козла, прости господи, обличьем схож. Росту малого, бороденка жидкая, но сам хитрющий, спесив не в меру ...
knigogid.ru
 |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |
 Пример видео 3 |  Пример видео 2 |  Пример видео 6 |  Пример видео 1 |  Пример видео 5 |  Пример видео 4 |
Администрация муниципального образования «Городское поселение – г.Осташков»