Читать онлайн "Рука майора Громова" автора Бойков Михаил Матвеевич - RuLit - Страница 23. Хлебов михаил майор
И вечный бой... Михаил Ипатович Белов | Самые свежие новости
"Сколько бы ни минуло веков или лет, какие бы ни случались в стране перемены, патриотизм ее граждан, начиная с руководителей государства, являлся и остается главным мерилом их достоинства, права на светлую память потомков."
Автор
Михаил Ипатович Белов — генерал-майор в отставке. У него за плечами славный боевой путь. Воевал на многих фронтах, в том числе и под Сталинградом, освобождал Будапешт, с боями дошел до Вены. После войны продолжил военную службу, в отставку вышел в 1988 году, имея звание доктора военных наук, профессора.Михаил Ипатович Белов родился в 1924 году в маленькой башкирской деревне Алексеевке (теперь ее нет) Мишкинского района Республики Башкортостан в крестьянской семье, где было девять мальчиков и одна девочка. Восемь братьев Беловых ушли на фронт, но вернулись только четверо.
]]>]]>Скачать книгу в формате PDF]]>]]>
В книге в систематизированном виде представлены избранные произведения автора — опубликованные в минувшем XX столетии очерки, статьи и интервью. В ней с позиции фронтовика и военного историка даётся оценка роли семьи в защите Родины, раскрывается увиденное и пережитое им в годы Великой Отечественной войны напути от Сталинграда до Вены, облик противоборствовавших организаторов сражений и битв. Раскрываются также особо значимые события предвоенного времени, и — послевоенного, в которых принимал непосредственное участие. Книга предназначается для всех, кому дорога Россия, кому небезразлична её суровая минувшая и нынешняя судьба, её неопределенное будущее.
ПОДВИГ МАТЕРИ (фрагмент книги)
Самой природой нам предопределено наиболее близкое ощущение матери. С младенчества каждого материнский лик — самый узнаваемый и желанный, трепетно милый и дорогой. Сопровождает он нас в реальности и мечтах от первых дней и до последних, в мгновениях радости и горести. Выношенные под сердцем матери, мы рождаемся в ее муках. Оторванные от пуповины, а затем и от вскормившей груди, мы вседальше и дальше уходим вглубь бытия. И как бы ни сложилась судьба, долг каждого быть благодарным матери за то, что одарила уникальным сокровищем мироздания — жизнью на Земле, до конца своих дней хра-нить память о ней.
Суровая доля на века выпала матерям нашей Родины, множество раз подвергавшейся вражеским нашествиям, не лишенная их угрозы поныне и в будущем. Не единожды довелось им благословлять мужей и детей своих на священную битву с захватчиками. В том числе, на Куликовскую, дабы сокрушить хищную орду Мамая и положить начало самому бытию России. Вместе с мужьями и детьми вели они смертный бой с алчными интервентами. То со шведскими или немецкими, то с польскими и французскими, то с полчищами кайзера и Антанты.
Особо тяжкая ноша подвига и утрат легла на плечи и сердца матерей России в период жестокой четырехлетней борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и их пособниками. Все выдержали, выстояли под неимоверной тяжестью груза забот и утрат наши матери. Навсегда справедливыми остаются в этой связи слова знаменитого русского поэта Николая Некрасова о неизбывной печали матерей сынов, павших на поле брани:
«… Средь лицемерных наших дел,И всякой пошлости и прозыОдин я в мире посмотрелСвятые, искренние слезы…То слезы бедных матерей!Им не забыть своих детей,Погибших на кровавой ниве,Как не поднять плакучей ивеСвоих поникнувших ветвей!»
В предыдущей главе названо пять наиболее известных в стране семей ратного подвига, целиком посвятивших себя в годы Великой Отечественной делу защиты Родины и одолению врага. В том числе и созданной моими дорогими родителями Беловыми Ипатом Ильичом и Марией Петровной, давшими жизнь одиннадцати деткам. Несмотря на все сложности тогдашней жизни, десятерых они вырастили и воспитали достойными гражданами Отечества. Сами добросовестно выполняли возлагаемые на них государством обязанности. Когда наступал грозный для Родины час, удесятеряли усилия по выполнению этих обязанностей.
В Первую германскую отца призвали в царскую армию, а мать осталась с пятерыми детьми на руках. Во вторую германскую вместе с отцом благословила на бой с агрессором семерых сынов. Многое довелось пережить обоим за четыре года войны с фашистами. И тревожные дни отступления родной Красной Армии, и радости ее побед. И неизбывную горечь известий о гибели в боях сыновей, и счастье сообщений живых об успехах в боях и наградах за подвиги.
