НЕ ЕДИНЫМ ХЛЕБОМ БУДЕТ ЖИВ ЧЕЛОВЕК. Кроме материальных интересов, у человека имеются духовные потребности. Секретарь Чугуевского райкома Александр Ильич Якина, памятуя о том, что не единым хлебом жив человек, с большим увлечением, не в ущерб хозяйственным делам, занимается вопросами культурного строительства и улучшения быта сельского населения. Овечкин, Рассказ об одной поездке. [Жорж Санд] верила в личность человеческую безусловно.., возвышала и раздвигала представление о ней всю жизнь свою — в каждом своем произведении.. И, может быть, не было мыслителя и писателя во Франции в ее время, в такой силе понимавшего, что <не единым хлебом бывает жив человек». Достоевский, Дневник, 1876.Не о хлебе едином жив <будет> человек. Устар.— Устроим мы, кумушка, пир,— сказал он Анне Федоровне. За угощенье извините: чем богаты, тем и рады, а впрочем не о хлебе едином жив человек. М. Вовчок, Тюлевая баба. [Мужик] достиг своей цели: довел свой дом до полной чаши. Но спрашивается: с какой стороны подойти к этому разумному мужику? каким образом уверить его, что не о хлебе едином жив бывает человек? Салтыков-Щедрин, Мелочи жизни. Я знаю, что я должен работать, чтобы успокоить мать, оплатить тебе и детей не оставить такими нищими, каким я был. Графине Марье хотелось сказать ему, что не о едином хлебе сыт будет человек, что он слишком много приписывает важности этим делам, но это., было бесполезно. Л. Толстой, Война и мир.Из библейского текста: «Ок смирял тебя, томил тебя голодом, и питал тебя манною, которой не знал ты и не знали отцы твои, дабы показать тебе, что не одним хлебом живет человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа, живет человек (Библия. Второзаконие. 8, 3). См. Михельсон, т. 1, с. 664; Ашукин, Ашукина, с. 403.— Даль: Не о хлебе едином жив будеши; Михельсон: Не о хлебе едином жив будет человек; Соболев: Не единым хлебом жив человек.
В рубрике: Н
slovarick.ru
Читайте первую часть воспоминаний:Война свалилась нам на голову, как снег в жаркий летний день
Однажды ночью я проснулась от странных звуков, несшихся с улицы. Подошла к окну — внизу стоит открытый грузовик, доверху нагруженный трупами: к весне боялись эпидемий, ездили собирать мертвецов по квартирам. Для этого был организован специальный отряд из женщин — им выдавали дополнительный паек за тяжелую работу. Работали они ночью. Выволокут промороженного мертвеца из квартиры на улицу, возьмут за руки за ноги, раскачают — раз, два, три! — и бросают в грузовик. Звенит, как обледеневшее бревно. От этих-то звуков я и проснулась. Смотрю, вынесли женщину, бросили наверх — а у нее длинные-длинные волосы, упали вдруг, рассыпались живой волной! Боже, красота-то какая! Вот и я, наверно, совсем бы не проснулась однажды, и меня в грузовик — раз, два, три!.. И зазвенела бы…
Но пришла весна 1942 года, и стали ходить по квартирам искать уже тех, кто остался в живых. Такая комиссия из трех женщин пришла и ко мне.
— Эй, кто живой?
Слышу — из коридора кричат, а я дремлю, и отвечать неохота.
— Смотри, девчонка здесь! Ты живая?
Открыла глаза — три женщины возле дивана моего.
— Живая…
— А ты с кем здесь?
— Одна…
— Одна?! Что же ты здесь делаешь?
— Живу…
Если б они тогда не пришли — был бы мне конец.
На другой день они вернулись и отвели меня в штаб МПВО (местной противовоздушной обороны). Зачислили меня в отряд, состоявший из 400 женщин, жили они на казарменном положении. Командиры — мужчины-старики, не годные к отправке на фронт. Получали все военный паек. Носили форму — серо-голубые комбинезоны, за что моряки в шутку прозвали их «голубой дивизией». Вот в эту- то «дивизию» я пришла и ожила среди людей.
Обязанности наши заключались в круглосуточных дежурствах на вышках: мы должны были сообщать в штаб, в каком районе видны вспышки и пламя пожаров; если была бомбежка или артиллерийский обстрел, то где были взрывы, в какую часть города попадания. Сразу после сигнала воздушной тревоги мы должны были быть готовы выехать по первому же требованию для помощи гражданскому населе- нию: откапывать заваленных в разбитых взрывами домах, оказывать первую медицинскую помощь и т. д. Кроме того, днем надо было работать на расчистке города. Мы ломали, разбирали деревянные дома на топливо и раздавали дрова населению (в Ленинграде было то же самое — там совсем не осталось деревянных домов).
Техники, конечно, никакой не было. Руки, лом да лопата. После страшных морозов везде полопались канализационные трубы, и, как только земля оттаяла, надо было чинить канализацию. Это делали мы, женщины, — «голубая дивизия». Очень просто делали. Допустим, улица длиной 1000 м. Сначала нужно поднять ломом булыжную мостовую и руками оттащить булыжник в сторону. Выкопать лопатой и выбрасывать землю из траншеи глубиной метра два. Там проходит деревянный настил, под которым скрыта труба. Отодрать ломом доски и… чинить там, где лопнуло. Рецепт прост и ясен, как в поваренной книге. Вот так я и узнала, как устроена канализация. Стоишь, конечно, в грязи по колено, но это неважно — ведь мне дают есть.
