Рождественская пайка хлеба. Пайка хлеба
| Пайка хлебаРассказВ. Самойлов Война. Глубокий тыл. Алтайский городишко, окруженный со всех сторон хребтами гор. Голодное, трудное время даже и в глубоком тылу...1Тощий, низкорослый, с огромным горбатым носом дневальный по фамилии Бубель грустными, как две большие маслины, глазами смотрит в окно.В открытую форточку вползает сырость. Гряда гор размывается в сером тумане. Тонко посвистывая, «кукушка» тащит через переезд промокшие платформы с бревнами. Дорога блестит матовой слякотью. Виден двор комбината полиметаллических руд: разбросанные груды лома, вагонетки, проезжающие по рельсам и сваливающие малиновый от жара шлак по насыпи, толстые трубы, оплетающие серые корпуса, башни, башенки, подъемные краны, плывущие клубы пара....Однажды в точно такой же серый, нудный день в этот город с юга Украины притащился эшелон: артиллерийская спецшкола, или, как ее называют между собой учащиеся, «войска наркомпроса» Такие спецшколы существовали перед Отечественной войной и во время войны. В них обучались - старшеклассники, решившие избрать военные специальности (артиллеристов, летчиков, моряков). Спецшколы готовили учеников к поступлению в военные училища. Ребята носили форму и наряду с общеобразовательными предметами изучали военное дело. Учащиеся, пареньки пятнадцати-шестнадцати лет, еще не отделавшиеся от мальчишечьих привычек, целый месяц жили в вагонах, пока руководство комбината не уступило школе двухэтажное здание общежития.Почти каждое воскресенье несколько взводов, а то и батарей спускались в рудники комбината, где шефы использовали учащихся на вспомогательных работах.Сегодня воскресенье, и батарея Бубеля где-то там, под землей. Бубель представляет себе штреки, в которых ему довелось побывать. В некоторых — ручьями вода, пронизывающие до озноба сквозняки. В последний раз он подвозил крепеж в штрек, где была сорокаградусная жара. «Как в Африке»,— выразился Егоров, длинный и сутулый, почти на полторы головы выше Бубеля.Егоров сидит на последней парте. Бубель — на предпоследней. На контрольных по математике и огневой подготовке Бубель выручает Егорова: отодвигается в сторону так, чтобы решение было видно Егорову. Витька Егоров розовощек, светлоглаз и беловолос. У Бубеля щеки с темной желтизной, а черные волосы, точно войлок. Бубеля зовут «великий математик». Иногда он задает такие вопросы Джону, преподавателю математики, что Джон долго думает. Джон — это сокращенная кличка. Полная — Джонлогарифм.Все преподаватели имеют клички: Пуф-пуф — географ, единственный из всех в школе толстый, с трудом передвигающийся человек, с двойным подбородком. Входя в класс, он тяжело переводит дыхание, хватается за грудь и, глотнув воздуха, выдыхает: «Пуф-ф!» Есть еще и Музыкальная ножка — жена Пуф-пуфа, красивая, ясноглазая физичка. Историк, и он же кладовщик, имеет две клички: Пикуль и Бальтийское море. Пикуль знает свои клички и беспощадно вкатывает в журнал двойки за малейшие заминки при ответах. Зато когда он идет по двору, со всех форточек орут: «Пикуль, Пикуль!..» Поэтому Пикуль по двору всегда пробегает стремглав. Остальные преподаватели своих кличек не знают...В Музыкальную ножку тайно влюблены почти все. И, может, поэтому по физике почти нет отстающих....Бубель поправляет противогаз, садится на подоконник, лезет в карман кителя за письмом и перечитывает его, наверное, в сотый раз.«Светик мой, Мишенька! Мой ненаглядный, моя родная деточка, сынка!.. Как счастлива я, что жив ты, здоров. Как бы хотела взглянуть на тебя, хотя бы одним глазком. Если бы мог ты прислать фотографию?! Я бы, кажется, не могла наглядеться... Дорога была ужасная, мой Мишенька. Война! Разве легкая могла быть дорога! Нас бомбили... Нас приютили добрые люди в одном казахском совхозе, в селении Уш-Тобз .»Веки у Бубеля становятся тяжелыми, и он вздыхает. Ему одному из первых удалось разыскать свою мать. Егоров вчера дико вбежал в казарму и, вертя перед самым носом письмом, закричал: «Танцуй!» Бубель танцевал, как бешеный. Их обступили ребята. Бубелю завидовали. Егорову тоже. Сам Егоров разыскал сестру дня на три раньше.Мама просит выслать фотографию... Поэтому Бубель голоден. Он думает о ребятах, о Витьке Егорове, которые спустились о рудник, им хорошо. Их там будут кормить обедом. И здесь их тоже ожидает обед. Бубеля до самого завтра ничего не ожидает.На радостях Бубель решил отмучиться сразу. Он еще вчера разыграл и ужин, и завтрак, и обед по лотерее. Лотерея — единственный способ раздобыть денег. Бубель расписал билеты, скрутил в трубочки, ссыпал в фуражку и объявил, что устраивает лотерею: полтинник за билет...И вчера Бубель лег спать на голодный желудок. Ночью он просыпался, думал о матери и размышлял, как выберется на городской базарчик к фотографу. Хотелось получиться красивым. Он мысленно уже придумывал надпись. Оставшиеся фотографии он подарит ребятам, тоже с надписями. Например, с такими: «Лучшему другу юности... Помни, друг, суровые дни войны, проведенные в артспецшколе»... Так подписывали все. «Помни, друг...» Фуражку надо будет взять у Коли Быкова, она у него почти новенькая, китель — у Васи Резникова....В общем, осталось перетерпеть еще полдня, а там ночь — и... все в порядке. «Перетерпим!» — ободряет себя Бубель и вот старается заглушить сосущую боль желудка тем, что рассматривает из окна казармы унылый пейзаж алтайского городка и читает письмо... Журнал Юность 01 январь 1963 г. Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области |
Рождественская пайка хлеба | Православный Взгляд
В преддверии светлого праздника Рождества Христова предлагаем читателям фрагменты воспоминаний, связанные с городом Пензой, монахини Елисаветы (Крючковой), первой начальницы возрожденной Марфо-Мариинской обители милосердия в Москве. Эта обитель, как известно, была основана в начале прошлого века.
