Стр. 7 из 27
У моей голубкиАж четыре губки.Две для поцелуя,Две для пользы …обчества!Князь от хохота согнулся пополам, обессилено замахал рукой. Зато Алеша сидел мрачнее тучи и после первой же строки третьего куплета («У моей Аниськи…») прервал выступление:
– Спасибо, господин Гулыга. Можете идти. – А когда за кандидатом закрылась дверь, отрезал. – Нет, Лавр Константинович, для Швейцарии это не годится.
– Да? – Козловский был обескуражен. – А нашим всем нравится… По захвату у меня, впрочем, еще один кандидат есть. Эй! – крикнул он. – Давайте сюда Никашидзе!
Минуту спустя из коридора, грациозно покачивая бедрами, вошел умопомрачительный франт: сверкающий пробор, усишки в ниточку, атласная жилетка, на пальце – огромный сверкающий камень, отчасти похожий на бриллиант.
– …Джиуджицу знает, всеми видами оружия владеет. Особенно по холодному мастак, – дошептывал штабс-ротмистр.
– А что может для концертной программы? – строго спросил вошедший в роль экзаменатора Алеша.
– Покажи что умеешь, Никашидзе.
Брюнет сахарно улыбнулся, зачем-то расстегнул модный широкий пиджак.
– Ничего, если попорчу-с? – кивнул он на черную, школьного вида доску, где была прикноплена большая фотокарточка какого-то бородатого господина, а внизу мелом написано: «Капитан Отто Зингер, он же Лейбович, он же Лошадников».
Взмахом руки князь показал: можно.
Быстрым движением агент откинул полу пиджака. Блеснули какие-то металлические полоски – Романов даже не успел их разглядеть. Несколькими бросками, до того стремительными, что у Алеши замелькало в глазах, Никашидзе кинул один за другим четыре ножа, которые вонзились в снимок по периметру лица, оставив его нетронутым.
Подержав многозначительную паузу, Алеша обронил:
– Ну, предположим. Хорошо бы еще какую-нибудь барышню беззащитной внешности – в качестве мишени. Тоненькую блондинку с кудряшками. Чтоб публика охала.
Штабс-ротмистр виновато развел руками:
– У нас барышень нет, и уж особенно – беззащитной внешности. Может, на месте наймем какую-нибудь. Ты как думаешь, Георгий?
– Зачем наймем? Добровольно пойдет-с. Не извольте беспокоиться, ваше благородие.
Кавказец пригладил завиток на виске, самодовольно улыбнулся.
– Что ты ходок знаменитый, мне известно, но как ты с иностранкой объяснишься?
– Обижаете, ваше благородие. Мне хоть эфиопку – всё одно-с. У Георгия Никашидзе осечек не бывает.
– Ладно, принят. Зови Булошникова. Это, Алексей Парисович, на амплуа силача. Наш Илья Муромец. Что-нибудь взломать, поднять, вышибить. Не человек – паровоз. Десять пудов на плечах выносит. Картотека, надо полагать, тяжеленька.
Очень большой человек, задевший дверной косяк сразу обоими плечами, сказал неожиданно тонким, бабьим голосишком:
– Здравия желаю.
Лицо у него было круглое, пухлое, с розовой, как у младенца, кожей. Фигура, как у куклы-матрешки. Кисть руки – безволосая, толстая и короткопалая – напоминала раздутое молоком вымя.
– Не годится, – сразу отрезал Романов. – Для гарнира к основному номеру довольно метания ножей и карточных фокусов. Силач – явный перебор. Это же не цирк, а отель высокого класса. И, воля ваша, Лавр Константинович, но без артисток как-то странно. Подозрительно.
– Откуда я, милый вы мой, возьму женщин? В штате разведки их нет, в контрразведке тем более. Уйди! – опечаленно махнул князь толстяку. – Не проходишь.
– Ваше благородие, Лавр Константинович! – фальцетом взмолился Булошников. – Всю жизнь мечтал за границу попасть. Возьмите, ну ради Христа, а?
– Да как я тебя возьму, болван, если ты ничего художественного представлять не умеешь?
Илья Муромец закручинился, повесил голову.
– Эх, раньше я русские песни пел, под балалайку. Даже на свадьбы приглашали…
Сочувственно вздохнув, князь шепотом объяснил:
– Это он весной в ледяной воде сидел, за шведом одним слежку вел. Получил медаль за геройство, но застудил себе напрочь всё, что только можно.
– Грех вам, – продолжал жаловаться инвалид. – Живу, как Иов многострадальный. Борода расти перестала. Жена ушла. Всем ради отечества пожертвовал… – Вдруг в маленьких, но по-младенчески ясных глазках Булошникова блеснула надежда. – А хотите, дишкантом спою? Давеча попробовал – вроде получается.
Он подбоченился одной ручищей, другую округлил и выставил вперед, запел тонким, довольно сильным голосом: «Выйду ль я на реченьку, погляжу на быструю. Унеси ты мое горе, быстра реченька с собой».
Дослушав до конца, Алеша засмеялся:
– Да это не дискант, это настоящее сопрано.
Иностранного слова Булошников не понял, но одобрительную интонацию уловил и плаксиво заныл:
– Возьмите меня, ваше благородие! Я горы альпийские на открытке видел – красотища! Страсть как повидать хочется!
– Извини, Вася. Видно, не судьба.
Лавр Константинович подошел к бедняге, потрепал по плечу, даже полуобнял, для чего пришлось подняться на носки.
Будто к мамкиной груди припал, подумал Алеша. Тут-то ему и пришла в голову идея.
– Погодите-ка, погодите… – медленно сказал он.
В Европе полным-полно старых отелей, про которые обычно говорят: «ах, это заведение знавало лучшие времена!» Каких-нибудь полгода назад то же мнение высказывали и по поводу «Гранд-отеля» в Сан-Плачидо.
Эта гостиница помпезной, тортообразной архитектуры пережила пик моды тому лет тридцать, когда здесь любила останавливаться немолодая, но все еще прекрасная вдова императора Луи-Наполеона. Потом вкусы изысканной публики переменились, и отель стал обителью тихого семейного отдыха миланских и венских буржуа средней руки. Но едва континент затянуло пороховым дымом, для гостиницы, как и для прочих швейцарских курортов, настал истинный ренессанс. Номера подорожали втрое, но их все равно не хватало. Из Парижа прибыли два первоклассных шеф-повара, не пожелавшие попадать под призыв. На сцене выступали мировые знаменитости, развлекая взыскательных постояльцев. Среди последних было особенно много американских миллионеров, очень недовольных тем, что Старый Свет ни с того ни с сего сошел с ума и лишил приличных людей возможности отдыхать на Лазурном берегу, в Биаррице или Баден-Бадене.