Хлеб — 300 г — весь отдают утром, плюс еще кусочек сахару и 20 г жиру. В обед — суп и каша, на ужин — каша. Все это крошечными порциями, но это же царская еда, и каждый день! Это уже жизнь.
Рядом с нашим домом расквартирована морская воинская часть, и у них — свой джаз-оркестр. Как только я немножко ожила, пошла, конечно, к ним петь.
После целого дня тяжелого неженского труда (особенно для меня, подростка), бывало, еле доберешься до дому. Да молодость — великая сила: через пару часов я уже бегу на репетицию в джаз-оркестр, к соседям-морякам. Вечерами давали концерты на кораблях, в фортах вокруг Кронштадта, в землянках. Тут уж моряки накормят, последним поделятся. А днем работала, как и все, таскала на собственном горбу бревна, ворочала булыжник. Только надевала три пары брезентовых рукавиц. Мне было неважно, что живот могу надорвать, — я берегла руки: знала, что обязательно буду артисткой.
В большой комнате, где я живу, — двадцать кроватей. В центре — огромная железная печь, где после работы мы сушим одежду, и большой стол. Около каждой кровати — маленькая тумбочка, а все имущество — в сундучке под кроватью. Женщины — разного возраста, разного жизненного опыта, разных профессий. Я — самая младшая, хотя за последние несколько месяцев я сильно выросла, пополнела и выгляжу гораздо старше своих лет.
Город полон военных, и возле нашего здания всегда толпятся моряки — ждут. У нас был отнюдь не «институт благородных девиц» — о «голубой дивизии» шла дурная слава. В те страшные годы, когда на плечи женщин легла такая непомерная тяжесть, много было изуродованных жизней. Женщины пили наравне с мужчинами, курили махорку. И я через это прошла — пила спирт и курила. Ведь после концерта какое угощение? — тарелка супа, кусок хлеба да стакан водки. И спасибо им — они последнее отдавали.
Потеря мужей и женихов приводила к моральному падению многих. И все же много было чистоты, много было настоящего. Годами глядя в глаза смерти, люди искали не минутных наслаждений, а сильной любви, духовной близости, но и это часто оборачивалось трагедией. В своей ППЖ — «походно-полевой жене» — мужчина часто находил такую силу и духовные ценности, которые навсегда уводили его от прежней семьи, от детей. Сколько таких трагедий прошло перед моими глазами! Но именно среди этих людей я узнала настоящую цену человеческим отношениям. Я узнала жизнь в ее беспощадной правде, которой при иных условиях я, конечно, никогда не узнала бы.
На концерте в Большом зале консерватории.
Предоставленная сама себе в этом круговороте человеческих страстей, видя рядом разврат и возвышенную любовь, дружбу и предательство, я поняла, что мне остается либо опуститься на самое дно, либо выйти из этого месива недосягаемой и сильной. И я чувствовала, я знала, что помочь мне может только искусство. Поэтому стремилась петь, выходить на сцену — хоть на несколько минут уйти из реальной жизни, чувствовать в себе силу вести за собою людей в мой особый, в мой прекрасный мир. А потом пришла любовь.
В тот год открылись офицерские клубы, ввели новую форму — погоны, кортики; это придало морякам особый шарм — не только внешний, но и внутренний: они стали офицерами. Красивая морская форма так идет русским мужчинам!
Зимой особенно много моряков в городе — залив замерз, корабли стоят в гавани,- и вечера они проводят в офицерском клубе. Была у меня всего лишь пара платьишек, да ведь бедному одеться — подпоясаться, главное-то украшение — глаза блестят. В клубе я и познакомилась с молодым лейтенантом с подводной лодки «Щ № …» — «Щука», как моряки называли.
Подводники отличаются среди моряков особыми человеческими качествами. Ведь в случае гибели лодки живых не остается, погибают все, — поэтому, вероятно, в них так развито чувство долга, так крепка дружба,такие тесные отношения между собой.
Петр Долголенко — веселый, красивый лейтенант, — никогда больше я не слышала такого заразительного смеха, как у него. Он был большой и добрый — с таким ничего не страшно!
Когда он меня в первый раз поцеловал — это было на улице, — я в полном смысле слова от счастья потеряла сознание на несколько секунд. Очнулась — сижу на скамейке, надо мной его лицо, а вокруг него в небе звезды вертятся!
Мечтали мы после войны пожениться, а пока по вечерам бегали на танцы: единственное место, где можно встречаться. Да как удирать, когда все женщины в МПВО на казарменном положении, в город можно попасть только по увольнительной. За самовольную отлучку — на губу, т. е. на гауптвахту, в подвал на несколько суток, или в наряд — гальюны чистить. Да все равно убегали — в окно.
Однажды возвращаюсь с танцульки, думаю — поздно уже, прошмыгну потихоньку мимо дежурной. А меня — хвать! Взводный ждет, не спится ему, черту.
