Журнальный зал. О хлебе писатели
Ничего сильнее хлеба. Произведения русской литературы
Бывает, завязнет на слуху или на языке слово, фраза, слова из песни. Так вот и сейчас со мной: Хлеба - налево, хлеба - направо, Хлеба - на счастье, хлеба - на славу… Именно такими строками песни начинался новый день моего детства, когда рано утром родители включали радиоприемник. Да, сотни тысяч слов в нашем языке, но на первое место ставят три: хлеб, труд, народ. Это три корня, на которых держится государство, человечество. И кто не знает, что такое хлеб и труд, тот перестает быть сыном или дочерью своего народа, теряет духовные качества. По мнению И. Тобольского, такой «представитель бездуховности», наглец и мерзавец все еще попадается на пути чуть ли не каждому из нас. Да, такие типы бытуют в нашем обществе, чего греха таить. «И история эта случилась недавно, нынешним летом случилась..
» - подтверждает автор. Без суесловия, толчеи, без шума, уважительно покупается хлеб в магазине. И вдруг… ныркий парень бесцеремонно, нагло, отстранив локтем пожилого человека, начинает швырять в свой огромный рюкзак буханку за буханкой, прижимает хлеб коленом, вминая всей тяжестью тела. На замечание пенсионера, зыркая, перекося лицо, кричит: «Не выступай!» И его физиономия злобно реагирует, озверело он сдавливает буханку. И когда хлеб стал крошится, дед не выдержал, заставил негодяя поднять, тем самым давая понять, что исстари к хлебу было уважительное отношение. Как получается, что живут еще подлецы, наплевательски относящиеся к самому ценному в мире.
Я разделяю позицию автора этого текста. Когда у человека дух низок, то он становится агрессивен, не замечает вокруг себя людей, «плывет поверх толпы», безразлично относясь ко всему, что его окружает. Нет святости чувств ни к старому и пожилому, ни к хлебу, ни уважения, ни стыда и совести. Но когда этот чернявый услышал слова, произнесенные твердо, и властную руку на груди, то попятился…
Нет, все – таки силы боится. Почему только физическая сила может остановить подобных « моральных уродов?» Где сознание, что лежащий на полках хлеб был создан руками многих тружеников. Ведь с детства нам читали: Если у тебя две крепкие руки, Сделай так, чтоб было много хлеба! Каравай – самый древний хлеб у славян. Караваем и солью, лежащими на вышитом рушнике, мы встречаем гостей, мы кладем его на праздничный стол, мы живы благодаря ему, хлебушку. Как не любить и не ценить это творение рук человеческих? В каждом маленьком кусочке Держится земля.
В малом зернышке пшеницы Летом и зимой Сила солнышка хранится И земли родной. Когда – то пришлось учить наизусть стихотворение В. Ходасевича «Путем зерна», где так тонко, разумно и мастерски поэт сопоставляет путь роста упавшего в борозду зернышка и рост души человека, которая может сойти во мрак и может снова ожить благодаря мудрости: «Всему живущему идти путем зерна».Сеятель только бросает зерно в черную землю, а вот самому зерну необходимо прорасти, пробиться, вытянуться, выбросить колосок, созреть…Такой вот тяжкий путь зерна! Так и человек трудом, потом, усилиями добивает свой хлеб насущный, относясь к нему уважительно, по – отечески.
Вспомним, что кладут Настя и Митраша (М. М.Пришвин «Кладовая солнца»), отправляясь на заветную палестинку в свою катомку? Хлебушко! Зачем торопятся к бабушке внуки Наташа и Антон? (А. П.Платонов «ьская гроза») Полакомиться вкусными и сытными блинами, хотя расстояние от их деревни к бабушкиной было длиною в четыре километра. Девочке всего лишь десять лет, но, войдя в рожь, она боится помять хлеб, идет по обочине.