Чудесным ноябрьским утром, в самый разгар бархатного сезона, на подъездную аллею «Гранд-отеля», шурша гравием, въехал длинный «делонэ-бельвилль» и остановился у парадного входа, прямо напротив огромной афиши, где был изображен усатый красавец в казачьей черкеске. Объявление на трех языках (итальянском, французском и немецком) извещало:
Лакей с поклоном открыл вторую справа, так называемую «парадную», дверцу автомобиля, и оттуда вышел красивый молодой человек в роскошном пальто – легкого сукна, но с пышным собольим воротником. Конец алого кашне с обдуманной небрежностью был перекинут через плечо, белоснежные гамаши посверкивали перламутровыми пуговками. Очень эффектно смотрелась рука на черной шелковой перевязи. Пальцы в лайковой перчатке беспрестанно мяли каучуковый мячик.
ruread.net
В первый же день мобилизации студент Алексей Романов отправился на призывной пункт и записался добровольцем в действующую армию. Побудительным мотивом был не патриотизм, а самобичевание: смыть кровью ужасную вину за проваленную операцию. Еще лучше – пасть на поле брани, потому что в жилах одного человека не достанет крови, чтобы искупить ошибку такого масштаба.
Студентов на службу брали неохотно, армейское командование было уверено, что побьет тевтонов силами одной регулярной армии, однако Алеше повезло. В N-ском пехотном полку, формировавшемся из запасных Санкт-Петербургской губернии, был недокомплект писарей. Посему Романов получил погоны с витым шнурком и был зачислен в штаб оператором пишущих машин. Однако при «ундервуде» студент состоял недолго.
В первом же серьезном бою, у восточнопрусской мызы Блюменфельд, едва лишь батарея начала артподготовку, вольноопределяющийся сбежал на передовую линию. Он боялся только одного – что турнут обратно. Но офицеры были ему рады – и командир роты, и субалтерн Шольц, очень славный веснушчатый подпоручик одного с Алешей возраста. Пожали храбрецу руку, выдали винтовку, показали, как примкнуть штык.
Когда капитан заливисто дунул в свисток и отчаянным голосом крикнул «Ура, братцы! Вперед!», Алеша зачем-то посмотрел на часы (было ровно девять утра) и прыгнул из окопа на поле, будто в прорубь на Крещенье.
Он несся огромными прыжками. Потом оглянулся, увидел, что здорово оторвался от роты, и стал бежать потише.
Спереди, со стороны кустарника, начали стрелять, воздух наполнился шипением и разбойничьим свистом. Это пули, понял Романов. Представил, как раскаленный кусок свинца попадает в живот, зажмурился и тоже стал орать «Ура-а-а!». Но кричать и бежать было трудно – не хватало дыхания. Глаза же и вовсе закрывать не следовало. Вольноопределяющийся споткнулся о торчащий из земли сук и упал, а когда поднялся, впереди были сплошь спины в линялых гимнастерках.
Та-та-та-та-та! – с радостным ожесточением ударил пулемет. Вокруг все закричали, но не «Ура!», а «Мама!» или по-матерному. Все вдруг побежали гораздо медленнее. Многие стали падать. Кое-кто повернул назад. У этих, которые повернули и теперь оказались к Алеше лицом, были вытаращенные, остановившиеся глаза и разинутые рты.
Сплошная стена гимнастерок, заслонявшая поле, проредилась. Романов снова оказался впереди всех. Капитана не было видно, в свисток больше никто не дул. Зато Шольца студент увидел совсем близко. Подпоручик лежал ничком, отбросив руку в перчатке.
– Вы что, ребята, вы что?! – закричал Алеша бегущим.
Только в этот миг ему стало по-настоящему страшно. Если все побегут, то и ему придется. Тогда пуля попадет не в грудь, а в спину. Хороша будет смерть храбрых!
Он замахал винтовкой, повернув назад одну только голову.
– Ребята, вперед! Немножко осталось! Вон они, кусты!
«Совсем как Болконский при Аустерлице», мелькнуло в голове у Романова.
Только за князем Болконским солдаты побежали, а за Алешей никто. Он остался торчать посреди пустого пространства один.
Вперед бежать было глупо, в плен попадешь. Назад – немыслимо.
Неизвестно, чем бы закончилась эта невозможная ситуация, если б не германская пуля, попавшая-таки в Алешу. Не в грудь и, слава Богу, не в спину. В руку.
Как будто кто-то с размаху ударил железным ломом пониже правого локтя. Было не столько больно, сколько горячо, и вся рука до плеча разом онемела. От толчка Романов крутанулся на месте, упал.
Понял: ранен. И опять зачем-то посмотрел на часы. Очевидно, сработала подсознательная реакция – ухватиться за нечто незыблемое и логическое в сошедшей с ума реальности.
Но оказывается, время тоже окоченело от ужаса. Циферблат показывал все те же девять часов. Атака не продлилась и одной минуты.
Неимоверное облегчение – вот чувство, с которым Алеша, пригнувшись, бежал назад. Винтовку волочил по траве за ремень. Немцы по раненому не стреляли.
Доковылял до окопа, упал на руки солдат и лишь тогда, опять-таки с облегчением, лишился чувств.
С героями на германском фронте в эти мрачные сентябрьские дни было скудно. Бездарную атаку на пулеметы по открытому полю в рапорте представили как богатырский порыв. Раненого студента представили к унтер-офицерскому чину, наградили крестом, а еще поместили в газете Севзапфронта заметку «Подвиг вольноопределяющегося», которую потом перепечатали и в столицах.
Из публикации Романов узнал, что он с огнем в глазах и кличем «За Русь-матушку!», увлек роту в геройскую штыковую атаку после выбытия из строя всех офицеров. Про то, что рота не очень-то увлеклась, а до штыков вовсе не дошло, в статейке упомянуто не было.
Вопрос о том, смыл ли он вину кровью, для Алеши так и остался открытым. По правде говоря, ему было не до моральных терзаний – хватало физических. Восьмимиллиметровая пуля германского «машиненгевера» перебила кости предплечья. Измученный беспрерывными операциями хируг поначалу хотел отчикать растерзанную конечность, потому что ампутация занимает пятнадцать минут, а, если вычищать осколки кости да сшивать сухожилия, это возни часа на два. Но узнал, что студент – и пожалел. Повезло Алеше, остался при руке.
Проку от нее, честно сказать, было мало. Одна мука. Рука двигаться не двигалась, но исторгала невероятное количество гноя и адски саднила, а обезболивающие уколы в отделении для нижних чинов делали лишь самым тяжелым. Чтобы не выть в голос, Романов распевал нудные, тягучие романсы Абазы. Тем и спасся.