— На губу за самоволку!
Я уж не раз там бывала. Ладно, переоделась в форму и вниз, в подвал. Там воды чуть ли не по колено и льдинки плавают, а у меня резиновые сапоги совсем дырявые, ноги сразу промокли.
— У меня сапоги дырявые, а здесь вода.
— Ничего, на нарах отсидишься, не барыня.
— Ах, так?!
Снимаю сапоги — да ему в рожу:
— Босиком буду стоять, все равно ноги мокрые!
— Ты что, дура, — подохнешь!
— Вот и хорошо — тебе отвечать придется. Ушел он, а я больше часа в ледяной воде простояла, не влезла на нары. Слышу — идет, новые сапоги принес:
— Держи, артистка!
Обычно за самоволку давали 3-5 суток губы, а мне, за то, что сапоги ему шваркнула, отвалили 10 суток на хлебе и воде. А я после ледяной ванны не то что не заболела — не чихнула даже: со злости, должно быть. Да еще с Петром на морозе нацеловалась — мне и тепло.
Сижу два дня, а тут подошло 23 февраля — День Красной Армии. Наверху праздничный концерт идет, а какой концерт без меня — я во всем Кронштадте главный соловей. Джаз-оркестр меня ждет, в зале начальства полно, а гвоздь программы — в подвале с водой, как княжна Тараканова. Слышу — идут за мной.
— Выходи, артистка, ждут тебя на концерте.
— А я не пойду.
— Как так не пойдешь? Приказано привести.
— Попробуй приведи, если я идти не хочу. Как ни уговаривал — и по- хорошему, и с угрозами, — не пошла. Сижу на нарах, ноги под себя поджала, кругом — вода. Идет наш самый главный над бабами, начальник МПВО — довольно молодой, представительный такой мужчина. И бодро так, весело:
— Ну, Иванова, выходи!
Так, думаю, ЧП, значит: гостей полно, а десерта нету, иначе сам бы не пришел.
— А чего выходить, мне и здесь хорошо.
— Ну, ладно, брось, ждут там, поди спой!
— Не пойду.
Выламываюсь — знаю ведь, что позарез нужна.
— Ну, брось ломаться! Не пойдешь — ведь мы и силой, под винтовкой выведем.
А сам смотрит, как кот на сало, улыбается — видно, нравлюсь, — этакий светский разговор и обстановочка пикантная.
Я ему в тон: — Вывести, конечно, под винтовкой на сцену вы меня можете, а только петь не заставите. Он же, как тетерев, хвост распушил: — Уж и не заставим?
— Уж и не заставите.
А сама думаю: полундра, спасайся, кто может!
— Ладно, короче, сколько суток дали?
— Десять.
— Сколько отсидела?
— Трое.
— С губы снимаю. Давай наверх!
Ну, тут я уж дунула без оглядки.
Прорыв блокады 19 января 1943 года я запомнила на всю жизнь. Сижу вечером одна в комнате — все в кино ушли, тут же в доме. Музыку по радио передают. Я у печки задремала, и вдруг музыка оборвалась, и я слышу сквозь дрему голос диктора Левитана: «…Правительственное сообщение… наши доблестные войска… блокада Ленинграда прорвана!» Боже ты мой, и я одна это слышу! Я вскочила — что делать, куда бежать? Надо сказать, кричать, кричать: «Товарищи, жизнь! Блокада прорвана!» А вдруг показалось? Вдруг приснилось? Бегу в кинозал, приоткрываю дверь — с краю сидит взводный. Я ему шепотом:
— Взводный, скорей сюда, скорее! Вышел в коридор.
— Ну, что случилось?
А у меня сердце в самом горле стучит. Кричу ему:
— Блокада прорвана!
— С ума ты сошла! Закрой дверь и давай без паники
— Да иди же сюда, послушай радио!
Побежали в нашу комнату, а там, конечно, Левитан по радио все снова повторяет. Мы — обратно в зал, дверь нараспашку, включаем свет:
— Товарищи, блокада прорвана!
Что тут началось! Это было почти безумие. Хотя впереди еще много горя, но мы уже не отрезаны от своих, есть уже маленькая дверца, щель, через которую к нам могут прорваться люди с помощью!
Конечно, не на другой же день улучшилось положение, но вот уже прибавляют к пайку еще 100 г хлеба, на кораблях угощают американскими консервами — люди пробиваются к нам!
Весной Петр ушел на своей «Щуке» на задание. У нас летом работа уже другая: на огородах. Пашем на себе, как лошади, сажаем картошку, овощи. Работать тяжело, спина болит — не разогнешься, но солнышко греет, тепло…
Работаю однажды на прополке, пою, как птица, а тут одна баба наша вдруг выпрямляется во весь рост и кричит:
— Галька, а «Щучка», на которой Петька-то твой служил, — погибла!
И зубы у нее оскалены — то ли в злобе, то ли в смехе. Как стояла я в грядке на коленях, так лицом в землю и ткнулась…
Опять одна…
Так тошно и беспросветно стало мне после его гибели!.. Через звериный оскал той бабы вдруг увидела я все вокруг — другими глазами. Кто эти люди? Почему я здесь? Нет, оставаться здесь уже невозможно. Но куда денешься? Может, в Ленинград, учиться?