История отмеряла дни и годы жестоких испытаний, имя которым – война. Волею судьбы мы с бабушкой оказались в Пензе. Студеный январь выдался снежным. Укутанные в платки, мы пробирались к дому. Валенки утопали в сугробах, грозя там и остаться. Только мы ничего не замечали. Бабушка прижимала к груди пайку хлеба, который все еще хранил печное тепло и аромат.
– Ну, слава Богу, отоварили карточки, теперь встретим Рождество! – неожиданно прервала она молчание. – Варку вскипятим, попьем с сахарином. Вот и праздник будет. Господь нас не оставляет!
И свободной рукой она перекрестилась.
Я насторожилась. При мне никогда не говорили ни о Господе, ни о Деве Марии, ни о Рождестве.
Бабушка, что за праздник такой?
Вырастешь, узнаешь. Не приставай! – неожиданно резко сказала она.
Однако я не унималась. Не знаю, чем бы закончилась наша перепалка, если бы рядом вдруг не раздался хриплый голос: «Mutter, gib mir Brot!»
Батюшки! Мы и не заметили, как оказались рядом с колючей проволокой, за которой пленные немцы долбили лед. «Mutter…» – повторил тот же голос, и я увидела высокого тощего немца. Он протягивал нам похожую на клешню коричневую негнущуюся ладонь. И сам он был какой-то коричневый. Или серый, уж и не помню. Помню только, как огнем полыхнуло у меня в груди. Враг! Вот он, рядом. Но теперь он не страшен. Можно мстить за все! Меня распирало от ненависти и зла. И в это время произошло, как мне тогда показалось, самое ужасное. Бабушка, моя родная бабушка, протянула пленному хлеб! Он схватил его на моих глазах и, вцепившись окоченевшими пальцами, начал жадно заглатывать большими кусками нашу мечту.
– Что ты наделала? – закричала я. – Он убил нашу Маню! Гену маленького живьем закопал! Дяди Валентина танк поджег! А кто подбил дяди Женин самолет?!
Испуганно оглядываясь по сторонам, бабушка пыталась закрыть ладонями мой кричащий рот. Потом схватила меня в охапку и потащила прочь, подальше от беды. Я же вырвалась и продолжала кричать.
– Доченька моя, внучечка моя! – причитала бабушка по дороге. – Может, это не он. Пожалей его, он кушать просит. А Рождество для всех одно. Грех не дать! Господь милостив, нас не оставит!
Минули десятилетия. Давно нет со мной моего верного друга бабушки Наталии. Почили мои отец и мать. Выросли дочери. А история с пайкой хлеба имела свое продолжение.
В конце восьмидесятых – начале девяностых годов было модно принимать по школьному обмену детей-иностранцев. В канун Рождества на нашу голову «свалились» три девочки из Германии. Прилавки магазинов тогда, кто помнит, настолько опустели, что чем кормить гостей, мы не знали. Но вот пойдет мой супруг в магазин – и не успеет остановиться возле прилавка, как тут же «выбрасывают» кур или мясо, или молоко, масло – словом, дефицитные продукты. Чудеса, да и только! И семь рождественских дней прошли весело, сытно. Уезжали девочки со слезами на глазах. На прощанье щедро вывалили из чемоданов, похожих на сундуки, горы шоколада, конфет вперемешку с суповыми пакетами и колготками. Оказывается, испугавшись русского холода и голода, они решили запастись всем. Глядя на все это, по нашим тогдашним меркам, богатство, я вдруг четко осознала: вот она, рождественская пайка хлеба! Через годы вернулась в мой дом изобильным благодарением от голодного пленника, затерявшегося в холодных российских снегах, от его соотечественников… Моя дорогая бабушка! Как я тебе благодарна за все!Идут годы… И за это время у меня был еще один повод вспомнить про рождественскую пайку хлеба. Чудным образом отозвалась она в жизни нашей Марфо-Мариинской обители. Это случилось в первые месяцы после ее открытия. Только что удалось войти в ее стены, освободить третий корпус и поселиться там. Арендаторы покинули здание и прихватили все, что плохо лежало. Заодно выдернули розетки, заморозили отопление. Мы оказались в темноте и холоде. Был канун Рождества, строгий пост. После всенощной мы с сестрами отправились в трапезную попить чайку, чтобы согреться. Неверное, пламя свечи освещало стол, сестер, укутанных – кто во что горазд, чашки и буханку хлеба – одну на всех. В то время мы жили скудно. Уже собирались разделить хлеб, как вдруг в дверь постучали.
– Аминь, – откликнулись разом. В проеме возник промерзший бомж.
– Сестры, хлебушка не дадите? – спросил он и добавил: – Давно не ел… Пожалуйста, не откажите.
А сам все смотрел и смотрел на хлеб. В памяти шевельнулось прошлое. Что за наваждение? Сердце болезненно заныло, и я как бы воочию увидела коричневую, словно клешня, руку… Я схватила буханку и протянула ее незваному гостю. Он тут же ушел. Почти убежал. Сестры опомнились, и стали меня упрекать: мол, надо было кусочек отрезать, не все же отдавать – слишком жирно!
И тогда я рассказала историю, с которой вы уже знакомы. А в конце добавила:
– Не печальтесь, дорогие мои, Господь нас не оставит. Елизавета Федоровна (святая преподобномученица Елисавета) не даст нам пропасть. Она тут хозяйка и не допустит беды.
Не успела я договорить последнюю фразу, как в дверь снова постучали. Все напряглись. В проеме возникли новые лица. На этот раз незваные гости были хорошо одеты.
– Скажите, где сестры обители? – спросили они.
– Это мы.
– Но только у нас ничего нет! – шепотом добавила одна из нас.