Расскажу в этой главе подробнее о судьбе нашей матери, ставшей подлинной подвижницей на родительском поприще, удостоенной Советским государством почетного звания «Мать-героиня». Замечу также, что с почина старшего из сыновей в семье было принято называть мать и отца соответственно маматя и тятяня.
Родилась Мария Петровна в 1880 году в деревне Ляпустино, что в Дюртюлинской излучине Белой-реки в бывшей Уфимской губернии, в семье домовитого крестьянина Петра Васильева. В 1905 году была сосватана и вышла замуж за добра-молодца Ипата Ильича Белова в соседнюю за 7 км деревню Ишбулатово. Стали в ней жить в трудах и заботах, не чурались веселья и радости. К 1912 году нажили трех сыночков — Ивана, Федора, Емельяна. Не было сомнений в скорой очередной прибавке. А дом дедовский — не резиновый. Да и что за семья крестьянская без собственного подворья, надела земли.
Надо было обзаводиться своим хозяйством. Благо, оба до работы охочие, выносливостью не обижены. Узнали, что в Забелье, верстах в сорока между татарской деревней Нарышево, марийской — Тынбаево и рус-ской — Константиновкой, на «купчих» землях основывается починок. Вошли в пай. По весне следующего года переехали, родители с той и с другой стороны выделили кое-что из домашней утвари, сельхозинвентаря, стригунка да нетель, пару овец и кур с петухом. Обустраивайтесь, молодые. Врастайте крепче корнями на избранном месте.
Общими усилиями первопоселенцев починок вырос — поднялся чуть не за одно лето. Названный по имени первого старосты Алексеевкой, разросся он в последующем до деревушки из более 30 домов. И стала дере-вушка эта, расположенная в ожерелье лесов, словно в райских кущах, нашим главным семейным гнездовьем, в котором появились на свет еще восемь детей: Селиверст, взявший в последующем имя Семен, Татьяна,Михаил старший, Григорий, Николай, близнецы — Дмитрий и Михаил младший, Александр. Ладно, дед Петр люльку смастерил — по очередности она всем хорошо послужила…
Поначалу в Алексеевке жизнь шла вроде бы ладком и свои чередом. Да вдруг августовским летом 1914 года, в самый разгар страды, как обухом по голове, ударила весть о войне с германцем. Знали по прошлым временам, по опыту недавней японской — не миновать мужикам расхлебывать и эту кашу кровавую. Отец успел все-таки управиться с уборкой хлебов на полях, с делами в огороде. Заготовил на зиму сена и дров.
В январе 1915 г. был призван в армию. А на второй день после его отъезда родилась дочь — долгожданная и желанная. Пришлось полуторагодовалому Селиверсту уступать место в зыбке сестричке Танюше. За главного мужика — хозяина в доме остался Ванюша, уже начавший учебу в Тынбаевской школе. Смышленый и расторопный, хотя еще и десяти годков не было. К тому же, отец наказывал — школу ни в коем случае небросать.
Около трех лет мать-солдатка тянула на себе все хозяйство. Без помощи родителей да подружек-солдаток совсем худо пришлось бы. Обожгла страшная весть о гибели в боях «за Царя и Отечество» брата Евлампия. Постоянно тревожилась за мужа — не на фронте ли уже, живой ли? Сама удивлялась впоследствии, как успевала управляться и на подворье, и в доме, в огороде, в поле и на току? Откуда время находилось, силы брались? Ведь пятерых, мал мала меньше, надо было накормить, одеть и обуть хоть как-то, на дело наставить. Дети, милые дети!
Они не только нуждались в заботе, но и удесятеряли силы, заставляли крепиться, трудиться наперекор всему, забыв о сне и других своих надобностях.
После Октябрьской революции отец вернулся к домашнему очагу. Горячо взялся было за дело. Но вскорости опять разразилась война, да самая губительная для крестьянина — гражданская. Уж глухомань из глухоманей Алексеевка, но и в ней, в окрестных деревнях то «красные» верховодили, то «белые». Те и другие учиняли поборы, без спроса вламывались в амбар или чулан. А то и прямо из печи тащили съестное.
У крестьян голова шла кругом. Как разобраться, за кем правда? «Красные» обещают землю и волю. «Белым» тоже не жаль посулить хоть горы златые. Те и другие в извоз назначают от пункта до пункта. Кто заартачится, у того уводят коней. А в спор вступишь — пожалеть не успеешь: жизнь человеческая дешевле полушки стала. Кто ехал в извоз, не всегда возвращался, оказавшись либо жертвой кровавой стычки, либо принудительно мобилизованным вместе с конями.