У кровати бледного героя стали задерживаться сестрички милосердия. Слушали с затуманенным взором, вздыхали, иные и плакали. Одна повязку не в очередь сменит, другая лоб уксусом протрет, а некая Машенька даже потихоньку таскала из операционной шприцы с морфием. Так Алеша и пережил первые три недели, потом стало легче. Лихорадка спáла, боли прошли.
В госпиталь приехал генерал, прицепил герою прямо на пижаму сияющий солдатский «Георгий». Алеша спел на Покровском концерте, после чего был перемещен в офицерскую палату. Жизнь понемногу вновь обретала краски.
Но были и поводы для огорчения, числом два.
Во-первых, не слушалась рука. Кисть еще так-сяк шевелилась, а пальцы ни в какую, и старший ординатор на вопрос о перспективах лишь качал головой. Было очень похоже, что ни водить авто, ни играть на фортепьяно студенту Романову больше не доведется.
Меньшее (но тоже нешуточное) огорчение возникло из-за милосердной Машеньки. Как известно, в женском сердце от милосердия до любви дистанция самая крохотная. А девушка была смелая, с характером – даром что ли на войну ушла – и повела себя на манер пушкинской героини, то есть своих чувств скрывать не стала.
В случаях, когда нужно ответить на страстное признание отказом, мужчине приходится куда труднее, чем женщине. Обычаи и привычки общества таковы, что, оказавшись в положении Иосифа Прекрасного, бегущего ласк жены Потифара, молодой человек выглядит довольно комично и даже жалко. Особенно если тут еще примешивается долг живейшей благодарности и симпатия, ибо Машенька была, хоть не красавица, но очень и очень мила.
В конце концов обошлось. Алеша поступил немножко жестоко, но честно: рассказал про Симу, и Машенька, благородная душа, поняла. Даже предложила, что будет под Алешину диктовку писать счастливой сопернице письма, однако это было бы уже чересчур.
После ранения Романов невесте ни разу не написал, да и от нее весточек не было. Последнее неудивительно, поскольку госпиталь несколько раз переезжал с места на место. Сам же он не мог держать перо, а потом, когда кое-как обучился карябать левой, подумал, что эффектнее будет заявиться лично. Наверняка Сима читала про геройство вольноопределяющегося в газете, места себе от тревоги не находит. Тут-то он и объявится: с крестом, с лычками, с рукой на черном платке.
Через восемь недель после ранения младший унтер-офицер А.П.Романов был выписан в бессрочный отпуск и отбыл в Санкт-Петербург.
При трогательном расставании получил от Машеньки закапанную слезами инструкцию с рисуночками (как разрабатывать руку, чтоб не сохла) и маленький каучуковый мячик – тренировать пальцы.
Фронтовая карьера добровольца была закончена.
mybook.ru
Стр. 4 из 27
– Мячик есть. Вы сами-то как? Поправились? – поспешно спросил Алеша, заходя с другой стороны, чтобы собеседник повернул к нему голову.
– Здоровей прежнего. – Князь с любопытством разглядывал молодого человека. – Дыра в кишках – ерунда, зарастает в два счета, это вам не сухожилие. Доктора говорят, мне теперь коньяку нельзя, плохо будет. Но это они врут, я проверял. Очень даже хорошо. Читал в газете про ваш подвиг. Герой! А почему лицо кислое? В чем дело?
Контрразведчик есть контрразведчик, перед таким притворяться бессмысленно.
Убрав с лица фальшивую улыбку, Романов небрежно обронил:
– Так… Невеста замуж вышла. В смысле, за другого… Трех месяцев не прождала.
– Та, блондиночка? – кивнул штабс-ротмистр. – Ну и черт с ней. На что вам невеста, которая ждать не умеет? А не дай Бог, женились бы? Еще хуже бы вышло. Радоваться надо, что спас Господь.
Он хлопнул Алешу по здоровому плечу и подмигнул:
– Будет вам. Что нос повесили? Не стреляться же из-за дуры! – Еще и засмеялся, солдафон. – Сейчас такие времена, найдется, кому в нас пострелять.
Он подождал, не скажет ли что-нибудь на это собеседник. Не дождался. Тогда прищурился и сменил тон с веселого на деловитый.
– Его превосходительство помните? Кофе с булочкой? Погнали к черту. Он и в мирное-то время был не орел, а как война началась, вовсе потерялся. Отправлен назад, в полицию. Бдить за марксистами. – Штабсротмистр покосился на футляр от «Дас Капитала» и наморщил нос. – Ну туда ему и дорога. А у нас новый шеф, генерал Жуковский. Толковый, одно удовольствие служить. Причем разведку и контрразведку решено объединить под общим руководством. Так что все вместе работаем.
Алеша ахал, двигал бровями, вставлял односложные слова – в общем, изображал заинтересованность. Нужно было дотерпеть, дождаться, пока старый знакомец уйдет.
Но князь, похоже, никуда не торопился. Закурил папиросу, откинулся назад, пристроил хромую ногу поудобнее.
– А я к вам по делу. Вы мне очень нужны. Сколько времени на поиски потратил!
По какому еще делу, тоскливо подумалось без пяти минут самоубийце. Долго ты меня мучить будешь, дьявол колченогий? Изыди!
– Хотите Родине пользу принести? – интригующим тоном спросил Козловский. – Гораздо большую, чем в окопе?
– С окопами всё. – Романов кивнул на раненую руку. – Комиссован вчистую.
– Тем более! Тут такое дело… – Штабс-ротмистр весь подался в Алешину сторону и понизил голос. – Шерлок Холмс, Монте-Кристо и Нат Пинкертон в одной шкатулке. Я сразу про вас вспомнил. Во-первых, отлично на том деле поработали…
Алеша скривился – воспоминание было не из приятных.
– …А во-вторых, у вас, сколько я помню, хороший тенор?
– Баритон.
– Неважно. Талант в землю зарывать – грех. Готовы послужить отечеству, георгиевский кавалер?
– Готов, – вяло ответил кавалер.
А что было отвечать: «Не готов, я покидаю ваше отечество ради Отечества Небесного»? При чем тут талант и баритон, даже спрашивать не стал. Неинтересно.
– Вы извините, Лавр Константинович, рука что-то разнылась… Давайте после поговорим.
Но от штабс-ротмистра так просто было не отвязаться.
Он поднялся, потянул молодого человека за локоть из комнаты.
В прихожей накинул ему на плечи шинель, нахлобучил фуражку.
– А раз готовы, так едемте. Время дорого. Такое расскажу – враз о ране позабудете.
От этакого напора Романов опешил, да и не в том он сейчас был состоянии, чтобы отбиваться. Бубнил что-то про усталость, про руку, но князь не слушал.
Уже на лестнице Козловский хлопнул себя по лбу, рассмеялся.
– Вас-то одел, а сам с непокрытой головой. Я сейчас!
Быстро проковылял назад в комнату, взял со стола забытую фуражку. Потом, воровато оглянувшись, приподнял платок. Поцокал языком.