Ах, деревенское жито! Сколько жизней оно сохранило, сколько вскормило голодной детворы! Скольких вывело в свет это русское поле, колкая клятой стерней и остьями спелого колоса страдная хлебородная нива! Бессмертному хлебному колоску впору только гимны петь, потому что это драгоценность, это жизнь, это Родина. И не стоять человеку твердо на этой земле, не жить ему уверенно без чувства любви и уважения, благоговения к творению рук человеческих – хлебушку, белому, ржаному, пшеничному, ячменному. Одна роль хлеба для всех уголков страны – жизнь и искреннее уважение. Беломесцева Е. М.
www.school-essays.info
«Хлеб всему голова»
скачать «Хлеб всему голова»Цель:
- Через совместную деятельность взрослых и детей, детей друг с другом продолжить работу над формированием нравственных ценностей( Труд, уважение человека труда),
-Формирование читательского кругозора и умения работать с разными источниками информации;
-Развитие художественно- творческих и познавательных способностей, эмоциональной отзывчивости;
-Формирование эстетического отношения к искусству слова;
-Формирование духовной потребности в книге, как источнике информации и чтении .
Оборудование:
Плакаты с пословицами и стихами о хлебе.
Стол с изделиями их хлеба: каравай, бублики, ватрушки и др. изделия.
На отдельном столе тарелочка с блокадной пайкой хлеба.
На экране мелькают кадры хлебного поля, уборки урожая, вороха пшеницы, прилавки магазина, наполненные хлебом.
В течение праздник звучат песни, посвященные хлебу. («Хлеб всему голова» и др.)
Библиотекарь:Мы каждый день едим хлеб, но никому не приходило в голову мысль, что это не просто самый распространенный продукт, а одно из величайших чудес на свете. И даётся он человеку ценой больших усилий. Хлеб-это тепло родного дома, это мерка человеческих ценностей, это отношение человека к самому себе, к людям, вырастивших хлеб.
Перед вами выставка книг, посвященных Родине, природе, человеку труда, бесконечным хлебным полям, которые колышутся под ветром, колосья наполняются каждую минуту, радуя тех, кто посадил зерна в землю.
Поэты и писатели, композиторы и художники сказали много прекрасных слов о хлебе, о людях, вырастивших этот хлеб. Все эти книги о труде хлебороба, о величии крестьянского труда, гордости за выращенный урожай, благоговейное отношение к теплому караваю хлеба на столе.
От сердца к сердцу льются со страниц книг слова поэтов Кольцова и Никитина, Фета и Баратынского.
Чтец:
Дороже и злата и соболя
Он – всем и всему голова.
У хлеба значенье особое:
Державные держит права.
И так повелось это исстари!
Изба пирогами красна.
Хлеб – наиглавнейшая исповедь
Пред жизнью, во все времена. Библиотекарь:
Рассказ А. Платонова «Ветер – хлебопашец» о человеке труда, о великой земле к родной земле. Раненый воин возвращался домой и остановился около хлебного поля, заговорил с людьми, убиравшими хлеб. Послушайте
как значимо говорит он о людях труда
«Однако мне как солдату, некогда было далее на месте стоять. И жалко мне было сразу с этими людьми разлучаться , да делать нечего, надо прощаться. Я поцеловался с ним, чувствуя братство нашего народа: он был хлебопашец, а я солдат. Он кормит мир, а я берегу его от смертного врага. Мы с пахарем живем одним делом.»
В рассказе Василия Шукшина автор говорит о неповторимом волнении, которое испытывает человек, глядя на хлебное поле:
«Едешь, и на тебя все время наплывает сухой, горячий запах спелого зерна, соломы, нагретой травы и пыли…Далеко за лесом медленно опускается в синие дымы большое красное солнце; хорошо на земле, задумчиво, спокойно.»
Библиотекарь:В толковом словаре под редакций Ожегова написано:
«Хлеб – пищевой продукт, выпекаемый из теста, приготовленного из муки с добавлением воды, дрожжей, соли…»
В современном словаре под редакцией Брокгауза сказано:
«Хлеб – одно из наиболее распространенных пищевых веществ из муки хлебных растений.
А вот в толковом словаре под редакцией Даля сказано:
«Хлеб – колосковые растения с мучнистыми зернами, коими человек питается и коих посев и жатва – основа сельскохозяйственной жизни».