А мы вам пожертвования привезли. Там много всего. Покажите, куда разгрузить.Сестры молча переглянулись. И вот вдоль стен стали вырастать ящики с тушенкой и рисом. Ящикам не было конца. Затем последовали бесчисленные коробки с кексами, зефиром, другими сладостями.
– Кто вы, за кого помолиться? – спросили мы у незнакомцев.
– Не надо, Господь все знает.
Рождество выдалось замечательным. Служба была торжественной и радостной.
Потом пошли пить чай. За праздничным столом уместились все – и сестры обители, и прихожане. Более ста человек. Наши скромные прихожане, позабывшие, как выглядят многие сладости, радовались, словно дети. И мы радовались вместе с ними. Потом больше чем полгода мы подкармливали бомжей консервами. Среди бомжей оказались хорошие специалисты, которые наладили нам отопление, сантехнику, собрали мебель, повесили люстры. Немножко отъевшись, набравшись силенок, они со временем устроились, кто куда, на работу и устроили свои судьбы. Все до единого! Вот так все было.
orthoview.ru
Рождественская пайка хлеба » Россия-Москва-Третий Рим
новости / общество / семья
В преддверии светлого праздника Рождества Христова предлагаем читателям фрагменты воспоминаний, связанные с городом Пензой, монахини Елисаветы (Крючковой), первой начальницы возрожденной Марфо-Мариинской обители милосердия в Москве. Эта обитель, как известно, была основана в начале прошлого века.
***
История отмеряла дни и годы жестоких испытаний, имя которым – война.
Волею судьбы мы с бабушкой оказались в Пензе. Студеный январь выдался снежным. Укутанные в платки, мы пробирались к дому. Валенки утопали в сугробах, грозя там и остаться. Только мы ничего не замечали. Бабушка прижимала к груди пайку хлеба, который все еще хранил печное тепло и аромат.
– Ну, слава Богу, отоварили карточки, теперь встретим Рождество! – неожиданно прервала она молчание. – Варку вскипятим, попьем с сахарином. Вот и праздник будет. Господь нас не оставляет!
И свободной рукой она перекрестилась.
Я насторожилась. При мне никогда не говорили ни о Господе, ни о Деве Марии, ни о Рождестве.
Бабушка, что за праздник такой?
Вырастешь, узнаешь. Не приставай! – неожиданно резко сказала она.
Однако я не унималась. Не знаю, чем бы закончилась наша перепалка, если бы рядом вдруг не раздался хриплый голос: «Mutter, gib mir Brot!»
Батюшки! Мы и не заметили, как оказались рядом с колючей проволокой, за которой пленные немцы долбили лед. «Mutter...» – повторил тот же голос, и я увидела высокого тощего немца. Он протягивал нам похожую на клешню коричневую негнущуюся ладонь. И сам он был какой-то коричневый. Или серый, уж и не помню. Помню только, как огнем полыхнуло у меня в груди. Враг! Вот он, рядом. Но теперь он не страшен. Можно мстить за все! Меня распирало от ненависти и зла. И в это время произошло, как мне тогда показалось, самое ужасное. Бабушка, моя родная бабушка, протянула пленному хлеб! Он схватил его на моих глазах и, вцепившись окоченевшими пальцами, начал жадно заглатывать большими кусками нашу мечту.
– Что ты наделала? – закричала я. – Он убил нашу Маню! Гену маленького живьем закопал! Дяди Валентина танк поджег! А кто подбил дяди Женин самолет?!
Испуганно оглядываясь по сторонам, бабушка пыталась закрыть ладонями мой кричащий рот. Потом схватила меня в охапку и потащила прочь, подальше от беды. Я же вырвалась и продолжала кричать.
– Доченька моя, внучечка моя! – причитала бабушка по дороге. – Может, это не он. Пожалей его, он кушать просит. А Рождество для всех одно. Грех не дать! Господь милостив, нас не оставит!
***
Минули десятилетия. Давно нет со мной моего верного друга бабушки Наталии. Почили мои отец и мать. Выросли дочери. А история с пайкой хлеба имела свое продолжение.
В конце восьмидесятых – начале девяностых годов было модно принимать по школьному обмену детей-иностранцев. В канун Рождества на нашу голову «свалились» три девочки из Германии. Прилавки магазинов тогда, кто помнит, настолько опустели, что чем кормить гостей, мы не знали. Но вот пойдет мой супруг в магазин – и не успеет остановиться возле прилавка, как тут же «выбрасывают» кур или мясо, или молоко, масло – словом, дефицитные продукты. Чудеса, да и только! И семь рождественских дней прошли весело, сытно. Уезжали девочки со слезами на глазах. На прощанье щедро вывалили из чемоданов, похожих на сундуки, горы шоколада, конфет вперемешку с суповыми пакетами и колготками. Оказывается, испугавшись русского холода и голода, они решили запастись всем. Глядя на все это, по нашим тогдашним меркам, богатство, я вдруг четко осознала: вот она, рождественская пайка хлеба! Через годы вернулась в мой дом изобильным благодарением от голодного пленника, затерявшегося в холодных российских снегах, от его соотечественников... Моя дорогая бабушка! Как я тебе благодарна за все!
***
Идут годы... И за это время у меня был еще один повод вспомнить про рождественскую пайку хлеба. Чудным образом отозвалась она в жизни нашей Марфо-Мариинской обители. Это случилось в первые месяцы после ее открытия. Только что удалось войти в ее стены, освободить третий корпус и поселиться там. Арендаторы покинули здание и прихватили все, что плохо лежало. Заодно выдернули розетки, заморозили отопление. Мы оказались в темноте и холоде. Был канун Рождества, строгий пост. После всенощной мы с сестрами отправились в трапезную попить чайку, чтобы согреться. Неверное, пламя свечи освещало стол, сестер, укутанных – кто во что горазд, чашки и буханку хлеба – одну на всех. В то время мы жили скудно. Уже собирались разделить хлеб, как вдруг в дверь постучали.