Вынув из пистолета обойму, князь спрятал ее в карман и снова прикрыл оружие батистом.
Лобастый, коротко стриженный человек поднял голову от бумаг, посмотрел на вошедших в кабинет и коротко кивнул.
– А, Козловский. Отыскали своего певца?
Голубые, немного навыкате глаза неторопливо оглядели унтер-офицера. Массивная нижняя челюсть подвигалась вправо-влево, будто пробовала молодого человека на вкус.
Бульдог в пенсне, подумал Алеша, не отводя взгляда. Для человека, готового переступить порог смерти, есть лишь одно начальство – Господь Бог. Да и того, может, не существует. Скоро выясним.
Две звездочки на погонах, вензель – генерал-майор свиты его величества. Белый мальтийский крестик – закончил Пажеский корпус. Круглый значок – это, кажется, академия Генштаба. Все эти атрибуты мирской суеты на человека с разбитым сердцем особенного впечатления не произвели.
– Так точно, ваше превосходительство! Кандидат в солисты! Фамилия Романов! Я докладывал! – отрапортовал штабс-ротмистр короткими молодецкими фразами.
Генерал встал, обошел стол и остановился в двух шагах от Алеши. И впрямь бульдог, обнюхивает, сказал себе тот, бестрепетно снося инспекцию. Какой кандидат? В какие солисты?
– Видом недурен, – объявил приговор Жуковский и спросил – непонятно, Алешу или князя. – Работать готов?
Романов не ответил. За него это сделал Козловский:
– Счастлив, ваше превосходительство!
Лицо генерала помягчело, бульдожьи брыли расползлись в улыбке. Начальник разведочно-контрразведочного управления крепко пожал Алеше левую руку.
– Ну, как говорится, добро пожаловать на корабль. – Голос у него стал веселый, бодрый. – Паруса подняты, команда в сборе, ждали только вас. Плавание предстоит увлекательное и опасное. Вы как, опасностей не боитесь? – осведомился генерал, усмешкой давая понять, что вопрос риторический.
– Нет, – безо всякой бравады, совершенно искренне ответил Алеша. Хотел добавить «ваше превосходительство», как положено по уставу, но поленился.
Вряд ли существуют вояжи более опасные, чем тот, в который он собрался отправиться при помощи «штейерпипера».
А все же слабое любопытство шевельнулось.
Немногословие вольноопределяющегося начальнику, похоже, импонировало.
– Ну так садитесь. Оба! – прикрикнул Жуковский на замешкавшегося князя, который не смел опускаться на стул, пока командир стоит. – Ничего, я разомнусь. Задницу отсидел. А вы, Романов, слушайте и вникайте.
Это было странно. Младший унтер-офицер сидит, а генерал-майор свиты его величества расхаживает перед ним взад-вперед и рассказывает, рассказывает. Сам! Хотя мог поручить штабс-ротмистру. Оказалось, что в Алешиной душе кроме любопытства жива еще одна эмоция: он чувствовал себя польщенным.
– В итальянской части Швейцарии, в курортном городке Сан-Плачидо, это на Луганском озере, существует одна необычнейшая фирма, – с видимым удовольствием, как-то очень вкусно начал Жуковский. – То есть по внешней видимости фирма как раз самая обычная. Название скучное: экспортно-импортная компания «Зоммер унд Зоммер». В каком смысле «унд», не знаю, поскольку Зоммер там всего один. Должно быть, в аллегорическом – намек на двуликого Януса. Нас, однако, интересуют не аллегории, а товар, которым очень успешно торгует господин Зоммер. Среди специалистов его предприятие принято именовать «Шпионской биржей». Это и в самом деле род биржи.
ruread.net
Стр. 3 из 27
Романов вспомнил блаженное ощущение неуязвимости и довольства, накатывавшее после каждого Машенькиного шприца. Вспомнил и саму Машеньку. Но морфий не может заменить реальность. Машенька не может заменить любовь.
Кончено, всё кончено.
Он шел по мокрой мостовой под мелким ноябрьским дождем. Вдоль тротуарных бровок густо лежали мертвые листья. Как тела в линялых гимнастерках на расстрелянном поле. Не повезло. Не повезло…
Когда первое потрясение ослабело, Алеша по математической привычке просчитал варианты решения.
В армию не возьмут. Кому он, однорукий, нужен? Комиссован вчистую.
Вернуться в университет? Невозможно. Какие могут быть лекции и экзамены после Блюменфельда? Какая к черту математика? Мир бессмысленно жесток, любая попытка его рационализировать, научно объяснить – подлость и шарлатанство.
Уехать к отцу в Сестрорецк? Там другая жена, другие дети. Не нужен им Алексей Романов, да и они ему не нужны.
Варианты были перебраны более для проформы. Разбитое сердце знало правильный ответ заранее. Он оказывался единственно верным.
Вчистую так вчистую. Отличное слово.
Грязь, слякоть, ноябрь, предательство, физическая и духовная мука пускай остаются здесь. Без нас.
Как? – спросил себя разом повеселевший Алеша.
Очень просто.
А «Капитал»-то на что?
Марксов «Капитал» стоял на том же месте, только пылью покрылся – и то исключительно из-за почтительности горничной-чухонки, которая знала, что Алексей Парисович не одобряет, когда тряпка или щетка касаются его письменного стола или книжных полок.
Ирма Урховна была славная, на ее аккуратности и обстоятельности держался весь безалаберный дом дяди Жоржа. В тощие дни, когда старый оболтус спускал в карты все деньги, Ирма прибегала к крайнему средству – отпирала свой заветный сундучок, в котором хранились деньги, отложенные на похороны. Баба она была еще не старая, исключительно крепкого здоровья, но любила повторять: «Если сто, Ирма сама са себя плятит, перет лютьми стыдно не путет». Потом, восстановив кредитоспособность, Георгий Степанович возвращал долг с лихвой. Лихва тоже откладывалась во имя грядущего скорбного торжества. Денег в сундучке, наверное, уже хватило бы на генеральские похороны с лакированным катафалком и духовым оркестром.
Дяди в городе не было. Он заделался видным деятелем патриотического движения, беспрестанно разъезжал по городам и весям, собирая зажигательными речами средства на военный заём.
Вернувшегося воина встретила одна горничная. Оросила слезами и всё повторяла «какой плёхой стал, коза да кости». Сбегала куда-то, принесла платок, на котором все эти дни вышивала ангелов. Они-то, по ее словам, и уберегли «Алёсеньку» от гибели.
Вот единственный человек, который меня ждал, с обидной для Ирмы горечью подумал Романов. Сухо спровадил добрую женщину за дверь и огляделся.