Завершилась со временем и эта кутерьма. Снова, вроде бы, все входило в нормальное русло. Мать с отцом были счастливы семейной жизнью, и главный смысл ее видели в том, чтобы вырастить и воспитать детей добросовестными тружениками, людьми достойными, полезными и обществу, и государству. Такими, чтобы были не хуже, а лучше других, следовали нравственным заветам и зря небо не коптили. Как ни тяжело приходилось, они упорно добивались цели.
… На Дмитровскую субботу, 7 ноября 1924 г. в семье случилась двойная прибавка — появились на свет близнецы-братики. Один был наречен Дмитрием. Через пару недель предстоял день небесного архистратигаМихаила. Меня в честь его и назвали. Хотя по избе уже бегал один Мишутка, шестилетний.
Появление двойни не вызвало ликования у старших.
— Опять прибавка у нас, — определил Иван, залезая с Федей на полати после гулянки.
— Нечистых дух! — да ты прислушайся, Ванюшка — их двое, никак-то!..
Конечно, в перенаселенной избе уже в достатке было хлопот и ору, а тут еще прибавка, да сразу двое. Тем не менее, наше вторжение в сей мир состоялось. К сожалению, в многочисленности домашней сберечь обоих не удалось. Годика через полтора скончался Митенька от простуды.
Утрату такую родители понесли впервые, и оба очень горевали. Да что поделаешь: Бог дал, Бог и взял.Для меня же эта утрата оказалась на всю жизнь чувствительной. Вот уже к девяноста годам приближаюсь, но, хотите верьте — хотите нет, помнится, как теплым солнечным утром несли меня на руках около гробика Мити по дороге на кладбище, как звучал горестный женский плач и неведомо откуда бравшаяся печальная музыка.
Помню долгое ощущение оторванности от меня вроде бы моей частицы, как снедаемый тоской по ней, я часто и, как казалось старшим, беспричинно плакал. Мать, возможно, чувствовала эту причину. Как только прижимала к себе, я, вроде бы, наполнялся чем-то недостающим, второй половиной своей, и успокаивался.
Ежевесенне, как только сад наряжался в белорозовую кипень, одев меня в свежевыстиранную рубашонку, маматя направлялась со мной к Митеньке на могилку. Крестясь и произнося молитву, вытирала кончиком платка слезы. Я знал с ее слов, что душа братика в раю. Осторожно трогал ствол росшей у могилки березки, липкую зелень ее листвы, вроде бы ощущая ответное прикосновение. Березка, вырастая, становилась еще роднее. Когда близ нее уже и холмика не стало, все равно влекла неизъяснимой силой, приветливо шеле-стела листвой при моем приближении…
На ясные летние зори зачарованно слушал льющийся из-за лесов и полей далекое: бум-бам, бум-бам…
— Что так баско оттуда звенит? — спрашивал маматю.
— К вечерней в Гребенях звонят. В тамошней церкви вас с Митенькой и крестили. Чуть подрастешь, сходим с тобой в нее. Исповедаться, причаститься…
И вот перед началом учебы в первом классе шагаем с родимой по накатанной дороге в Гребени. Преодолев свои версты, успеваем к заутренней. Обтерев босые ноги и нанизав на них припасенную обувку, с любопытством и радостью заходим в Храм. Мать быстро осваивается в нем. Ставит свечки. А я оказываюсь под эпитрахилью. Как велено было, как учила сестрица, по-честному отвечаю батюшке, в чем грешен — зорю птиц, зарюсь на яблоки в чужом саду, говорю ругательские слова, участвую в мальчишеских потасовках; и в чем не грешен — мать, отца не браню, не жадничаю и не ябедничаю…
Выслушав наставление — чтить мать и отца, помогать им чем могу, первым кланяться взрослым, не зариться на чужое, не лгать, не обижать меньшого себя — получаю вкуснейшую просфору — «тело Христово» и ложечку терпкого, несказанно приятного напитка — «кровь Христову». Окрыленный очищением от грехов, поставив с матерью за себя и за Митеньку по свечечке, мчусь с такими же, как я, сорванцами на колокольню, поглазеть окрест, голубей пугнуть — снова отягощаться детскими грехами. Только что убедился: добрый поп все грехи отпустит…
С возрастом безоговорочная вера в священнослужителей сильно поколебалась. Во-первых, многие из деревенских открыто осуждали их за нарушение самими Христовых заповедей, которым призывали следовать паству. Во-вторых, быть может, самое главное, в школе определенно было заявлено, что религия — «опиум для народа». Потому, мол, и идет закрытие церквей. В третьих, невольно думалось: если, как говорят, Всевышний един, только у русских он называется Бог, у татар — Аллах, а у марийцев — Йумо, то почему каждый считает лишь свою веру праведной?..