– Аминь, – откликнулись разом. В проеме возник промерзший бомж.
– Сестры, хлебушка не дадите? – спросил он и добавил: – Давно не ел... Пожалуйста, не откажите.
А сам все смотрел и смотрел на хлеб.
В памяти шевельнулось прошлое. Что за наваждение? Сердце болезненно заныло, и я как бы воочию увидела коричневую, словно клешня, руку... Я схватила буханку и протянула ее незваному гостю. Он тут же ушел. Почти убежал. Сестры опомнились, и стали меня упрекать: мол, надо было кусочек отрезать, не все же отдавать – слишком жирно!
И тогда я рассказала историю, с которой вы уже знакомы. А в конце добавила:
– Не печальтесь, дорогие мои, Господь нас не оставит. Елизавета Федоровна (святая преподобномученица Елисавета) не даст нам пропасть. Она тут хозяйка и не допустит беды.
Не успела я договорить последнюю фразу, как в дверь снова постучали. Все напряглись. В проеме возникли новые лица. На этот раз незваные гости были хорошо одеты.
– Скажите, где сестры обители? – спросили они.
– Это мы.
– Но только у нас ничего нет! – шепотом добавила одна из нас.
А мы вам пожертвования привезли. Там много всего. Покажите, куда разгрузить.
Сестры молча переглянулись. И вот вдоль стен стали вырастать ящики с тушенкой и рисом. Ящикам не было конца. Затем последовали бесчисленные коробки с кексами, зефиром, другими сладостями.
– Кто вы, за кого помолиться? – спросили мы у незнакомцев.
– Не надо, Господь все знает.
Рождество выдалось замечательным. Служба была торжественной и радостной.
Потом пошли пить чай. За праздничным столом уместились все – и сестры обители, и прихожане. Более ста человек. Наши скромные прихожане, позабывшие, как выглядят многие сладости, радовались, словно дети. И мы радовались вместе с ними. Потом больше чем полгода мы подкармливали бомжей консервами. Среди бомжей оказались хорошие специалисты, которые наладили нам отопление, сантехнику, собрали мебель, повесили люстры. Немножко отъевшись, набравшись силенок, они со временем устроились, кто куда, на работу и устроили свои судьбы. Все до единого! Вот так все было.
Дорогая моя бабушка Наталия, как бы мне хотелось рассказать тебе об этом...
Источник: http://pravoslavie58region. ru/
3rim.info
Хлебная пайка ценой в жизнь
Был теплый летний день 22 июня 1941 года. Третьекурсница Первого Ленинградского медицинского института Кира Щурова спешила в читальный зал публичной библиотеки, где она любила заниматься. Через два дня предстоял последний экзамен, а вслед за ним – каникулы. Но грянула Великая Отечественная война…
Помочь успевали не всем
Когда объявили о начале войны, многих медиков, еще не получивших дипломы, призвали на фронт – фельдшерами и медсестрами. Другие, среди которых была и Кира, продолжили учебу по ускоренной программе. В осажденном Ленинграде работали все медицинские вузы. Студенты совмещали занятия с занятостью в поликлиниках и в жилых домах, помогая врачам лечить больных и выхаживать раненых. Каникулы, естественно, отменили.
Кира стала работать участковым врачом больницы № 31 им. Ф. Ф. Эрисмана. Ее участок находился на Каменноостровском проспекте и Песочной улице. Она ходила по вызовам и просто посещала своих подопечных, чтобы проверить – как там они? Помнит лестницы: темные, грязные, с обледеневшими ступенями, по которым еле добиралась до нужной квартиры. И нередко убеждалась, что помощь опоздала, – люди погибли от холода и голода. Смерть косила в основном одиноких стариков, женщин и детей. Первыми уходили больные…
Закончили свое существование все жизненно необходимые коммуникации. Сначала прекратилось централизованное отопление домов, затем перестали функционировать водопровод и канализация, и, наконец, отключили электричество. Остановились трамваи. Днем были регулярные обстрелы, а ночью – бомбежки.
В конце сентября 1941 года студенты получали по 200 граммов хлеба, но с ноября их паек урезали до 125 граммов, как и всем служащим, детям и иждивенцам. Только рабочим, занятым на производстве, полагалось по 250 граммов хлеба в сутки. В блокадный паек входили и другие продукты, которые можно было получить по карточкам, – мясо, крупа, жиры и сахар, однако нормы этих продуктов были мизерные, да и их вскоре заменили яичным порошком, картофельным крахмалом, студнем из потрохов.
Кире иногда удавалось принести домой кашу. Ее разбавляли водой и ели втроем. Она с жалостью смотрела на двух своих стареньких тетушек, на их прозрачные истощенные лица и мечтала: вот кончится война, на кухне у них будет стоять большой ларь с крупами, мукой, сахаром, и они больше никогда не будут голодать, никогда!..
Голод – страшный, невыносимый – пришелся на зиму 1941–1942 гг. А вторым врагом горожан стал холод. Появились печки-буржуйки, однако не у всех. Те, у кого их не было, ходили к соседям, чтобы обогреться и вскипятить воду. Дров не хватало, в топку шло все, что горело, – мебель, книги, старое тряпье. Кирины тетушки раздобыли осенью где-то фанеру и забили окно, утеплив его еще и одеялом. Спали все в одной комнате, надев на себя «тысячу одежек». Кира весила всего около 30 килограммов, и ее буквально шатало от ветра.
Подарок судьбы
Улицы были завалены снегом, что сильно затрудняло передвижение по ним. Количество внезапных смертей на улицах города увеличивалось с каждым днем… И тут судьба послала ей на помощь сокурсника, парторга. Во время блокады он был назначен завхозом стационара (по распоряжению Верховного главнокомандующего Сталина при всех вузах были открыты такие палаты для профессорско-преподавательского состава, так как наставники студентов нередко падали во время лекций от голода). Парторгу удалось определить Киру в это медицинское учреждение на целых три недели. Здешнее питание было заметно лучше, чем по карточкам. Кире даже несколько раз накормила тетушек приличной едой. Но это, увы, не спасло пожилых женщин от голодной смерти.