Как уже было сказано, в комнате студента всё осталось по-прежнему. Даже оброненная на пол коленкоровая тетрадочка лежала нетронутой, Ирма подметала пол вокруг нее, а саму писчебумажную принадлежность не потревожила. В тетрадочке наивный студент намеревался вести фронтовой дневник, да позабыл взять из-за поспешности сборов.
Алеша поднял блокнот, вырвал страничку и злобно накалякал карандашом: «А ну вас всех!»
Еще раз обвел взглядом комнату, в которой прожил целых четыре года.
Пианино сверкало черным лаком, как будущий Ирмин катафалк. Играть на инструменте всё равно не пришлось бы. Разве можно тренировать пальцы каучуковым мячиком, если сердце в осколках?
На столе (маленькая садистская деталь) стояла в рамке фотокарточка улыбающейся Симы, супруги мордатого интенданта.
Да, женское сердце загадка. Но пускай ее разгадывают другие.
Без колебаний он снял с полки картонный книжный футляр. На нем было напечатано готическими буквами «Das Kapital», однако фолианта внутри не было. На первом курсе Алеша честно пытался освоить эпохальный труд германского ученого, но не преуспел. В картонке был спрятан пистолет «штейер-пипер», досадное напоминание об еще одном горьком фиаско.
На следующий день после памятной дуэли на брудершафт Романов наведался в дачный лесок и отыскал выпавшую обойму. Ибо как без нее возвращать казенное оружие? Но сдавать пистолет не пришлось. Штабсротмистр Козловский лежал в госпитале, а тут нагрянула мобилизация. Отправляясь на фронт, Алеша спрятал оружие в такое место, куда ни дисциплинированная Ирма, ни равнодушный к ученым книгам дядя нипочем не полезли бы.
Расчет оказался верен.
На ладонь легла маленькая, совсем не тяжелая машинка, таившая в себе ответ на главный вопрос бытия: быть иль не быть.
Ответ был таков: not to be.
Младший унтер-офицер N-ского пехотного полка – это вам не растяпа-студент. В рычажках и кнопках не запутается, магазина на пол не выронит. Одна беда – не так-то просто взвести затвор одной левой.
Яростно ругаясь шепотом, Романов сел поудобнее, зажал пистолет под мышкой. И чуть не всхлипнул от злости. Опять не вышло!
Эврика!
На краю стола в тусклом свете абажура блеснули маленькие тиски. Когда-то, в прежней жизни, у студента Алеши Романова было множество невинных увлечений. Пение. Футбол. Бокс. Выпиливание лобзиком. Самым полезным оказалось последнее.
Вот оно, решение задачи. Зажать кончик ствола, затвор дернуть левой рукой.
Алеша порывисто вскочил, и тут, как назло, раздалось: тук-тук-тук!
Кто там еще? Ирма в дверь никогда не стучит, это кажется ей неделикатным. Скребет ногтем и спрашивает: «Мозьно?»
Не откликаться, не открывать!
Всех к черту!
Дверная рукоятка качнулась. Створка скрипнула. Проклятье! От волнения он забыл запереться!
Алеша еле успел положить «пипер» на стол и прикрыть батистовым платком, сплошь расшитым ангелочками.
Высокая, плечистая фигура, вдоль и поперек перехваченная скрипучими ремнями, заняла собою весь проем.
– Ну-ка, ну-ка, покажитесь! Что это вы в сумерках? Где тут выключатель? – Вспыхнула люстра, и штабс-ротмистр Козловский предстал перед бывшим соратником во всей гвардейской красе: румяный, здоровый, с победительно торчащими усами. – Лычки, боевой крест! Герой! Я вас, Романов, обыскался. Хотел из полка вытребовать – говорят, в госпитале. Я в госпиталь – выписан. Ну, я сюда, по старой памяти. И застал! Повезло! Как рука? – заботливо нахмурился князь, обнимая Алешу только с одной, левой стороны. – Срослась?
Постная физиономия могла вызвать ненужные расспросы, поэтому Романов изо всех сил растянул губы в улыбке.
– Здравствуйте, Лавр Константинович. Кости-то ничего, вот сухожилия… Пальцы не слушаются.
– Э, голуба, мячик жать надо, гуттаперчевый, я вам подарю.
Козловский сел на стул, положил фуражку прямо рядом с ненадежно замаскированным пистолетом.
ruread.net
Стр. 18 из 27
Сославшись на духоту, Алеша сразу увел гостя на балкон. Дверь платяного шкафа скрипнула, без видимой причины решив закрыться поплотней, но Козловский был слишком возбужден, чтоб обращать внимание на пустяки.
– Так что это – Мафия? – спросил Романов.
– Итальянская конспиративная организация. Возникла на Сицилии, но действует повсюду, где живут итальянцы. Очень влиятельная. Вроде карбонариев или эсеров, но только не за революцию, а наоборот. Разумеется, не в ладах с законом, но ведь и мы с вами действуем не дипломатическими методами. В общем, повезло вам с поэтом… Однако холодно здесь. Пойдемте внутрь.
Вернулся в номер и как назло сел к столу прямо напротив шкафа. Алеша заслонил собой дверцу – вроде как прислонился спиной.
– Алексей Парисович, на который час вы условились?
– Мы с Д'Арборио встречаемся в четыре пополуночи.
– Отлично. Я еду с вами.
Дверца была вся в поперечных прорезях, на манер жалюзи. В затылок Алеше дунуло щекотным ветерком. Сжав губы, чтобы не улыбнуться, Романов как бы в задумчивости похлопал ладонью по шкафу. Это означало: не шали.
– Я должен быть один, – сказал он, сосредоточенно сдвинув брови. – Таково условие.
– Ерунда. Я не в счет. У итальянцев солидный человек без свиты никуда не ездит, это неприлично… Стало быть, в четыре я у вас. Отправимся на ночную экскурсию вместе. Ну, отдыхайте. Я тоже немного посплю.
Князь направился к двери. Заметив, что молодой человек не тронулся с места, прикрикнул на него:
– Немедленно в кровать! Это приказ, ясно?
– Слушаюсь, господин штабс-ротмистр! – отчеканил Романов.
Из шкафа донеслось приглушенное хихиканье.
До разговоров дело дошло нескоро. Очень нескоро. Клара пришла прямо перед Козловским, и в те пять минут было не до объяснений: поцелуи, объятья, слезы, летящая под кровать одежда. Когда штабс-ротмистр удалился, любовники снова кинулись друг на друга, будто два изголодавшихся хищника.
Солнце давно уже спряталось за горы, свет померк, над озером взошла луна, когда в кровати прозвучала первая мало-мальски членораздельная фраза.
– Какое счастье! Ты живой! Потому что я тебе молилась, – промурлыкала Клара и вдруг сердито воскликнула. – Но он тоже живой! Я его видела! Он на меня не смотрел. Повернулся и не смотрел! Почему он живой?