Школьникам из нашей Алексеевки довелось ближе всего познакомиться, кроме своих, с марийскими верованиями. По дороге в марийскую Тынбаевскую школу и обратно каждодневно приходилось миновать «Молельный куст» — стоящую на перекате холмистого поля справа по пути из школы рощицу высоких деревьев, издавна служившую для верующих марийцев местом культовых обрядов, поминовения усопших, обращения к Йумо с молитвой об отпущении грехов, о помощи в делах земных.
Русских мальчишек и девчонок «Молельный куст» приводил в мистический трепет некой таинственностью, множеством легенд. Не всякий отваживался зайти в него, да еще дотронуться до деревьев, обычно увешанных полосками разноцветных тканей и лентами, иными предметами неведомого нам предназначения.
Продуваемый со всех сторон «куст» звучал то завывающими, то стонущими голосами, то загадочным посвистом.
— Кто Йумо не верит, — нельзя святой место ходить. Душа тех, кто помер, обижается, — предостерегали старики-марийцы.
— Над чужой верой не насмехайтесь, а свою почитайте, — наставляла нас маматя, когда касались этой темы.
Сама же до конца дней исповедовала веру в бога и Иисуса Христа. Кто же еще, кроме них, помилует и успокоит, избавит от житейских бед?
…Сколько помню родимую, не перестаю удивляться ее заботливости о каждом в семье. Ее способности снять усталость, «прикорнув» накоротке. Приляжет на полчасика и встанет бодренькая, будто и не было нелегких хлопот. Успевала обмыть, обстирать каждого отпрыска, шлепнуть кого следует за нерадивость или каприз, подбодрить, приголубить, успокоить ласковым словом, легким прикосновением руки…
Вместе с отцом старались создать детям благоприятные условия для учебы. Зимними ночами маматя поднималась не единожды: каленку протопить, прикрыть кого-то, чтобы не простудился. Просыпалась чуть свет, успеть вовремя печь истопить, еду приготовить.
— Вставайте, ребятишки, собираться в школу пора! — сквозь сон слышался ее голос.
А на столе уже самовар начищенными боками блестит. Сигналит — кому в школу, кому на работу идти. Умывшись, каждый занимал за столом свое место. Со смаком уплетали рассыпчатую картошку, намасленные опалихи, пили чай с молоком, экономно прикусывая выделенный кусочек сахара.
Надев через плечо сумки с тетрадями и книжками, зазывая по домам друг друга, ребятня сбивалась в ватажки и шествовала в школу за три километра, в Тынбаево.
Зимой нередко мы возвращались из школы, а после нас — отец из леса с дровами. Перейдя из сеней в избу, он, не спеша, снимал сосульки с усов, бороды, удовлетворенно крякал. Мать помогала раздеться.
— Небось, заколел совсем, — заботливо приговаривала она. — Умывайся, садись-ка скорее к горячим щам.
Отец встряхивал в сенях растаявший снег с одежды. Из кармана вытаскивал горбушку замерзшего хлеба.
— Нате-ка, ребятишки, лиса с зайцем гостинцы прислали!
С радостью принимали шутку, с удовольствием уплетали промерзший хлеб. Особенно вкусный с горячими щами…
В доме сложился обычай: завтракать, обедать и ужинать, как правило, всей семьей; отцовское место мать никому занимать не позволяла.
Отец неторопливо открывал трапезу. Едоки аппетитом радовали: значит, растут добрыми работничками.— Ну, мать, что есть в печи, на стол мечи! — подбадривал прибауткой отец.
К хлебу всегда относились бережно — каждую крошку в ладошку и в рот! В обед за щами или домашней лапшой следовали каша с маслом или молоком, либо яичница на сметане, либо такое чудесное жаркое, какого нигде в жизни больше не доводилось отведать. Русская печь да кулинарное мастерство матери всякой пище придавали изумительный вкус.
Но сама мать присаживалась за стол лишь на минутку. Съедала несколько ложек первого, второго.