Вы видите прекрасную фотографию оренбургского фотографа Ю.Баженова. Она называется «Хлебное поле».
А с чем можно сравнивать хлебное поле?
С душой человека, богатой, широкой, доброй.
Именно такая душа у нашего земляка Прокофия Васильевича Нектова.
Это человек-легенда. В 30 -летнем возрасте он потерял на войне ноги.
Как жить дальше человеку , который вырос хлеборобом? Имея золотые руки, он восстановил старый комбайн и наравне с сельчанами работал на полях.. Жизнь этого человека- яркий пример твердости духа, несгибаемой воли, беззаветной любви к своему Отечеству . Это о его руках можно сказать:
Чтец:
«Золотые руки- руки не из золота,
Золотые руки не боятся молота.
В ссадинах, в мозолях руки эти.
Самые лучшие руки на свете».
Библиотекарь:
Нет , кажется человека, который пренебрегал бы хлебом, не знал его вкуса, не дорожил им. У нас хлеб, как и в далекие времена, всему голова. Вот он лежит перед нами во всех видах- от сухаря до пышного каравая, лежит, словно одушевленный верой поколений в его животворную силу: румяный, пышущий солнечной и земной энергией.
А как мы относимся к хлебу? Всегда ли бережно, рачительно, трепетно? ( рассказ детей о том, как нужно беречь хлеб, как его хранить. Дети делятся рецептами использования черствого хлеба в семье).
Чтец:
Он шел по переулку.
И нес домой в плетенке хлеб,
Жуя дорогой булку.
В пути груженую песком
Он встретил пятитонку.
И недоеденным куском
Швырнул он ей вдогонку.
Но если б думал мальчик тот
О зернышке- о чуде,
И сколько мыслей и забот
В него вложили люди.
О том, что знает вся страна:
Путь от озимой травки,
Путь от проросшего зерна
До хлеба на прилавке.
О том, что хлеб пришел не вдруг
От копен желтогрудых.
А через сотни сильных рук
И механизмов мудрых
И что он много испытал,
Хоть очень свеж и молод
Что он на солнышке лежал
И в жерновах помолот.
В пекарне на дрожжах бродил,
Прошел огонь и воду.
А уж потом в дома входил,
Чтоб пищей стать народу.
Библиотекарь:
А ведь у нашего хлеба долгая память, он не прощает неряшливости, плохого отношения к себе.
«Нет лучшего в мире цветка, чем пшеничный колос, нет лучшего сада, чем пшеничное поле, нет лучшего аромата, чем запах свежеиспеченного хлеба.»… -гласит народная мудрость.
Он пахнет полем, пахнет утром ранним.
В нем рук тепло, забота строгих глаз.
Он входит в дом сквозь годы испытаний,
Не зачерствев, как кое-кто из нас.
(Рассказ гостя праздника)
«Шла война. У нас не было хлеба. Мы собирали оброненные ржаные колоски в поле Дома мама растирала их и ставила в печь маленький хлебец, а мы , ребятишки сидели и ждали: когда же?. Я помню, как мама доставала хлебец, плакала от радости и раздавала всем по куску. Не пережившим такие дни трудно объяснить, что такое хлеб и что нет ничего вкуснее простого черного хлеба.
Библиотекарь:
О том, какова была цена хлебной пайки в блокадном Ленинграде, повествует детский писатель Вера Маркова в своем рассказе «Хлебные крошки».
Чтец:«Очередь продвигалась медленно. А точнее сказать, их было две: с одной стороны взрослые, с другой- дети. Все с замиранием сердца смотрели, как продавщица резала очередную пайку. Она бережно брала буханку черного хлеба, осторожно отрезала ломоть хлеба и так же осторожно перекладывала его в платочек стоявшему в очереди человеку. Пайка была так мала, что умещалась на ладони. И как бы осторожно она ни отрезала хлеб, на прилавке оставались крошки хлеба. Как только пайка исчезала с прилавка, тут же появлялась худенькая детская ручонка , торопливо сметала оставшиеся на прилавке крошки и так же торопливо и молча уступала очередь следующему.