– Д'Арборио благородный человек. Он понял, что ты любишь не его, а меня, и отступился. Если бы я его убил, я был бы хуже Дантеса!
– Хуже кто? – наморщила лобик Клара.
Но он не стал читать ей лекцию по истории русской литературы, а сказал то, о чем думал весь день:
– Теперь я понимаю, отчего ты… была с ним.
Она скорчила гримаску.
– Ты будешь меня всегда accusare? Винять?
– Винить, – поправил Романов. – Нет, не буду. Ты говорила, он страшный человек. Это из-за Мафии, да?
Личико танцовщицы стало мрачным, и Алеше впервые пришло в голову, что она не так юна, как кажется. Наверное, ей больше лет, чем ему. Может быть, двадцать восемь или даже тридцать.
– Это очень опасные люди. – Она поежилась. – Ты тоже занимаешь опасное дело. Я не дура. Я слушала твой пианист. Он не пианист. И ты не певец. Не только певец.
– Не надо про это…
Теперь настал его черед закрыть ей рот поцелуем.
Обошлись без слов. Алеше поэт молча пожал руку, на его спутника мельком взглянул и ограничился кивком. Козловский ответил низким поклоном. Он нарочно оделся пообтрепанней, чтоб подчеркнуть сугубую незначительность своей персоны. Ничего объяснять не пришлось. Очевидно, штабс-ротмистр был прав относительно итальянских обыкновений.
Свидетелей у немой сцены не было. Ночной портье дремал в пустом фойе за стойкой и не поднял головы.
Д'Арборио был в черном плаще с пелериной, альпийская шляпа с перышком надвинута на самые глаза. Всё это делало его похожим на миниатюрного оперного Мефистофеля.
В глубине аллеи, на некотором расстоянии от подъезда, ждал «паккард» с темными стеклами – Алеша таких никогда не видывал. Из кустов на дорожку ступили двое мужчин в шляпах и строгих, чуть мешковатых костюмах.
Козловский и Романов переглянулись. Полицейские? Или люди Зоммера?
– Это крестники дона Трапано, – успокаивающе объяснил Д'Арборио.
Что за дон, было непонятно, а его крестники выглядели довольно зловеще, но Алеша чувствовал: вопросов лучше не задавать.
Поэт подал незнакомцам какой-то знак и добавил:
– Мы с вами сядем назад, ваш человек – вперед, к шоферу.
Так и сделали.
Но едва они расселись, люди в шляпах быстро подошли к автомобилю и тоже залезли внутрь, один вперед, другой назад. Пришлось подвинуться, причем Козловский оказался между водителем и первым «крестником», Алеша между Д'Арборио и вторым.
Не произнеся ни слова, новый сосед натянул на голову Романову черный мешок с отверстием для носа.
– Э, э! – запротестовал штабс-ротмистр, очевидно, подвергшийся такой же процедуре.
Д'Арборио положил Алеше руку на локоть.
– Прошу извинить, но таковы правила. К дону Трапано гостей с незавязанными глазами возят только в одном случае… Если не собираются отвозить обратно.
Фраза произвела должное впечатление. В автомобиле надолго воцарилась тишина, лишь шуршала земля под колесами, да сердито пофыркивал мотор.
– Ах, какая ночь, – мечтательно произнес Д'Арборио и продекламировал. – «Il paradiso mio apersi. Era una luna plena…»
– Раз вы любуетесь красотами, делаю вывод, что вам мешок на голову не надели, – ворчливо заметил Алеша. Все-таки тревожно ехать вслепую невесть куда, непонятно к кому, да еще в сопровождении бандитов и полоумного декадента.
Чиркнула спичка, потянуло ароматом сигары.
– Я для дона Трапано не гость, а друг. Италия – единственная страна, в которой разбойники чтут поэзию…
Снова наступило молчание.
Будь что будет, подумал Алеша, откинул голову назад и уснул. Две ночи без сна – это чересчур даже для двадцати трех лет.
Пробудился он от толчка, когда «паккард» резко остановился.
– У нашего «руссобалта» тормоза помягче, – раздался голос Козловского.
Алеша не сразу сообразил, почему это глаза открыты, а ничего не видно. Потом вспомнил.
– Приехали. – Д'Арборио взял его под руку. – Осторожней, я вам помогу.
Вылезли из машины. Под ногами были каменные плиты. Пахло сыростью, какими-то цветами.
Сад, что ли? Или лесная чаща?
– Вам не о чем беспокоиться, – сказал поэт, чувствуя, как напряжен локоть спутника. – Слово итальянца.
– Ой, не нравится мне такой эпиграф, – вздохнул князь, которого, судя по звукам, тоже извлекали из авто. – «Слово итальянца» звучит, как «дисциплинированность русского».
– Что сказал ваш помощник про Италию и дисциплину? – насторожился Д'Арборио.
– Восхищен тем, какая у вас, итальянцев, дисциплина.
Ответ понравился.
ruread.net
Стр. 20 из 27
Козловский помолчал, осмысливая сказанное. Остался не удовлетворен. Опасно связываться с человеком, чьи побудительные мотивы неизвестны.
– Скажите, отчего вы решили помочь русской разведке? – спросил он, хоть и помнил, что дону задавать вопросов не полагается. – Неужто из одного уважения к поэзии?
У могущественного человека раздраженно шевельнулась седая бровь, но князь смотрел собеседнику прямо в глаза, и по выражению лица было видно – не отступится.
Дон Трапано кивком дал понять, что уяснил скрытый смысл вопроса: перед ним не просители, а представители великой державы, и разговаривать с ними следует в открытую.
– Скажем так… Мы решили, что война на стороне Антанты будет Италии полезна, – коротко ответил итальянец, слегка выделив слово «мы». – И больше никаких вопросов. Иначе будете решать свою проблему сами. Итак, первое: доступ в дом. Второе: код. Когда будете готовы – сообщите через дотторе Д'Арборио.
– Допустим, мы придумаем, как проникнуть на виллу. Но у Зоммера сильная охрана!
Старик сердито стукнул ладонью по столу и поднялся.
– Повторяю последний раз. Ваша забота: доступ в дом и код.
Двери сами собой распахнулись за спиной у русских. Аудиенция была окончена.
– Тоже мне союзничек, – зло сказал Козловский, когда они выходили. – Умеет только языком трепать! Дон Трепано! Попусту время потратили. Что за код такой? К сейфу, что ли? Если б мы знали код сейфа и могли проникнуть на виллу, на черта нам Мафия? Эх, Алексей Парисович. Бой проигран, и флаг спущен. Завтра доложу резиденту, и домой. С позором…
Они сидели вдвоем на высоком берегу. Он понурый, несчастный. Она заплаканная, безутешная.