Всякий раз, оплакав страшную потерю, Кира упаковывала тела близких ей людей в простыни, зашивала в одеяла. За пайку хлеба ей помогали отвезти их на сборный пункт, где принимали трупы, чтобы потом похоронить умерших в общей могиле – кого на Пискаревском, кого на Смоленском кладбищах.
Спасаясь от голода, люди шли порой на отчаянные поступки, чаще всего отбирали хлебные карточки у тех, кто был послабее. На Кирином курсе учился Евгений Односталко. Однажды он выкрал пайку у своего друга и съел хлеб. Позже, когда до него дошло, какое преступление он совершил, парень от угрызений совести перерезал себе вены. Другой сокурсник Киры, Саша Наумов, несмотря на то, что сам погибал от недоедания, отдал хлебную карточку своей любимой девушке. Отдал, потому что как будущий медик знал – ему уже ничто не поможет выжить…
Новое назначение
Кира, как и ее товарищи по курсу, оставшиеся в живых, получила диплом в последний день октября 1942 года, значительно раньше обычного срока. Вскоре в институт пришли представители НКВД и отобрали семерых парней и девушек для первого места службы – в ГУЛаге, который находился в Рыбинске. В эту команду была зачислена и Щурова. Попытки отказаться были пресечены на корню: по законам военного времени Кире грозил трибунал. Пришлось смириться с назначением. По Ладожскому озеру девушку отправили с последним водным транспортом на Большую землю.
Сколько же испытаний выпало на жизнь Киры Павловны Щуровой! Чтобы рассказать о них, не хватило бы, наверное, и целой книги.
Прошли десятилетия. Спустя сорок лет, в 1982 году, в Ленинграде состоялась встреча выпускников Первого медицинского института. Собралась почти половина их бывшего курса. Остальных уже либо не было в живых, либо жизнь разметала по разным городам и весям. А потом Кира Павловна Щурова, майор медицинской службы в отставке, заслуженный врач России, кандидат медицинских наук, доцент, нашла дом на 5-й линии Васильевского острова, квартиру, в которой жила в те страшные блокадные дни. Ей открыли дверь новые хозяева, стали показывать жилье. К удивлению гостьи, сохранилась даже тумбочка родом из сорок первого года. А дальше Кира Павловна вновь проделала путь, по которому сорок лет назад ходила на занятия в институт и на работу, нашла магазин на углу Малого проспекта и 3-й линии, где когда-то получала 125 граммов хлеба по карточке…
22 декабря 1942 года указом Президиума Верховного Совета СССР Кира Павловна Щурова была награждена медалью «За оборону Ленинграда», которую, так уж вышло, вручили ей только полвека спустя…
Записала Алла Петрова
08.09.2016
gazeta-polezno.ru
| Дневальный-ый! Где-сь ты е-ээсть! — нараспев зовет уборщица, шлепая сбитыми туфлями по коридору с пустым ведром и веником.— Где-сь ты есть, дневальны-ый!Бубель спрыгнул с подоконника, поправил противогаз и идет на крик. Он достал ключи и открыл двери казармы. Пока уборщица моет полы, он расхаживает по коридору и разглядывает на щитах примелькавшиеся вырезки из газет, плакаты, карикатуры: Гитлеру влетает снаряд в глотку, ворона на кресте фрица... А вот эту вырезку под заглавием «Таня» он не может перечитывать равнодушно. Грудь его заполняется глухой тоской и волнением. Он пытается представить, как бы вел себя на месте этой девушки. Но это почему-то трудно, очень и очень трудно представить.По небольшой лестнице Бубель поднимается к дверям казармы своего взвода. Попытался перепрыгнуть сразу через три ступеньки и остановился.хватаясь за стену. В глазах поплыли темные круги, застучало в висках, на лбу выступила испарина.Боже, как хочется есть!.. «Э-эх, поковыряться бы сейчас буханочкой в зубах»,— вспомнил Бубель любимую шутку учащихся спецшколы, вяло входя в казарму.Между прочим, у них в спецшколе еще ничего. Хоть на завтрак суп с ржавой хамсой, а на обед жидковатый борщ, а на ужин едва подслащенный кипяток, все-таки и это ничего. Не надо забывать, что ежедневно семьсот граммов хлеба им отдают. В такое время...Бубель забыл, зачем он вошел. Полы уже вымыты. Некрашеные половицы еще не просохли. Поэтому в казарме густой запах влаги. Проход между двухъярусными нарами узок. По нему можно пробраться только боком. Бубель открыл форточку, чтобы скорее просох пол, взялся за дверную ручку, и вдруг дохнувший сквознячок принес едва уловимый запах...Запах ржаного, обычного солдатского хлеба, который выдают три раза на день к супу или кипятку...От этого запаха, мешавшегося с сыростью половиц, с крепким, устоявшимся духом постелей, нар, одежды, махорочного дыма, засосало мучительной болью под ложечкой. Ноздри огромного носа Бубеля расширились. Отпустив дверную ручку, Бубель, чтобы не вспугнуть, не утерять этого запаха, принюхиваясь, осторожными шагами пошел вдоль нар.Запах привел его к угловым нарам Егорова и Коли Быкова, помощника командира взвода. Бубель сел на нижнюю постель Егорова. Запах шел из-под изголовья. Очень хотелось есть. Зачем он сел и принюхивается? Ах, да... Он хочет взглянуть, чтобы прочно убедиться, что под изголовьем лежит хлеб и он не обманулся. Бубель приподнял изголовье.В самом деле, там лежал хлеб. Две пайки. Примерно по двести граммов о каждой. «Вечерняя и утренняя»,— понял Бубель и вспомнил, что Егоров тоже собирается устроить лотерею и тоже хочет послать фотографию отыскавшейся сестре. И они вместе завтра собирались к фотографу.Бубель задумчивыми глазами смотрел на хлеб. Запах был густой, вкусный. Чертовски вкусный для человека, не евшего со вчерашнего дня.