Никто не шикал на детей, не сердился. Все , и взрослые, и дети , терпели ждали свою пайку».
Библиотекарь:
Посмотрите, ребята, у нас на столе кусочек черного хлеба, Ровно столько получали ленинградцы на день.
Чтец:
«Подбираю хлебные крошки. Низкий им поклон!
С детских лет горячим хлебом я заворожен,
Собирал я и колосья, и снопы вязал.
Но в стихах еще об этом я не рассказал.
С переметною сумою , потупляя взор,
Я бродил в полях осенних, по ущельям гор…
А , теперь, едва проснувшись, в доме городском:
«Хлеб горячий, хлеб горячий!»-
Слышу за углом.
Это бедных лет привычка иль святой закон?
Подбираю крошки хлеба. Низкий им поклон!
Библиотекарь:
Задумывались ли мы, в чем ценность хлеба?
Мало зернышко – грамма не весит. А взрастить его всенародные силы нужны. Семена , машины, удобрения, элеваторы, мельницы, пекарни, магазины. Сколько людей коснется хлебное зернышко прежде, чем оно попадет к нам на стол в виде булочки или мягкого батона.
(Водители, трактористы, комбайнеры, агрономы, семеноводы, механики и т.д.)
А кто помогает нам, чтобы хлеб оказался у нас на столе?
(Пекари, кондитеры, мельники, водители, продавцы)
По мере долгого пути и превращения «пашня- колос - зерно-мука-булка» ценность хлеба все возрастает.
Есть еще одно качество хлеба; именно хлебом, умением дорожить и делиться им выверяется душевная щедрость человека. И поэтому хлеб, которым ты делишься в трудную минуту, не имеет себе равных по вкусу!
Чтец:
С хлебом русский человек-
Богатырь из века в век.
Хлеб душистый, пропеченный,
С хрупкой спинкой золоченой
Нам привычен и знаком,
К нам заходит в каждый дом,
Не везде, дружок, на свете
Хлеб едят досыта дети.
Библиотекарь:
К хлебу у нас на Руси всегда относились трепетно. Сказать о хлебе худое слово считалось святотатством. Сорить хлебом- грехом.
Крошки хлеба не пропадало за трапезой. В старину в крестьянских семьях старались доесть за обедом кусочек хлеба. Обычно мама говорила детям во время трапезы: «Доешь, чтобы завтра была хорошая погода». Или: «Доешь, не оставляй свою силу».Никогда хозяйка не положит на стол хлеб нижней коркой вниз, разрезая, не оставит нож в буханке хлеба. И если во время еды нечаянно роняли со стола кусочек хлеба, хозяйка бережно поднимала его, целовала хлебушек и говорила: « Прости нас, кормилец».Этими словами она оказывала дань уважения хлебу, людям, вырастившим его , и своим примером учила своих детей беречь хлеб и уважать людей, вырастивших его.
К вас обращаюсь, сыновья.
Свои или чужие:
Отчизна. Хлеб. Любовь. Семья-
Понятия святые!
скачатьnenuda.ru
Журнальный зал: Октябрь, 2016 №7 - Наталья МЕЛЁХИНА
Наталья Мелёхина родилась в деревне Полтинино Грязовецкого района Вологодской области, живет в Вологде. Окончила факультет филологии, истории и теории изобразительного искусства ВГПУ. Как критик печатается в журналах «Знамя» и «Октябрь». Автор трех книг прозы. Лауреат и дипломант Международного Волошинского конкурса (2013, 2014).
ТРАКТОРИСТКА
Павле Арсеньевой
– Ма-а-ать, – нараспев позвал Валерка. – Куриц-то наших лиса скоммуниздила.
Говори он с кем другим, а не с матерью, так вместо «скоммуниздила» обязательно вставил бы более привычное и емкое для деревенского мужика слово. Но его родительницей была сама Евгения Ивановна, бывший бригадир механизаторов третьего звена колхоза «Северный путь». При ней не матерились, а если и проскочит соленое словцо, так многократно извинялись. При ней не курили. Ее называли только по имени-отчеству. Все. От председателя колхоза Викентия Палыча до матюгальщика и пьяницы Тохи-Картохи.