Прошу меня демобилизовать — не пускают: жди, пока война кончится, сейчас работать надо. Пошла к начальнику МПВО, который меня с гауптвахты освободил:
— Отпустите меня в Ленинград, учиться хочу.
— Что так торопишься, жить боишься опоздать? Ты девчонка еще совсем, успеешь, сейчас работать надо.
— А кончится война, я так и буду у вас в грядках сидеть. Не могу я здесь больше быть, учиться хочу. Отпустите.
Видно, хороший был человек, пожалел девчонку — отпустил.
Пробыла я в «голубой дивизии» полтора года, это помогло мне выжить физически, но уже подступала ко мне духовная смерть, и надо было спасать свою душу.
И вот — Ленинград 1943 года. Город понемногу пробуждается к жизни. На рабочую карточку дают уже 400 г хлеба. Значит, первым делом устроиться на работу, где дают рабочую карточку. Но куда? Специальности у меня никакой.
Но тут мне повезло. Взяли меня в Выборгский дом культуры помощником осветителя сцены. В те времена на авансцене театров находилась осветительская будка, в ней — реостат с рычагами, дающими свет. Там, под сценой, я и сидела — давала свет в зал и на сцену. Нужно было только знать, как включать и выключать верхние софиты, прожектора справа и слева — в общем, работа не трудная, только вечерами, и — рабочая карточка. Днем я свободна и могу учиться, а вечером сижу в своей будке, смотрю драматические спектакли, концерты. Чаще всего выступали у нас тогда артисты Большого драматического театра им. Горького, что находится на Фонтанке. Были в нем тогда великолепные актеры — я впервые увидела искусство такого класса. И очень увлеклась драмой. Память у меня была всегда блестящая — с двух-трех раз я запоминала тексты пьес целиком, — и, если артисты забывали, я им подсказывала.
Оперные театры и консерватория были в эвакуации, но в городе осталась группа певцов, и те, кто сумел пережить страшные дни блокады, организовали оперную труппу. Люди, только что буквально восставшие из мертвых, снова потянулись к искусству.
И вот я впервые сижу в зале Михайловского театра и слушаю «Пиковую даму» Чайковского. Хотя к тому времени я уже знала арии и дуэты из этой и других опер, но слышала я их либо в кинофильмах, либо по радио, либо на пластинках, а «живой» оперный театр — это впервые в моей жизни. Спектакль был исторический: еще не снята блокада, а в зрительный зал пришли ленинградцы — не опомнившиеся вполне от страшного голода и холода, сидят они в зале в шубах и шапках, Но вот, пришли услышать гениальное творение Чайковского. И артисты- исполнители были героями, как и зрители. Я запомнила на всю жизнь их имена: Германа пел Сорочинский, Лизу — Кузнецова, Графиню — Преображенская, Полину — Мержанова, Прилепу — Скопа-Родионова…
Весь спектакль отпечатался в моей памяти, как на кинопленке. И сейчас вижу перед собой изможденного Германа, Лизу с обнаженными, синими и тощими, как у скелета, плечами, на которых лежит толстый слой белой пудры; великую Софью Преображенскую-графиню (такого драматического меццо-сопрано я уже за всю свою жизнь не услышу) — она тогда была в самом расцвете своего таланта.
Когда они пели, изо рта у них валил пар. То волнение, потрясение, которое я пережила там, было не просто наслаждением от спектакля: это было чувство гордости за свой воскресший народ, за великое искусство, которое заставляет всех этих полумертвецов — оркестрантов, певцов, публику — объединиться в этом зале, за стенами которого воет сирена воздушной тревоги и рвутся снаряды. Во- истину — не хлебом единым жив человек.
Источник: Галина Вишневская Галина. История жизни. МП «Аурика», Чимкент, 1993 г.
www.world-war.ru
kartaslov.ru
Я тут на старости, можно сказать, лет писать начала. Ну, не писать - так, пописывать. А меня возьми да и печатай! Правильно сказал поэт: Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся.
Я на этом сайте человек хоть и не самый активный, но с некоторыми пользователями дружбу вожу в интернете уже скоро лет десять. Это они когда-то давным-давно говорили мне "Пиши!". И я послушалась! С ними, собственно, и делюсь своими "прозаическими" радостями. Но буду рада, если обрету новых читателей-почитателей.
Итак, небольшой отчёт за первый квартал текущего года.
1. Публикация в газете "Аргументы и Факты-Юг" (четыре рассказа по этой ссылке)
http://www.kuban.aif.ru/culture/details/esli_i_gorbachev_umret_ya_im_etogo_ne_proshchu_bayki_iz_vremen_sssr?utm_source=aif&utm_medium=free&utm_campaign=main
2. Публикация в газете Союза писателей России "Кубанский писатель". Она не имеет цифрового варианта, поэтому только картинки и читабельный текст.
Если надумаете читать, всем приятного прочтения и спасибо за внимание, други!