Бубель осторожно опустил изголовье, вздохнул с сожалением, поправил измятое байковое одеяло, запер дверь на ключ и вышел в коридор, где уборщица домывала пол. ...И снова Миша сидит на подоконнике и снова перечитывает письмо.«Светик мой... мой ненаглядный... моя родная деточка...»Миша уже не видит букв, не видит фраз, да и сам лист истрепанной бумаги расплывается в неясное белое пятне. «Дорога была ужасная... Нас бомбили...»В голове тихо шумящая пустота. Во рту тошнотворный привкус. Все та же усиливающаяся острая боль в желудке. Двигаться нет ни малейшего желания. Миша невидяще смотрит на письмо, и в белом пятне, как в мираже, чудится ему еда в виде чего-то бесформенного: не то шипящая на сковороде яичница, не то буханка белого мягкого хлеба, не то еще что-то... Но потом все это заменяется пайкой хлеба, пайкой черного, ржаного хлеба в двести граммов весом, лотом — двумя пайками... От запаха этих паек уже печет мучительно там где-то, под поясом, в отощавшем до невозможного животе.Плохо, что Миша уже знает, где лежат эти пайки так умопомрачительно пахнущего хлеба. Вот стоит встать с подоконника, пройтись по только что вымытым половицам, подняться по ступенькам...«Нет-нет! — пугается Миша своих мыслей.— Чтобы съесть хлеб товарища?.. Нет-нет! Скорее умру... Перетерпеть осталось совсем немного...»Уборщица отдает ключи и, все так же шлепая сбитыми туфлями, идет по коридору, хлопает дверью. Все это отвлекает Бубеля от гнетущих мыслей. Снова хлопнула дверь, на этот раз на первом этаже. «Ушла»,— неопределенно подумал Миша, и вдруг с нестерпимой силой снова захотелось ему взглянуть на егоровские пайки, неудержимо захотелось снова ощутить этот живой запах, этот чудный запах, вдохнуть этот запах...«Нет-нет... Я только взгляну... Да-да, только взгляну», — уговаривал себя Миша, делая несколько шагов, оглядываясь по сторонам, вглядываясь напряженными глазами в сумрак углов и останавливаясь, противоборствуя своему желанию, снова страгиваясь с места и снова останавливаясь. «Нет-нет...»Хлеб лежал на прежнем месте. Несколько крошек валялось рядом с пайками. Миша вдыхал сладкий, чудный запах, и едва приметная улыбка трепетала на его крупных губах. «Ни за что!.. Ни-ко-гда!..» Зачарованные глаза его остановились на крошках. «Даже крошку нельзя трогать, чтобы не дразнить себя»,— непреклонно решил Миша, а рука уже тянулась к крошке...Мишино горбоносое лицо покрылось каплями пота. Так стоял он, терзаемый муками голода, несколько минут. В глазах помутилось. Крошки то расплывались до размера блюдец, то совсем исчезали. Миша нащупал крошку, съел, отыскал еще одну крошку. Спазмы стали тискать ему горло. Миша отломил едва приметный кусочек от пайки, еще кусочек, еще...«Милый мой мальчик... светик мой, Мишенька-Война...» В глазах прояснилось, очертания нор становились четче... Вторую пайку Миша уже ел, не разламывая, как-то механически, совсем не ощущая ни вкуса, ни запаха, и глаза его наполнялись тихим ужасом: как... как же это могло случиться?.. Журнал Юность 01 январь 1963 г. Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области |
Рождественская пайка хлеба | ПРАВОСЛАВНЫЕ ХРИСТИАНЕ
В преддверии светлого праздника Рождества Христова предлагаем читателям фрагменты воспоминаний, связанные с городом Пензой, монахини Елисаветы (Крючковой), первой начальницы возрожденной Марфо-Мариинской обители милосердия в Москве. Эта обитель, как известно, была основана в начале прошлого века.
***
История отмеряла дни и годы жестоких испытаний, имя которым – война.
Волею судьбы мы с бабушкой оказались в Пензе. Студеный январь выдался снежным. Укутанные в платки, мы пробирались к дому. Валенки утопали в сугробах, грозя там и остаться. Только мы ничего не замечали. Бабушка прижимала к груди пайку хлеба, который все еще хранил печное тепло и аромат.
– Ну, слава Богу, отоварили карточки, теперь встретим Рождество! – неожиданно прервала она молчание. – Варку вскипятим, попьем с сахарином. Вот и праздник будет. Господь нас не оставляет!
И свободной рукой она перекрестилась.
Я насторожилась. При мне никогда не говорили ни о Господе, ни о Деве Марии, ни о Рождестве.
Бабушка, что за праздник такой?
Вырастешь, узнаешь. Не приставай! – неожиданно резко сказала она.
Однако я не унималась. Не знаю, чем бы закончилась наша перепалка, если бы рядом вдруг не раздался хриплый голос: «Mutter, gib mir Brot!»
Батюшки! Мы и не заметили, как оказались рядом с колючей проволокой, за которой пленные немцы долбили лед. «Mutter...» – повторил тот же голос, и я увидела высокого тощего немца. Он протягивал нам похожую на клешню коричневую негнущуюся ладонь. И сам он был какой-то коричневый. Или серый, уж и не помню. Помню только, как огнем полыхнуло у меня в груди. Враг! Вот он, рядом. Но теперь он не страшен. Можно мстить за все! Меня распирало от ненависти и зла. И в это время произошло, как мне тогда показалось, самое ужасное. Бабушка, моя родная бабушка, протянула пленному хлеб! Он схватил его на моих глазах и, вцепившись окоченевшими пальцами, начал жадно заглатывать большими кусками нашу мечту.
– Что ты наделала? – закричала я. – Он убил нашу Маню! Гену маленького живьем закопал! Дяди Валентина танк поджег! А кто подбил дяди Женин самолет?!
Испуганно оглядываясь по сторонам, бабушка пыталась закрыть ладонями мой кричащий рот. Потом схватила меня в охапку и потащила прочь, подальше от беды. Я же вырвалась и продолжала кричать.