– …Ну вот, я всё тебе и рассказал… Сама видишь, какой из меня разведчик. Мы с тобой выбрали плохое время для любви. Сегодня ночью уезжаю…
А как было не рассказать? Тем более что Клара и так обо всем догадалась – еще когда отсиживалась в шкафу. Она ведь не дурочка. Пускай Алексей Романов горе-шпион, но с любимой женщиной, по крайней мере, он поступил честно.
Со скамейки, на которой расположились бедные влюбленные, были видны дома городка и – на зеленом утесе – проклятая вилла, так и оставшаяся неприступной.
– Нет! Нет! – рыдала Клара. – Ты не уедешь! Не сегодня! Это нельзя! Я умру!
– Не могу. Получен приказ. Задание провалено, нужно возвращаться.
Она порывисто обняла его, стала целовать и сбивчиво заговорила:
– Ты будешь победитель! Ты выполнишь задание! Ты остаешься со мной еще день, или два, или даже три. Ты вернешься домой триумфатор, царь Николай даст тебя самый главный медаль!
Алеша улыбнулся сквозь слезы.
– Не надо улыбаться! – Клара ударила его кулачком в грудь. – Я буду тебя помогать! Я для тебе всё сделаю! Дон сказал попасть на виллу и какой-то код? Я всё узнаю!
Мысленно обругав себя за болтливость, Романов схватил ее за плечи:
– Ты что задумала?
Она высморкалась в платок и с поразительным хладнокровием, как-то очень уверенно заявила:
– Зоммер любит красивые женщины. А я красивая. Он на меня всегда смотрит. Два раза посылал букет розы. Но я посылала обратно, потому что Зоммер противный. Теперь я буду с ним. Я всё узнаю и скажу тебя.
– Как ты… Как ты могла подумать, что я соглашусь…
Он вскочил со скамейки, весь дрожа от ярости.
– Маленький дурак, – ласково сказала Клара. – Совсем не обязательно спать с мужчина, чтобы узнавать его секрет. Хочешь, я клянусь? – Она вынула из-под платья крестик, поцеловала его. – Убей меня гром и молния, если я буду делать любовь с этот жирный, некрасивый Зоммер!
Вечером в гостиничном ресторане штабс-ротмистр Козловский и унтер-офицер Романов справляли тризну по погибшим товарищами и по собственной незадачливой судьбе. В восемь часов утра таксомотор должен был доставить двух уцелевших членов разведгруппы в Лугано на вокзал, оттуда поездом в Венецию и дальше кружным морским путем, через Скандинавию в Петербург. Предстояла долгая и грустная дорога, особенно горькая для Алексея, потерпевшего поражение не только служебное, но и любовное.
Последнее свидание на озере закончилось катастрофой. Теперь стыдно было об этом вспоминать. Он кричал, что не будет альфонсом, сутенером. Клара ответила: «Ты просто не любишь» и ударила его узкой рукой по лицу – сильно и больно. Еще кинула: «Дурак! Идиот!» Повернулась и убежала.
Ну и отлично, сказал он себе, вытирая окровавленную губу. Так даже лучше.
А потом, вечером, когда мрачно курил на террасе, увидел Клару. Нарядная, смеющаяся, она садилась в машину к Зоммеру.
Что это означало? Неужели она все-таки решилась осуществить свое намерение? Или просто устроила демонстрацию, чтобы больнее досадить своему обидчику?
Козловскому про свои страдания Алеша, конечно, не рассказал. Князю и собственных терзаний было более чем достаточно.
За столик они сели поздно, когда в зале уже почти не оставалось посетителей.
Бессердечная кокотка, горестно думал Романов, пока штабс-ротмистр делал заказ. Зоммер богат, а ей нужны деньги. Еще, поди, про нас с Козловским ему доложит. Ну и черт с ней. Все равно дело кончено.
Но в смятенной душе звучал и другой голос, укорявший: «Как тебе не стыдно! Она не такая! Ради любви она готова на всё, а ты…»
Не удержался Алеша, всхлипнул.
– Ой, только без этого. Ради Бога, а? – попросил князь. – А то я сейчас сам слезу пущу.
Надобность изображать «маленького человека» отпала, поэтому штабс-ротмистр был в хорошем сюртуке, полосатых брюках и с траурной повязкой на рукаве.
Стоявший у стола официант был сильно удивлен метаморфозой, которая произошла со скромным аккомпаниатором, но безошибочным нюхом почуял аромат нешуточных чаевых и потому был само подобострастие.
– За наших товарищей, земля им пухом. – Козловский выпил из бокала, поморщился. – Ты что нам принес? Я же сказал: массимо форте. Самого крепкого давай. Нет, к черту коньяк! Граппу неси. Граппа – кларо?
Служитель поклонился и исчез.
Штабс-ротмистр проводил его тяжелым взглядом.
– К черту всё. Не по мне эта служба. И я не по ней. На фронт попрошусь. Сейчас война позиционная – все одно в окопе сидеть, хромая нога не помеха…
Официант бегом тащил поднос, на котором сверкал хрусталем огромный графин с прозрачной жидкостью.
– Выпьем молча, – сказал Козловский. – Сами знаем, за что.
Унтер-офицер опрокинул рюмку за любовь, до дна. Глотку обожгло, будто жидким пламенем. Сердце заколотилось еще пуще.
Ах, если б Алеша мог видеть, что происходило в этот миг в какой-нибудь миле от отеля, его сердце было бы окончательно разбито.
Зоммер и его гостья были на втором этаже виллы, в спальне. Они стояли у окна и целовались. Потом мужчина, возбужденно сопя, сполз губами с лица Клары вниз, к шее. Расстегнул пуговки на платье, обнажил плечо, стал целовать его.
ruread.net
Стр. 21 из 27
Женщина смотрела на его мясистый затылок с отвращением, но при этом не забывала издавать сладостные вздохи. Когда он взял ее за талию и потянул к ложу, она с тихим смехом выскользнула из жадных рук и кокетливо показала на дверь ванной.
Хохотнув, Зоммер шлепнул ее по бедру:
– Только поживей, кошечка. Я весь горю!
Он подождал, пока за красоткой закроется дверь, и начал раздеваться. Зоммер знал, что нехорош фигурой, поэтому проделал эту процедуру с предельной скоростью. Забравшись под одеяло, устроился поудобнее, включил лампу и приготовился к чудесному зрелищу. Обнаженная прелестница, изготовившаяся к любовным утехам – что может быть пикантней?
То, что она заставляла себя ждать, лишь распаляло аппетит. Зоммер нетерпеливо поерзал, провел по губам толстым языком.
В ванной лилась вода. Что-то звякнуло. Должно быть, чаровница от волнения обронила какую-нибудь дамскую безделицу – пудреницу или помаду.
– Porco! – шепотом обозвала Клара некстати звякнувший шпингалет и высунулась из окна.