— Стряпуха тумаками сыта бывает, — отшучивалась на отцовские попреки…
www.kramola.info
Спасо-Бородинский монастырь и бородинский хлеб появились, благодаря подвигу тверского дворянина, генерал- майора Александра Тучкова
24 июня 1812 года 600-от тысячная армия французского императора Наполеона I Бонапарта без объявления войны переправилась через реку Неман у города Ковно и вторглась в Россию. Под свои знамена Наполеон привлек войска из всех завоеванных им ранее стран. В России это вторжение назвали - «Нашествием двунадесяти языков»…
Так гласит история… Но порой за сухими историческими данными не всегда удается разглядеть и тем более прочувствовать судьбу человека, отдельно взятой семьи, хотя некоторые истории войны 1812 года до сих пор заставляют сжиматься сердце.
Одна из них – трагическая история семьи тверского дворянина Александра Алексеевича Тучкова.
Наш земляк родился в 1778 году в семье генерал-фельдмаршала, графа Румянцева-Задунайского генерал-инженера, начальника всех военных крепостей на польской и турецкой границах, сенатора Алексея Васильевича Тучкова, женатого на Елене Яковлевне Казариной.
Александр был самым младшим из пятерых сыновей, а так как все братья стали весьма известными, военными, то в армии, чтобы избежать путаницы их называли по номерам: Тучков 1, Тучков 2... Александр был Тучков 4.
- Дворянский род Тучковых свое происхождение вел от новгородских бояр, переселенных царем Иоанном III из Новгорода в окрестности Москвы, - рассказывает Роман Манилов, священник, клирик Покровского храма Твери. (Отец Роман занимался изучением биографии и жизненного пути Александра Тучкова довольно продолжительное время). - Предок Тучковых – Михаил был выходцем из Пруссии, отчего и назывался Прушаничем. Его сын – Терентий Михайлович уже был боярином при Великом князе Александре Невском и участвовал в знаменитой Невской битве 1240 года. Один из его потомков получил прозвище Тучко – так и появился известный дворянский род Тучковых.
Тверская ветвь Тучковых издревле обосновалась под Калязиным в селе Троицкое, сохранившемся и сейчас. Здесь после кончины в 1799 году своего супруга генерал-инженера Алексея Васильевича жила мать Александра Тучкова Елена Яковлевна. О принадлежности вотчины села Троицкое Тучковым сохранились подробные записи в Кашинской писцовой книге (1628-1629гг.) и Кашинской Переписной книге (1677г.).
Александр Тучков родился в Киеве, получил блестящее домашнее образование и по семейной традиции продолжил службу в армию по артиллерийской части. Позже много путешествовал по Европе, где пополнял свои знания в лучших академических заведениях.
Удивительно, но в Европе в 1804 году во время провозглашения Наполеона императором Франции, судьба свела Александра и с ним.
Уже в 1806 году после возвращения Тучкова на родину и участия в Русско-Прусско-Французской войне, его назначают шефом знаменитого в то время Ревельского пехотного полка.
Спасо-Бородинский монастырь
Карьера складывается как нельзя лучше. Но в 1811 году в семье Александра и его супруги Маргариты Михайловны, происходившей из знатного рода князей Нарышкиных, рождается долгожданный первенец Николай. Появление ребенка, по воспоминаниям очевидцев, стало для них вершиной счастья, Александр, решает оставить военную службу и посвятить себя жене и воспитанию сына.
Однако ответ императорской четы был красноречивым. Александр I прислал Тучкову шпагу с надписью «В руку храброму», а императрица Елизавета Алексеевна преподнесла Маргарите детский чепец собственного изготовления.
Начало Отечественной войны Маргарита встречает с большой тревогой. Незадолго до этого она видит сон, как неизвестный военачальник с грубым высокомерным лицом, в шляпе на два угла, в мундире, расцвеченном орденами и лентами обращается к ней по-французски: «Мера страданий твоих определена полная. Снесешь ли на себе одной все скорби? Готовься». Сон был вещим. На показательных выступлениях в мае 1812 года в Вильно незнакомца из сна она узнает в генерале-адъютанте Наполеона графе Нарбоне. Император Александр лично представляет их друг другу. Маргарите еле хватает сил выдержать встречу.
С началом войны сон супруги Тучкова подтверждается и событиями на фронте. Наполеон, почти не встречая сопротивления, быстро дошел до Вильно, где задержался на полмесяца, поджидая отставшие обозы и решая вопросы организации тыла. Затем он продолжил преследование наших войск. Он настойчиво искал генерального сражения, желая уничтожить силы русских одним ударом
Ревельский полк, во главе с командиром Александром Тучковым, после ряда отступлений был поставлен Кутузовым на позицию у села Семеновское близ Можайска, которое позже стало одним из самых кровавых эпицентров Бородинской битвы.