«ЧТО СКАЗАТЬ МНЕ О ЖИЗНИ? ЧТО ОКАЗАЛАСЬ ДЛИННОЙ…»
Было это девять лет назад. Как-то утром я готовила завтрак на кухне у окна, выходящего во двор моего частного дома. Муж прогуливал за воротами собаку. Слышу позвякивание пружины ворот, поднимаю глаза и вижу, как медленно ширится картинка улицы в проёме открывающейся калитки. В неё просовывается сначала деревянная трость, затем у порожка - нога в калоше, потом появляется цветастый халат: это моя соседка Прасковья Романовна идёт в гости. Мы с Романовной соседи по меже, крыши наших домов дружат через невысокий шиферный забор, и летом мы невольно слышим даже кухонные разговоры друг дружки.
Я распахиваю дверь дома. Она медленно подходит к крыльцу.
– Доброе утро, Романовна!
– Здравствуй, Вета! – не торопясь отвечает она. Она всегда не торопясь говорит, делает, ходит. Но сегодня двигается она заметно медленнее обычного.
– Неважно себя чувствуете? – интересуюсь я совершенно искренне. Я очень дорожу общением с этой женщиной
– Да как тебе сказать? В семьдесят я чувствовала себя гораздо лучше.
Ей девяносто три.
– А двигаюсь медленно, так это я в последнее время боюсь упасть, шейку бедра боюсь сломать. Что-то ноги стали болеть…
– Ну, Романовна, что ж поделаешь – возраст, – говорю я банальности.
– А знаешь, почему у меня сейчас ноги болят? Это я у войну молоденькой девчонкой у магазине (она слегка балакает) работала, и там на складе мешки тяжеленные таскала. Вот теперь оно мне начало давать знать о себе.
«Только теперь начало давать знать» – хохочу в ответ. У Романовны отменное здоровье и прекрасное чувство юмора. Наш «кубик» - квартал частного сектора в центре Краснодара, просто чемпион по долгожителям.
– Вон у тех … да у той … да та … – называет Романовна старинных наших соседей – им тоже по девяносто и больше, но лежачие. А я так не хочу. Я этого боюсь. Слава Богу, что сама передвигаюсь, сама себя обслуживаю.
***
Раннее ноябрьское утро. Настолько раннее, что окрестные дома и люди в предрассветной дымке просматриваются только силуэтами. Я, полусонная, выползаю из дому, укутавшись в первую подвернувшуюся на вешалке в прихожей куртку, чтобы с бидоном бежать к молочной бочке. Выхожу за калитку, а там… А там Романовна в стареньком спортивном трико и с лопатой в руках: у неё осенне-полевые работы: готовит землю к весне. По весне она расцвечивает для нас клумбы незатейливыми цветами, и всё лето они кипят разноцветием бархатцев, ноготков, каких-то высоких цветов, похожих на мелкие герберы, которые она именует смешным словом «панычи», и величественными кустами с огромными белыми граммофонами. Это раскидистое растение - дурман, но на нашей улице его упорно называют «лебедЯ».
А вот летний вечер. Я сижу на корточках рядом с мужем. Он курит, и мы вместе подпираем внешнюю стену нашего дома, любуясь прохожими, рассматривая мир – незатейливая вечерняя забава жителей частных домов. Слышу скрип соседних ворот – ко мне направляется Внука. Внука – моя бывшая университетская однокашница, мы почти ровесники.
– Слушай, тебя можно попросить кое о чём?
– Проси! – бодро отзываюсь я.
– Ну, пожалуйста, не вози ты больше бабушке со своей дачи сливу и алычу. Это же невозможно: она уже семьдесят баллонов закатала! Ей же девяносто. Ей потом плохо становится.
– Я понимаю, но она же просит. Она ещё сливянку хочет сделать. Как же я откажу?
И тогда Внука закатывает глаза, бессильно, но всепрощающе улыбается и отступает. Но недалеко. Бабушка уже кричит, чтобы та помогла ей вытянуть шланг через двор – она клумбы поливать будет.
***
Наша соседская дружба с Романовной щедро кормила меня ломтями очумелого счастья человеческого общения. Наши соучайные беседы у ворот открывали мне тайны простой жизни, чистых чувств, каких-то важных понятий о бытие.
Мы двадцать с лишним лет дышали с ней одним загазованным городским воздухом, кормились продуктами с одного рынка. И кастрюли-сковородки у неё были нормальные такие, старушечьи, заскорузлые. И канализации в доме не было никогда, чтобы с помывкой посуды развернуться. Теперь принято, рассуждая о возрасте, что-то говорить про «их» и «наше» поколения, про экологию, про качество еды, про вредность пережаренного масла, про опасность микробов, скапливающихся в губках для мытья посуды. Но, зная Романовну, не складывается у меня в голове правильной научной картинки. Всей своей жизнью, бытом своим она будто опровергает доводы учёных, и сводит на нет их многолетние изыскания о природе болезней, которые «все от нервов».