Внизу, под обрывом плескалось озеро.
Оглянувшись, она стянула через голову платье. Вокруг талии была обмотана лестница из тонкого прозрачного шелка.
Один конец Клара закрепила на опоре жалюзи, предварительно проверив ее прочность. Ко второму привязала гирьку, извлеченную из сумочки. Спустила вниз.
Потом плотно прикрыла створку, но шпингалет запирать не стала.
– Двенадцать рюмок тащи! – инструктировал штабс-ротмистр официанта. – Додичи, кларо? И еще додичи! Тутто венти кватро!
Тот умчался. Козловский повернулся к товарищу, задушевно сказал:
– Алеша, давай на «ты». Связала нас судьба одной веревочкой, да на ней же и вздернула. Оба мы с тобой му… тьфу! музыканты.
– Хорошо, – согласился Романов. На «ты» так на «ты». Разница в возрасте небольшая, лет восемь.
Официант уже возвращался с новым подносом, сплошь заставленным крошечными рюмками.
– Вот так и вот так, – показал князь.
Двенадцать рюмок встали в шеренгу перед ним, двенадцать перед Алешей. Официант в два счета наполнил их граппой. В его взгляде читались недоверие и ужас.
– Я тебя научу пить по-гвардейски, за апостолов.
– Как это? – без интереса спросил Романов.
Сердце у него сжималось так тоскливо – хоть на луну вой.
– Очень просто. Делай, как я. – Штабс-ротмистр скривился на рюмки. – Тьфу, наперстки какие-то. Значит, так. За апостола Петра!
Он осушил крайнюю правую. Алеша последовал его примеру.
– За Матфея.
Выпили по второй.
– За Иоанна.
По третьей, но Алешу пришлось немного подождать, он закашлялся.
– За Иакова сына Зеведеева.
Тут младший из собутыльников сдался – поднял руки. Князь досадливо крякнул, но не остановился.
– За Иакова сына Алфеева… После двух Иаковов разрешается закусить.
Отломил кусочек хлеба, понюхал, проглотил. Алеша хотел подцепить кусочек горгонзолы, но никак не мог попасть в сыр вилкой.
– Так, теперь за Андрея Первозванного. Не отставать! … За Фому Неверящего… За Филиппа… За Варфоломея… За Симона Зилота… За Иуду Леввея… А Иуде Искариоту – вот. Об твердь земную!
С этими словами Козловский выплеснул последнюю, двенадцатую порцию на скатерть, а саму рюмку с размаху грохнул об пол – официант жалобно вскрикнул. Князь кинул ему купюру.
– На, не переживай… Алеш, ты что?
Его молодой друг сидел с разинутым ртом, пытаясь сделать вдох.
Прислушавшись к себе, штабс-ротмистр констатировал:
– Не пробило. Ну-ка, как тебя… Еще неси. Анкора!
Голова у Алеши с каждой секундой делалась всё тяжелее. Одной шеей на весу ее было уже не удержать. Пришлось подпереться сначала одной рукой, потом двумя.
– Где ты, где ты? – уныло повторял пьяный Романов, взывая к Кларе.
Князь взял его за ухо, повернул к себе.
– Да вот же я. Ослеп ты, что ли?
– Где ты? – безнадежно всхлипнул Алеша.
Господину Зоммеру было хорошо. Он полулежал на подушке, потягивал из тонкого бокала херес, время от времени подносил ко рту сигару.
Танцовщица лежала рядом, уткнувшись носом в его плечо и ровно дышала во сне. Умаялась, цыпочка, самодовольно подумал он. Не всякий способен на шестом десятке так утомить женщину.
Ему тоже хотелось спать, но до двенадцати было нельзя. Вот сменит код, тогда впору и отдохнуть. К утру пылу поднакопится – глядишь, еще разок покувыркаемся.
Милашка пролепетала во сне что-то нежное, трогательное. Зоммер осторожно взял со столика часы. Без пяти. Пора.
Тихо поднявшись, он накинул халат. Женщина грациозно перевернулась на другой бок. Одеяло сдвинулось, вдоль спины по ложбинке пролегла мягкая тень.
Улыбнувшись, Зоммер вышел.
В следующую же секунду Клара бесшумно, не скрипнув пружиной, поднялась и перебежала к двери.
Грузный человек в халате шел по коридору, пол поскрипывал под его шагами. Сзади, ночной бабочкой скользил белый силуэт.
На верхней площадке лестницы в креслах сидели охранники. Кларе пришлось прижаться к самой стене, чтобы не попасть в их поле зрения.
Коридор повернул направо. Она успела увидеть, как хозяин входит в какую-то дверь.
Высунулась из-за краешка, готовая отпрянуть обратно. Но Зоммер назад не смотрел.
Судя по книжным полкам, тут находилась библиотека.
Волосатая рука тронула фолиант в кожаном переплете. Открылся секретный ход.
Когда Зоммер вошел в него, Клара на цыпочках, танцующей походкой переместилась к тайнику. Выглянула.
Невидимые часы начали отбивать полночь. Зоммер что-то повернул на пульте и пробормотал вслух, запоминая:
– Sechs-drei-sechs-acht-zwei-zwei. Sechs-drei-sechs-acht-zwei-zwei…
Сзади что-то скрипнуло.
Президент «Шпионской биржи» быстро обернулся, правая рука юркнула в карман халата. Прислушался – тихо.
Зоммер подбежал к светлому прямоугольнику двери. В библиотеке было пусто. На ветру скрипнула приоткрытая форточка.
Тогда морщины на лбу коммерсанта разгладились. Он запер тайник и вернулся в спальню.
Девчонка спала в той же позе, только одеяло сползло еще ниже.
Сочные губы Зоммера тронула улыбка.
– Эх, молодо-зелено… – Козловский с умилением взглянул на сомлевшего товарища и выплеснул граппу на пол. – А Иуде Искариоту – вот!
Наученный опытом официант был наготове и ловко поймал брошенную рюмку на растянутое полотенце. Очередная купюра, впрочем, все равно полетела следом за рюмкой.
Сосредоточенно жуя ломтик груши, штабс-ротмистр о чем-то размышлял. Некая мысль явно не давала ему покоя. Он потряс за плечо уткнувшегося в скрещенные руки Романова.
– Леша! Леша, проснись!
Молодой человек выпрямился, но глаз не открыл.
– Вот скажи: государь император – помазанник Божий?
– Божий.
– А Бог – Он есть? Ведь если Бога нет, то кто ж тогда императора на царство помазал? По какому праву он над нами властвует? Есть Бог?
ruread.net
Пример видео 3 | Пример видео 2 | Пример видео 6 | Пример видео 1 | Пример видео 5 | Пример видео 4 |
Администрация муниципального образования «Городское поселение – г.Осташков»