– Доченька моя, внучечка моя! – причитала бабушка по дороге. – Может, это не он. Пожалей его, он кушать просит. А Рождество для всех одно. Грех не дать! Господь милостив, нас не оставит!
***
Минули десятилетия. Давно нет со мной моего верного друга бабушки Наталии. Почили мои отец и мать. Выросли дочери. А история с пайкой хлеба имела свое продолжение.
В конце восьмидесятых – начале девяностых годов было модно принимать по школьному обмену детей-иностранцев. В канун Рождества на нашу голову «свалились» три девочки из Германии. Прилавки магазинов тогда, кто помнит, настолько опустели, что чем кормить гостей, мы не знали. Но вот пойдет мой супруг в магазин – и не успеет остановиться возле прилавка, как тут же «выбрасывают» кур или мясо, или молоко, масло – словом, дефицитные продукты. Чудеса, да и только! И семь рождественских дней прошли весело, сытно. Уезжали девочки со слезами на глазах. На прощанье щедро вывалили из чемоданов, похожих на сундуки, горы шоколада, конфет вперемешку с суповыми пакетами и колготками. Оказывается, испугавшись русского холода и голода, они решили запастись всем. Глядя на все это, по нашим тогдашним меркам, богатство, я вдруг четко осознала: вот она, рождественская пайка хлеба! Через годы вернулась в мой дом изобильным благодарением от голодного пленника, затерявшегося в холодных российских снегах, от его соотечественников... Моя дорогая бабушка! Как я тебе благодарна за все!
***
Идут годы... И за это время у меня был еще один повод вспомнить про рождественскую пайку хлеба. Чудным образом отозвалась она в жизни нашей Марфо-Мариинской обители. Это случилось в первые месяцы после ее открытия. Только что удалось войти в ее стены, освободить третий корпус и поселиться там. Арендаторы покинули здание и прихватили все, что плохо лежало. Заодно выдернули розетки, заморозили отопление. Мы оказались в темноте и холоде. Был канун Рождества, строгий пост. После всенощной мы с сестрами отправились в трапезную попить чайку, чтобы согреться. Неверное, пламя свечи освещало стол, сестер, укутанных – кто во что горазд, чашки и буханку хлеба – одну на всех. В то время мы жили скудно. Уже собирались разделить хлеб, как вдруг в дверь постучали.
– Аминь, – откликнулись разом. В проеме возник промерзший бомж.
– Сестры, хлебушка не дадите? – спросил он и добавил: – Давно не ел... Пожалуйста, не откажите.
А сам все смотрел и смотрел на хлеб.
В памяти шевельнулось прошлое. Что за наваждение? Сердце болезненно заныло, и я как бы воочию увидела коричневую, словно клешня, руку... Я схватила буханку и протянула ее незваному гостю. Он тут же ушел. Почти убежал. Сестры опомнились, и стали меня упрекать: мол, надо было кусочек отрезать, не все же отдавать – слишком жирно!
И тогда я рассказала историю, с которой вы уже знакомы. А в конце добавила:
– Не печальтесь, дорогие мои, Господь нас не оставит. Елизавета Федоровна (святая преподобномученица Елисавета) не даст нам пропасть. Она тут хозяйка и не допустит беды.
Не успела я договорить последнюю фразу, как в дверь снова постучали. Все напряглись. В проеме возникли новые лица. На этот раз незваные гости были хорошо одеты.
– Скажите, где сестры обители? – спросили они.
– Это мы.
– Но только у нас ничего нет! – шепотом добавила одна из нас.
А мы вам пожертвования привезли. Там много всего. Покажите, куда разгрузить.
Сестры молча переглянулись. И вот вдоль стен стали вырастать ящики с тушенкой и рисом. Ящикам не было конца. Затем последовали бесчисленные коробки с кексами, зефиром, другими сладостями.
– Кто вы, за кого помолиться? – спросили мы у незнакомцев.
– Не надо, Господь все знает.
Рождество выдалось замечательным. Служба была торжественной и радостной.
Потом пошли пить чай. За праздничным столом уместились все – и сестры обители, и прихожане. Более ста человек. Наши скромные прихожане, позабывшие, как выглядят многие сладости, радовались, словно дети. И мы радовались вместе с ними. Потом больше чем полгода мы подкармливали бомжей консервами. Среди бомжей оказались хорошие специалисты, которые наладили нам отопление, сантехнику, собрали мебель, повесили люстры. Немножко отъевшись, набравшись силенок, они со временем устроились, кто куда, на работу и устроили свои судьбы. Все до единого! Вот так все было.
Дорогая моя бабушка Наталия, как бы мне хотелось рассказать тебе об этом...
maxpark.com
Православный взгляд. Рождественская пайка хлеба. — Слово о Христе
Рождественская пайка хлеба
В преддверии светлого праздника Рождества Христова предлагаем читателям фрагменты воспоминаний, связанные с городом Пензой, монахини Елисаветы (Крючковой), первой начальницы возрожденной Марфо-Мариинской обители милосердия в Москве. Эта обитель, как известно, была основана в начале прошлого века.
История отмеряла дни и годы жестоких испытаний, имя которым – война. Волею судьбы мы с бабушкой оказались в Пензе. Студеный январь выдался снежным. Укутанные в платки, мы пробирались к дому. Валенки утопали в сугробах, грозя там и остаться. Только мы ничего не замечали. Бабушка прижимала к груди пайку хлеба, который все еще хранил печное тепло и аромат.
– Ну, слава Богу, отоварили карточки, теперь встретим Рождество! – неожиданно прервала она молчание. – Варку вскипятим, попьем с сахарином. Вот и праздник будет. Господь нас не оставляет!
И свободной рукой она перекрестилась.
Я насторожилась. При мне никогда не говорили ни о Господе, ни о Деве Марии, ни о Рождестве.
Бабушка, что за праздник такой?
Вырастешь, узнаешь. Не приставай! – неожиданно резко сказала она.