А уж испытаний, называющихся сейчас заграничным словом «стрессы», было у Прасковьи Романовны хоть отбавляй. Революция, голод, война, ревнивый муж-инвалид войны, потом вдовство, несколько десятилетий нервотрёпки с психически больными совладельцами… А каково было видеть, как семь лет мучительно уходила из жизни её любимица-дочь, не успевшая выйти пенсию. Это растянувшееся во времени горе невозможно было каждый день наблюдать без слёз и сочувствия. Каждое утро усаживалась несчастная мать на скамеечке во дворе у порога своего неказистого домика, в котором лежала её больная, и натирала на старой металлической пирамидальной тёрке сырую винегретную свёклу для сока. И были в тех монотонных движениях мучительное отчаяние, безысходность и вера одновременно. Я тогда подарила ей свою электрическую соковыжималку. Она поблагодарила, но продолжала тереть руками, своими материнскими любящими руками. «Так я лучше чувствую, – говорила она. – Да и на тёрке сока больше получается». В тот чёрный вечер Романовна пришла ко мне, к первой, со стоном «Вета-а-а… всё-о-о… только что… всё-о-о-о…». Посередине моего двора мы обнялись и плакали навзрыд, и не находилось слов утешения.
Где и как она нашла силы жить дальше, мне неведомо. Только однажды она рассказала, как запиралась тогда ночами в комнате летней кухни, чтобы не слышала дочь, и в голос кричала-рыдала от горя. На Бога она тогда была сильно обижена.
Ей было девяносто пять, когда мы в очередной раз разговорились о жизни.
– Знаешь, просыпаюсь утром, а зачем проснулась, не знаю. А здоровье есть. Есть аппетит. И я встаю, иду в ванную комнату, умываюсь, готовлю себе завтрак, потом смотрю сериал…
Сколько помню её – никогда не сидела без дела. Всегда портниха. Местные модницы – её ровесницы – не обделяли её заказами до самых преклонных лет.В её стареньком домике на рассохшихся подоконниках в простеньких глиняных горшках круглый год охотно цвели герань, бальзамин, бегония. Ни одного жухлого листочка, ни одной вялой веточки. Мы с другими соседками шептались, недоумевая, как удавалось ей так ухаживать за растениями, что они цвели круглый год. В наших современных светёлках с пластиковыми рамами, в дорогих керамических горшках, цветом подобранных то под обои, то под шторы, многие растения упорно хирели. Это позже я убедилась, что растения чувствуют энергетику человека. Если твой внутренний сад цветёт, то и внешний радует глаз.
***
Говорят, старых людей нельзя срывать с насиженного места, нельзя ворошить их привычный бытовой уклад – не переживают они этого. Романовну с места не срывали. Но когда зять – муж Внуки – решился строить для своей разросшейся семьи дом, требовалось завалить её старую хату. И она разрешила. Волновалась, секретничала со мной, что не доверяет современной молодёжи: мол, такую двухэтажку задумал, с ванными комнатами на каждом этаже, с балконом, осилит ли? Но дом встал, роскошный, просторный.
– Что за родители пошли! Вот смотрю, как они правнука воспитывают: вода для него покупная; а если упало печенье на пол, поднять его и съесть они ему уже не дают: грязное. А какое оно грязное в таком новом доме? То ли дело мы были маленькими – с курями вместе ели.
Я обожала эти моменты, когда она начинала вспоминать своё детство. Я замирала, я даже вопросов не задавала, чтобы не сбить с мысли, чтобы не нарушить канву памяти.
– Никакого режиму у детей не было. Помню, было мне лет пять. Нас – мал-мала-меньше – спать укладывали тогда, когда мужики домой приедут. А знаешь, почему? А потому что у хате пусто было и голо. Мы бедно жили: ни кроватей, ни перин. Мужики вертаются домой, бурки на пол покладут, вот дети на них тогда и спят…
Она ненадолго замолкает, а потом так задумчиво, будто размышляет вслух, глядит куда-то перед собой, в неведомый, ей одной вдруг открывшейся портал:
– Знаешь, Вета, вот рассказываю тебе сейчас… девяносто лет назад это было, а будто вчера…
***
Сейчас ей сто один. Она бодра, весела и здорова. Да, здорова! Так и говорит: «Вся я здоровая, только ноги болят». Говорят, человек рассчитан на сто двадцать. А вдруг у неё и вправду получится? Ведь смотрела же я её ладони, когда интересовалась хиромантией. На обеих совершенно симметричные прерванные, короткие линии жизни. Она не только науку, она будто и эзотерику опровергает всем своим существованием. Вдруг у неё получится сто двадцать? Я бы очень хотела. Захочет ли она? Мы уже давно не живём рядом – я уехала из того дома шесть лет назад. Но я привыкла к необходимости её незримого присутствия в моей жизни, как к воздуху. И не знаю, как перенесу удушье, если вдруг… когда однажды…
bankpovarov.ru
Продолжим тему пищевого насилия.
Откровенно задолбал навязываемый старшим поколением культ хлеба. Да, я понимаю, в деревнях, кроме хлеба, почитай и не было ничего, но сейчас же не те времена!
Я хлеб не ем, как следствие, не покупаю. Логично, да? Но стоит придти в гости кому-то из бабушек/дедушек/тёщ — начинается:
— Что это такое? Где хлеб? Как это — в доме хлеба нет! Позор! Хлеб — это же самое главное!
Любое застолье. Дома или в кафе/ресторане. Чтобы ни подали, тут же слышится:
— А принесите хлебушка!