- Александр Тучков героически погиб на Бородино, однако самая яркая страница славы и известности началась после его героической кончины. И связано это было с духовным подвигом его жены, - «до смерти ему верной и по смерти с ним неразлучной», - посвятившей всю свою жизнь памяти погибшего супруга, - продолжает отец Роман Манилов - Княгиня Маргарита Михайловна Тучкова – вдова погибшего генерала была выдающейся женщиной первой половины XIX в. О ней писали многие писатели и публицисты того времени. Ей благоволили Александр I и Николай I, Многие поэты восхищались ее духовным обликом, подвигом жизни и посвящали ей стихи, ее духовным отцом был выдающийся церковный деятель той поры митрополит Московский Филарет Дроздов.
После известия о смерти горячо любимого супруга Маргарита Михайловна, буквально обезумела от горя, родные несколько месяцев опасались за ее здоровье.
Однако как только армия Наполеона начала свое отступление, Маргарита Михайловна отправилась на Бородинское поле с одной единственной целью – найти тело своего мужа.
Вместе с гувернанткой и монахом близлежащего Лужецкого монастыря она долго искала тело мужа среди тысяч не погребенных русских и французских воинов, лежащих вперемешку на Семеновском редуте, однако не нашла. На месте предполагаемой гибели супруга она установила деревянный могильный крест.
После трагической смерти единственного сына Николая, который для нее стал единственным утешением в жизни, Маргарита Михайловна, полностью отрекается от светской жизни. На свои средства она устанавливает на Бородино небольшой домик-сторожку и подолгу живет здесь в разное время года. Позже с разрешения местных помещиков приобретает часть земли для строительства храма.
- Спасо-Бородинский храм открывает свои двери в 1820 году. В 1833 году на месте была учреждена Спасо-Бородинская женская община, Маргарита Михайловна принимает монашеский постриг, а в 1838 году по указу императора Николая I община приобретает статус женского общежительного монастыря, игуменьей которой становится сама Маргарита Михайловна с новым именем Мария.
Так возник знаменитый Спасо-Бородинский монастырь – одна из святынь не только подмосковья, но и всей России – первый памятник героям Бородинской битвы и крупнейший воинский мемориал дореволюционной России.
Первый государственный памятник победы России над Наполеоном был поставлен на Бородинском поле только в 1839 году. На его открытии Николай I, обращаясь к Маргарите Михайловне сказал: «Вы нас предупредили, мы поставили здесь памятник Чугунный, а вы - духовный».
КСТАТИ.
Не многие знают, но появление рецепта Бородинского хлеба, связывают также со Спасо-Бородинским монастырем. Рецептура любимого многими хлеба появилась в 1933 году, однако по легенде впервые бородинский хлеб с добавлением солода и кориандра был испечён монахинями женского монастыря.
Появление Бородинского хлеба связывают со Спасо-бородинским монастырем
www.tver.kp.ru
Майор РОМАНОВ Михаил Михайлович ( продолжение )
Наша основная группа, получившая кодовое наименование «Гром», прибыла в Кабул вечером 24 декабря. Последняя остановка в Ташкенте. Потом у нас отобрали паспорта. После пересечения воздушной границы Союза Романов приказал подготовить оружие к бою.Приземлились в Баграме на затемненную полосу. Как сели, то один Бог да летчики знают. Переночевали, следующая точка — посольство. Привели себя в порядок, после чего небольшими группами нас стали переправлять к месту дислокации — в расположение 154-го отдельного отряда специального назначения («мусульманского батальона»).
Перед нами на крутом холме располагался красавец Тадж-Бек, построенный немецкими архитекторами для королевской семьи. Он же «объект Верхней Строки». В двух километрах от него — дворец «Дар-уль-Аман» («Ворота спокойствия»), живописные руины которого, судя по репортажам и публикациям, часто путают с дворцом Амина.
Разместились. Как могли, благоустроили недостроенную казарму — окна и дверные проемы завесили плащ-палатками, собрали всё, что могло согреть: матрацы, одеяла, куртки. Пол был глинобитный.
Сразу же стали «обживать» форму: подгоняли под фигуру, укрепляли карманы для гранат, автоматных магазинов. Взяли у десантников удобные ранцы, определились, где будут лежать боеприпасы, а где перевязочные средства. Запустил руку и сразу же достал бинт или жгут — мелочь, но в горячке боя она очень важна.