Однако я не унималась. Не знаю, чем бы закончилась наша перепалка, если бы рядом вдруг не раздался хриплый голос: «Mutter, gib mir Brot!»
Батюшки! Мы и не заметили, как оказались рядом с колючей проволокой, за которой пленные немцы долбили лед. «Mutter…» – повторил тот же голос, и я увидела высокого тощего немца. Он протягивал нам похожую на клешню коричневую негнущуюся ладонь. И сам он был какой-то коричневый. Или серый, уж и не помню. Помню только, как огнем полыхнуло у меня в груди. Враг! Вот он, рядом. Но теперь он не страшен. Можно мстить за все! Меня распирало от ненависти и зла. И в это время произошло, как мне тогда показалось, самое ужасное. Бабушка, моя родная бабушка, протянула пленному хлеб! Он схватил его на моих глазах и, вцепившись окоченевшими пальцами, начал жадно заглатывать большими кусками нашу мечту.
– Что ты наделала? – закричала я. – Он убил нашу Маню! Гену маленького живьем закопал! Дяди Валентина танк поджег! А кто подбил дяди Женин самолет?!
Испуганно оглядываясь по сторонам, бабушка пыталась закрыть ладонями мой кричащий рот. Потом схватила меня в охапку и потащила прочь, подальше от беды. Я же вырвалась и продолжала кричать.
– Доченька моя, внучечка моя! – причитала бабушка по дороге. – Может, это не он. Пожалей его, он кушать просит. А Рождество для всех одно. Грех не дать! Господь милостив, нас не оставит!
Минули десятилетия. Давно нет со мной моего верного друга бабушки Наталии. Почили мои отец и мать. Выросли дочери. А история с пайкой хлеба имела свое продолжение.
В конце восьмидесятых – начале девяностых годов было модно принимать по школьному обмену детей-иностранцев. В канун Рождества на нашу голову «свалились» три девочки из Германии. Прилавки магазинов тогда, кто помнит, настолько опустели, что чем кормить гостей, мы не знали. Но вот пойдет мой супруг в магазин – и не успеет остановиться возле прилавка, как тут же «выбрасывают» кур или мясо, или молоко, масло – словом, дефицитные продукты. Чудеса, да и только! И семь рождественских дней прошли весело, сытно. Уезжали девочки со слезами на глазах. На прощанье щедро вывалили из чемоданов, похожих на сундуки, горы шоколада, конфет вперемешку с суповыми пакетами и колготками. Оказывается, испугавшись русского холода и голода, они решили запастись всем. Глядя на все это, по нашим тогдашним меркам, богатство, я вдруг четко осознала: вот она, рождественская пайка хлеба! Через годы вернулась в мой дом изобильным благодарением от голодного пленника, затерявшегося в холодных российских снегах, от его соотечественников… Моя дорогая бабушка! Как я тебе благодарна за все! Идут годы… И за это время у меня был еще один повод вспомнить про рождественскую пайку хлеба. Чудным образом отозвалась она в жизни нашей Марфо-Мариинской обители. Это случилось в первые месяцы после ее открытия. Только что удалось войти в ее стены, освободить третий корпус и поселиться там. Арендаторы покинули здание и прихватили все, что плохо лежало. Заодно выдернули розетки, заморозили отопление. Мы оказались в темноте и холоде. Был канун Рождества, строгий пост. После всенощной мы с сестрами отправились в трапезную попить чайку, чтобы согреться. Неверное, пламя свечи освещало стол, сестер, укутанных – кто во что горазд, чашки и буханку хлеба – одну на всех. В то время мы жили скудно. Уже собирались разделить хлеб, как вдруг в дверь постучали.
– Аминь, – откликнулись разом. В проеме возник промерзший бомж.
– Сестры, хлебушка не дадите? – спросил он и добавил: – Давно не ел… Пожалуйста, не откажите.
А сам все смотрел и смотрел на хлеб. В памяти шевельнулось прошлое. Что за наваждение? Сердце болезненно заныло, и я как бы воочию увидела коричневую, словно клешня, руку… Я схватила буханку и протянула ее незваному гостю. Он тут же ушел. Почти убежал. Сестры опомнились, и стали меня упрекать: мол, надо было кусочек отрезать, не все же отдавать – слишком жирно!
И тогда я рассказала историю, с которой вы уже знакомы. А в конце добавила:
– Не печальтесь, дорогие мои, Господь нас не оставит. Елизавета Федоровна (святая преподобномученица Елисавета) не даст нам пропасть. Она тут хозяйка и не допустит беды.
Не успела я договорить последнюю фразу, как в дверь снова постучали. Все напряглись. В проеме возникли новые лица. На этот раз незваные гости были хорошо одеты.
– Скажите, где сестры обители? – спросили они.
– Это мы.
– Но только у нас ничего нет! – шепотом добавила одна из нас.
А мы вам пожертвования привезли. Там много всего. Покажите, куда разгрузить. Сестры молча переглянулись. И вот вдоль стен стали вырастать ящики с тушенкой и рисом. Ящикам не было конца. Затем последовали бесчисленные коробки с кексами, зефиром, другими сладостями.
– Кто вы, за кого помолиться? – спросили мы у незнакомцев.
– Не надо, Господь все знает.
Рождество выдалось замечательным. Служба была торжественной и радостной.
Потом пошли пить чай. За праздничным столом уместились все – и сестры обители, и прихожане. Более ста человек. Наши скромные прихожане, позабывшие, как выглядят многие сладости, радовались, словно дети. И мы радовались вместе с ними. Потом больше чем полгода мы подкармливали бомжей консервами. Среди бомжей оказались хорошие специалисты, которые наладили нам отопление, сантехнику, собрали мебель, повесили люстры. Немножко отъевшись, набравшись силенок, они со временем устроились, кто куда, на работу и устроили свои судьбы. Все до единого! Вот так все было.
Информация с сайта православного портила "Православный взгляд" orthoview.ru
xn--b1agikpbaqdhl6a.xn--p1ai