В детстве дед меня просто изводил, приучая всё, абсолютно всё есть с хлебом. Да, кашу и макароны тоже.
Я хлеб есть отказывался. Ибо невкусно, и забивает вкус другой еды. Однажды недовольно отшвырнул кусок хлеба — получил подзатыльник. Хлеб бросать грех!
Сижу, ем, никого не трогаю. Заходит дед.
— И опять без хлеба.
— Да, опять.
— Ну возьми ты кусочек.
— Не возьму, потому что не хочу.
Дед мчится к буфету, яростно отрезает кусок злополучного хлеба, кладет передо мной.
— С хлебом надо есть!
После еды демонстративно оставляю на столе нетронутый кусок.
Став старше, стал просить аргументировать необходимость потребления хлеба.
— Ты мужик! Буханку в день съедать должен, не меньше!
Бедный мужик, даже тут должен…
— В хлебе сила!
Не знаю никакой силы, знаю белки, жиры и углеводы. Ах, да, я «дурак учёный». Ну да, куда мне с моим биофаком против пяти классов деревенской школы…
— Хлеб всему голова!
Ну что тут ещё скажешь…
— Хлеба не поешь — ног не потянешь.
Это вообще как? Другая пища без хлеба функцию не выполняет?
— Хлеба не поешь — через полчаса снова есть захочешь.
Что за бред вообще? Я 12 часов спокойно без еды обхожусь.
Короче, достали адепты хлеба, и ваш хлеб в том числе! Дайте поесть спокойно!
zadolba.li
Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. — М.: «Локид-Пресс». Вадим Серов. 2003.
Не о хлебе едином жив будет человекВыражение из Библии (Второзаконие, 8, 3; Матф., 4, 4; Лука, 4, 4). Употребляется в значении: человек должен заботиться об удовлетворении не только своих материальных, но и духовных потребностей.
Словарь крылатых слов. Plutex. 2004.
.
не о хлебе едином жив будет человек — Ср. Я знаю, что я должен работать, чтобы успокоить мать, отплатить тебе и детей не оставить такими нищими, каким я был. Графине Марье хотелось сказать ему, что не о едином хлебе сыт будет человек, что он слишком много приписывает важности этим… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона
Не о хлебе едином жив будет человек — Не о хлѣбѣ единомъ живъ будетъ человѣкъ. Ср. Я знаю, что я долженъ работать, чтобы успокоить мать, отплатить тебѣ и дѣтей не оставить такими нищими, какимъ я былъ. Графинѣ Марьѣ хотѣлось сказать ему, что не о единомъ хлѣбѣ сытъ будетъ человѣкъ,… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)
Не о хлебе едином жив будет человек — крыл. сл. Выражение из Библии (Второзаконие, 8, 3; Матф., 4, 4; Лука, 4, 4). Употребляется в значении: человек должен заботиться об удовлетворении не только своих материальных, но и духовных потребностей … Универсальный дополнительный практический толковый словарь И. Мостицкого
не хлебом единым, или не о хлебе едином жив человек. — Этот оборот восходит к Библии: “Не о хлебе едином будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих” … Справочник по фразеологии
О хлебе(одном) не жить, да и без хлеба не жить — О хлѣбѣ (одномъ) не жить, да и безъ хлѣба не жить (быть), т. е. хотя жизнь не въ одной ѣдѣ, но всетаки надо ѣсть, чтобъ жить. Ср. Она терпѣть не могла гастрономическихъ восторговъ мужа и съ отвращеніемъ всегда говорила, что онъ не для того ѣстъ,… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)
ЕВХАРИСТИЯ. ЧАСТЬ I — [греч. Εὐχαριστία], главное таинство христ. Церкви, состоящее в преложении (μεταβολή изменение, превращение) приготовленных Даров (хлеба и разбавленного водой вина) в Тело и Кровь Христовы и причащении (κοινωνία приобщение; μετάληψις принятие)… … Православная энциклопедия
Ассортимент — Ассортиментъ (иноск. ирон.) подборъ вообще людей (намекъ на извѣстный сортъ людей, какъ и товара). Ср. Признаюсь вамъ, я не долюбливаю этотъ ассортиментъ «слывущихъ», которые въ живѣ чудеса дѣлаютъ. Лѣсковъ. На краю свѣта. Ср. Хорошъ, значитъ,… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)
социализм — По обычному словоупотреблению, социализмом (от латинского слова socius союз, общество) называется направление, стремящееся к коренной и насильственной реформе общественных и, преимущественно, экономических отношений, без всякого внимания к… … Справочник по ересям, сектам и расколам
ПИЩА — Где ни сесть, так сесть, было бы что съесть. Хоть решетен (решетом), да ежедень; а ситный несытный. Кому люба честь, тому бы в передний угол сесть; а голодного, хоть за порог, только дай пирог. Без хлеба не работать, без вина не плясать. Остатки… … В.И. Даль. Пословицы русского народа
ХЛЕБ — муж. колосовые растенья с мучнистыми зернами, коими человек питается и коих посев и жатва основа сельского хозяйства; хлеб на ниве, в поле, хлеб на корню, хмеба мн. Озимые хлеба хорошо стоят, яровые плохи. Хмеб не снят еще, не сжат. Кочевники… … Толковый словарь Даля
dic.academic.ru
Ср. Я знаю, что я должен работать, чтобы успокоить мать, отплатить тебе и детей не оставить такими нищими, каким я был. Графине Марье хотелось сказать ему, что не о едином хлебе сыт будет человек, что он слишком много приписывает важности этим делам, но это... было бесполезно.