Учли все, начиная от автоматов до бронежилетов. Прикинули — в таких «доспехах» и стоять-то тяжело, не то что передвигаться, вести огонь и метать гранаты. Да еще в горах, а не на равнинном полигоне. Потому навьючились по полной программе. Романов даже посчитал: сорок шесть килограммов! Можно сказать, боевые слоны.
В тех условиях Михалыч сумел создать в нашем коллективе хороший микроклимат. Информацию давал дозировано, чтобы ребята не «перегорели». Говорил то, что было действительно нужно для восприятия окружающей ситуации. И не более того!
По его приказу мы стали сколачивать штурмовые лестницы. Также стали «гонять» технику, чтобы охрана Тадж-Бека (внутренняя и внешняя) привыкла к шуму боевых машин и потеряла бдительность.
Вечерами, а порой и ночью, если не спалось, мы выходили из казармы и подолгу глядели на сияющий огнями Тадж-Бек. Глядя на него, я вспоминал свой родной Дон, наше село Нижний Мамон. Увижу ли? Кто знает…
Все мы прослужили в Комитете не один год, так что прикинуть соотношение сил не составляло труда. И от прикидок этих становилось страшно — столь неравные были силы. Настоящий укрепрайон с хорошо продуманной системой обороны (как оказалось, ее авторами были сотрудники Девятого управления КГБ).
За некоторое время до штурма, утром 27 декабря, была проведена разведка. Прямо скажу: она могла завершиться плачевно для ее участников. Тем более, что в ней приняли участие непосредственно командиры «Грома» и «Зенита» — Михаил Романов и Яков Семёнов.
Позднее Михалыч так описывал это «приключение»:
— Никакой информацией по дворцу мы не располагали, рекогносцировку не проводили. А сегодня идти в бой. Не вслепую же вести людей. Я выбил ГАЗ-66, вместе с Яшей Семёновым взяли Мазаева и Федосеева. Поехали. Первый батальон нас разоружил и пленил. Ситуация драматическая, группы могли остаться без командиров. Всю операцию под удар поставили только потому, что своими глазами хотели видеть, где танки, огневые точки и т. д.
Мы разработали легенду посещения, уже зная, что нас обкладывает шестой аминовский полк. Он должен был упредить, накрыть нас до начала операции. Мимо дворца дорога идет в горы. В горах стоит известный привилегированный ресторан с бассейном. По легенде я, командир подразделения, приглашаю офицерский состав на Новый год и хочу заказать столик. Пробирались туда, подмечая все, что нужно.
Ресторан не работал, его блокировал шестой полк, все огневые средства направлены в ту сторону, где размещены советские части. Нас завели в офицерское помещение и предложили ждать своей участи. Водитель немножко говорил на фарси, я его предупредил: «Ты прислушивайся. Если что, сориентируй нас».
Постоянно по радиосвязи шли разговоры с кем-то. Думаем: решается наша судьба. Или убьют, или… Через водителя говорим: что время зря терять, давайте посмотрим ресторан, поглядим, какой сервис вы предлагаете. Позвали хозяина ресторана, появившегося в какой-то затрапезной одежде. Мы выбрали приборы, фужеры, человек на двадцать заказали. В итоге обошлось. То ли сами отболтались, то ли сработали аргументы, что мы охраняем Амина… Правда, они пытались это проверить.
У меня не своя фамилия была, у Яши, кажется, тоже. Но у него имелся документ, что он состоит в охране Амина, а я, помимо офицерской кокарды, другими доказательствами не располагал. Мне нечего было предъявлять, и это могло усугубить положение. Нервы на пределе. Должны быть уже с личным составом, оставались считанные часы, а мы здесь…
Судьба сжалилась, мы начали спускаться с этих проклятых гор, и тут первый батальон нас задерживает. Опять проволочка. Прикидываю: ну, сейчас рванем, пускай стреляют, мы успеем, но поднимется паника, внезапность утратим. В общем, вырвались кое-как, — вспоминал командир «Грома».
gerda-dog93.livejournal.com
Читать онлайн "Рука майора Громова" автора Бойков Михаил Матвеевич - RuLit
— Пьян. Все ясно.
Ударом кулака он свалил энкаведиста на пол, пнул его ногой несколько раз и приказал своему заместителю:
— Товарищ Шелудяк! В карцер этого алкоголика! На хлеб и на воду до особого распоряжения.
— Слушаюсь! — взвизгнул Шелудяк, выскакивая из кабинета.
Минуты через три он вернулся в сопровождении двоих конвоиров, которые сейчас же увели несчастного охранника, избитого Бадмаевым.