Была она женщиной великанского роста, с огромными ручищами и некрасивым лицом, идеально круглым, в россыпи родинок и при этом всегда красным, как разрезанный поперек арбуз. Валерка не унаследовал материнской внешности, как раз более подходящей для мужика, чем для женщины. Был он худеньким и невысоким – сорок лет, а всё как подросточек. В отца, наверное. Но как выглядел Валеркин отец, где жил и чем занимался, никто в деревне не знал, и сам Валерка тоже. Даже отчество в свидетельстве о рождении у него было записано по матери – Евгеньевич. На заданный в свое время вопрос Евгения Ивановна ответила сыну, как отрезала: «Человек. И боле мать не пытай».
А вот внуки Евгении Ивановны – Колька да Сашка, Валеркины сыны, – те в бабку уродились богатырским ростом, но только красавцы получились, как в сказке. Кровь с молоком. Погодки. Сначала в школе в баскетбол играли, а теперь оба в техникуме в райцентре учатся и за районную сборную выступают. Таких парней растить – ой не просто! Вот семья перед летними каникулами, в самом конце весны, и прикупила десяток курочек-молодушек и петушка, чтобы свои яички были, домашние, студентов кормить. Но случилась беда: кто-то залез в курятник и нарушил его подчистую. Только пух, кровь да перья оставил.
Валеркина жена Катерина даже украдкой слезу смахнула, так жаль ей было кур. И вовсе не из-за денег, потраченных на несушек, расстраивалась Катерина. Просто умела она чуять чужую боль. «Страшно им было. Хоть и птицы, но живые ведь, никому умирать неохота», – объяснила она.
Евгения Ивановна в ответ на невесткины нежности только насмешливо фыркнула: «Птичку жалко!» И приказала сыну найти вора. Валерка провел следствие и теперь в чуланчике за кухней терпеливо и тщательно заряжал патроны. Готовился к суду над обидчицей.
– Почем знаешь, что лиса? – потребовала отчета Евгения Ивановна. Она сидела в кухне у шестка русской печки и чистила картошку.
– Так я и нору нашел. Лисята у ей. Пять штук. Они ведь, мать, лисы-то, считать умеют. Я по телеку видал в передаче.
– Да ну этот телек, – махнула ножом Евгения Ивановна и вытерла под носом, оставив над губой серый развод картофельного крахмала. – Там и наврут – недорого возьмут. Не умеет зверье считать. Что ты, как дитё неразумное, всему веришь?
– Правду тебе, мать, говорю. Природой так задумано. Как у лисы детеныши, так она каждому старается еды принести. Есть пять лисят, так значит, каждому по мышонку, всего пять мышат. Тащит сразу пятерых, из пасти только хвостики висят, как спагеттины. Так показывали.
– Вот было у нас десять курочек, так каждому лисенку выходит по две, – усмехнулась Евгения Ивановна.
– Ну да, – подтвердил Валерка. – А сама, поди-ка, петуха съела.
Евгения Ивановна кончила чистить картошку. Вечером невестка вернется с работы (в школе Катька продленку у первоклашек вела) и сварганит пюре. А пока родоначальница решила сама покормить поросят, а то Катька вечно не дочиста выгребала у свиней из колоды. Придет, сюсюкает: «Ой, вы мои хрюшечки, пятачки-хвостики!» Бока им чешет. А кислую кашу так из углов колоды и не выскребет. «Малахольная все же Валерке баба досталась. Что с нее взять, с учительницы... Хочешь, чтоб было хорошо, – сделай сама», – про себя подумала Евгения Ивановна.
Теперь матери семейства было тяжело даже до хлева через мост перейти. Ноги, всю жизнь литые, как чугунные колонны, под старость еще и распухли от варикоза. Давал себя знать и лишний вес. Хорошо хоть, Валерка загодя снес свиное пойло к стайке. Тщательно выгребая скисшую поросячью кашу специальной ложкой-лопаткой, как ковшом экскаватора, Евгения Ивановна улыбнулась, не разгибаясь, словно спрятала улыбку в колоду: «Жалеет Катьку свою. Хорошего все же парня вырастила».