Гр. Л.Н. Толстой. Война и мир. Эпилог. 1, 15.
Ср. (Честный и умный мужик) довел свой дом до полной чаши. Но спрашивается... каким образом уверить его, что не о хлебе едином жив бывает человек?
Салтыков. Мелочи жизни. 1, 1, 1.
Ср. Жорж Занд совпадала и мыслию, и чувством своим с одной из самых основных идей христианства, т.е. с признанием человеческой личности и свободы... Отсюда и признание долга, и строгие нравственные запросы на это, и совершенное признание ответственности человеческой. И, может быть, не было мыслителя и писателя во Франции в ее время, в такой силе понимавшего, что не единым хлебом бывает жив человек.
Достоевский. Дневник 1876 г. Июнь. 1, 2.
Ср. Если ты сын Божий: скажи, чтобы камни сии сделались хлебом. Иисус сказал искусителю в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих.
Матф. 4, 4. Лук. 4, 4. Второзак. 8, 3.
См. о хлебе не жить.
Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний. Т.Т. 1—2. Ходячие и меткие слова. Сборник русских и иностранных цитат, пословиц, поговорок, пословичных выражений и отдельных слов. СПб., тип. Ак. наук.. М. И. Михельсон. 1896—1912.
Не о хлебе едином жив будет человек — Выражение из Библии (Второзаконие, 8, 3; Матф., 4, 4; Лука, 4, 4). Употребляется в значении: человек должен заботиться об удовлетворении не только своих материальных, но и духовных потребностей. Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений … Словарь крылатых слов и выражений
Не о хлебе едином жив будет человек — Не о хлѣбѣ единомъ живъ будетъ человѣкъ. Ср. Я знаю, что я долженъ работать, чтобы успокоить мать, отплатить тебѣ и дѣтей не оставить такими нищими, какимъ я былъ. Графинѣ Марьѣ хотѣлось сказать ему, что не о единомъ хлѣбѣ сытъ будетъ человѣкъ,… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)
Не о хлебе едином жив будет человек — крыл. сл. Выражение из Библии (Второзаконие, 8, 3; Матф., 4, 4; Лука, 4, 4). Употребляется в значении: человек должен заботиться об удовлетворении не только своих материальных, но и духовных потребностей … Универсальный дополнительный практический толковый словарь И. Мостицкого
не хлебом единым, или не о хлебе едином жив человек. — Этот оборот восходит к Библии: “Не о хлебе едином будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих” … Справочник по фразеологии
О хлебе(одном) не жить, да и без хлеба не жить — О хлѣбѣ (одномъ) не жить, да и безъ хлѣба не жить (быть), т. е. хотя жизнь не въ одной ѣдѣ, но всетаки надо ѣсть, чтобъ жить. Ср. Она терпѣть не могла гастрономическихъ восторговъ мужа и съ отвращеніемъ всегда говорила, что онъ не для того ѣстъ,… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)
ЕВХАРИСТИЯ. ЧАСТЬ I — [греч. Εὐχαριστία], главное таинство христ. Церкви, состоящее в преложении (μεταβολή изменение, превращение) приготовленных Даров (хлеба и разбавленного водой вина) в Тело и Кровь Христовы и причащении (κοινωνία приобщение; μετάληψις принятие)… … Православная энциклопедия
Ассортимент — Ассортиментъ (иноск. ирон.) подборъ вообще людей (намекъ на извѣстный сортъ людей, какъ и товара). Ср. Признаюсь вамъ, я не долюбливаю этотъ ассортиментъ «слывущихъ», которые въ живѣ чудеса дѣлаютъ. Лѣсковъ. На краю свѣта. Ср. Хорошъ, значитъ,… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)
социализм — По обычному словоупотреблению, социализмом (от латинского слова socius союз, общество) называется направление, стремящееся к коренной и насильственной реформе общественных и, преимущественно, экономических отношений, без всякого внимания к… … Справочник по ересям, сектам и расколам
ПИЩА — Где ни сесть, так сесть, было бы что съесть. Хоть решетен (решетом), да ежедень; а ситный несытный. Кому люба честь, тому бы в передний угол сесть; а голодного, хоть за порог, только дай пирог. Без хлеба не работать, без вина не плясать. Остатки… … В.И. Даль. Пословицы русского народа
ХЛЕБ — муж. колосовые растенья с мучнистыми зернами, коими человек питается и коих посев и жатва основа сельского хозяйства; хлеб на ниве, в поле, хлеб на корню, хмеба мн. Озимые хлеба хорошо стоят, яровые плохи. Хмеб не снят еще, не сжат. Кочевники… … Толковый словарь Даля
dic.academic.ru
Пример видео 3 | Пример видео 2 | Пример видео 6 | Пример видео 1 | Пример видео 5 | Пример видео 4 |
Администрация муниципального образования «Городское поселение – г.Осташков»