Глава 12
Третья пуля
Когда за охранником и конвоирами закрылась дверь, Бадмаев, обращаясь к Холмину, сердито прогудел:
— Ну, что вы скажете об этом?
Углубившийся в размышления о только что происшедшем, Холмин не расслышал вопроса.
— Простите. Что вы сказали?
— Я спросил, что вы нам скажете об этом происшествии, — повторил начальник отдела.
— Скажу, что по-моему, вы напрасно побили и приказали посадить в карцер вашего бойца внутренней охраны, — ответил Холмин.
— То-есть, как напрасно? — загудел Бадмаев возмущенным басом. — Этот растреклятый алкоголик допивается до привидений и производит у меня панику на весь отдел. Бросает винтовку и бежит с поста охраны. Ему с пьяных глаз мертвецы чудятся, и он про них плетет такую чушь, что уши вянут. А вы говорите — напрасно.
— За такие штуки, братишечки, его нужно крепко взгреть, — поддержал начальника отдела полковник Гундосов.
— Ежели в порядке чекистской бдительности, то под вражескую вылазку надобно подвести и на конвейере катать, дондеже не протрезвеет, — вставил фальцетом капитан Шелудяк.
— Погодите товарищи! — остановил их Холмин. — Не знаю, был он пьян или нет; я к нему не принюхивался. Но кое-что, он, все таки, видел. То, что я очень хотел бы увидеть.
— Что он видал, по-вашему? — потянулся подбородком Бадмаев к Холмину.
— Фигуру в армейской шинели с поднятым воротником и низко надвинутым на лицо козырьком фуражки, — ответил Холмин.
— Ему спьяна, почудилось, — махнул рукою Гундосов.
— Но точно такую же фигуру видели и в гостинице. В тот вечер, когда там был убит лейтенант Карнаухов. Или служащие гостиницы тоже были пьяными? Тогда не кажется ли вам странным, что в разных частях города и разным пьяницам вдруг стали чудиться мертвецы одинаковой внешности?
Уполномоченный Ежова поскреб пальцами свой бритый затылок.
— Действительно, браток, странная штуковина получается. Вроде матросской сказки про Летучего Голландца.
Начальник отдела мотнул подбородком на Холмина.
— Как вы нам это объясните?
— Точного объяснения я пока дать не могу, — ответил тот.
— A еще спец, — ехидно пискнул Шелудяк.
— Во всяком случае, — сказал Холмин, — охранник и служащие гостиницы видели одну и ту же фигуру в шинели.
Капитан Шелудяк, захихикав, пропищал громче:
— Объяснение неважнец… Весьма сомнительно.
— Найдите лучше, — раздраженно бросил ему Холмин.
— А я не спец, хи-хи, — тоненько хихикнул заместитель начальника отдела.
— Тогда помолчите, и меня послушайте, — сказал Холмин, встав со стула и подойдя к столу вплотную.
Испуганно втянув голову в плечи, Шелудяк замолчал. Не обращая на него внимания, Холмин обратился к Бадмаеву:
— У меня, товарищ начальник, сейчас возникла мысль, в связи с которой я хочу вам задать один вопрос.
— Задавайте, — кивнул подбородком начальник отдела.
— Действительно ли майор Громов мертв?
Бадмаев, взглянув на него с недоумением, загудел:
— Ну, как же! Ведь мы же Громова шлепнули…
— А кто его видел расстрелянным?
— Прежде всего, наш комендант. Ведь он же его ликвидировал.
— И он может это подтвердить?
— В любой момент. Если хотите, я его даже сейчас вызову.
— Пожалуйста.
Бадмаев взялся за телефонную трубку.
— Говорит начальник отдела НКВД. Дайте мне квартиру нашего коменданта… Это кто? Здравствуйте. Позовите к телефону коменданта. Что. Уехал? Когда? Куда уехал? Ага. Хорошо. До свиданья.
Начальник отдела положил трубку.
— Жена коменданта говорит, что он уехал сюда. Около часа тому назад. Во время паники в коридоре я его что-то не заметил. Наверно он у себя в камере. Ему сегодня работка предстоит: шестеро подрасстрельных.
Сердце Холмина дрогнуло от жалости к людям, приговоренным к казни в эту ночь, о которых с таким равнодушием говорил начальник отдела НКВД.
Бадмаев взял другую трубку.
— Дайте мне комендантскую камеру! Полминуты он, молча слушал, приложив к уху трубку, потом с досадой бросил ее на аппарат.
www.rulit.me