Вылив поросятам пойло, родоначальница еще раз осмотрела место преступления – курятник. Под насестом белели перышки. Евгения Ивановна вспомнила невесткины слезы. И снова усмехнулась. Вот ведь жальчивая! А ее саму, Евгению Ивановну, никто не жалел, так уж повелось с детства.
Матери с отцом не до того было. Дочь они любили, но Евгения Ивановна росла старшей в семье, а меньше ее – еще шестеро. В школе только на «четыре» и «пять» училась, хотелось и в институт поступить, да не хватило бы у родителей ни сил, ни денег, чтоб ее выучить. По комсомольским путевкам всех девчонок из класса разом отправили на курсы доярок, и все покорно пошли, как коровье стадо. Только Евгения Ивановна заартачилась. Спросила у председателя направление в райцентр учиться, а тот в насмешку всучил ей «парнячью» бумагу – на механизатора в сельхозтехникум. Сказал: «Не бабье дело учиться. Но хочешь, так вот, механизатор нам нужен». Думал, заревит девка от насмешки да передумает. Тогда сильно доярок в колхозе не хватало, хотелось председателю, чтобы и эта дуреха-выскочка на ферму пошла.
Не тут-то было! Главное, что стипендию дали. Выучилась Евгения Ивановна, и не только на механизатора. Единственной девушке в группе, да еще с такой внешностью, как у нее, пришлось освоить трудную науку уважать себя, а как освоила, так и другие уважать начали. И лишь однажды на соблазн поддалась, не устояла, поверила, что и таких, как она, любить могут. Известно, чем такие истории кончаются – принесла домой в подоле. Не первая, не последняя некрасивая молодая дуреха из деревни…
Евгения Ивановна даже теперь, на склоне лет, поморщилась, вспомнив, как днем работала на тракторе в колхозе, ночами люльку качала да над учебниками спала, чтобы заочно учебу окончить. Особая обидушка: бывало, как пойдет в сельпо за хлебом, так в спину всякий раз бабьи смешки летели, что и на такое размужичье кто-то позарился. А вот трактористы в бригаде – те сразу приняли за свою. Зауважали за то, что в технике она разбиралась лучше, чем колхозный кузнец дядя Веня. И сами не обижали, и бабам своим в обиду не давали. «Хороший ты, мужик, Енюха[1]! Хоть и рожавший!» – так шутили.
«Хороший мужик Енюха» жила монахиней, но не могла избавиться лишь от одной женской страсти – любила хорошо одеться, причем предпочитала яркие цвета. Даже и теперь, на склоне лет, она носила щеголеватый оранжевый платок – по цвету чистый лисий мех! Внуки-баскетболисты очень этот ее платок любили. Всегда – на огороде ли, на покосе ли, – подобно оранжевому огоньку, издалека было видно их высоченную крепкую бабушку. Они по-вологодски называли Евгению Ивановну «баушка». Так и говорили: «Баушка у нас огонь!»
Никому, кроме внуков, не простила бы Евгения Ивановна таких вольностей. Как только в возраст вошла да стала бригадиром, уж и Енюхой звать ее не осмеливался даже сам председатель. Только Евгения Ивановна – с почтением за труд, заслуги, с опаской из-за тяжелой руки и стального характера...
«Жалеть не жалели, так уважали зато. Пожалеть и скотину можно, Катька вон и о курицах плачет», – утешила сама себя Евгения Ивановна и принялась собирать под насестом перья, оставшиеся после лисьего нападения. Подлиннее перышки – противни для пирогов мазать. Покороче – в подушки пойдут. «Нет, нечего Бога гневить, нечего», – одернула себя Евгения Ивановна. Не забыть, как Валерка, выучившийся на инженера-механика – не в техникуме, а в сельхозакадемии! – протянул ей свой диплом со словами: «Ты, мать, теперь династию основала!»
И вспомнила, как катала Валерку, маленького, в тракторе. Ох и смышленый же рос! Уже в три годика руль держал крепко, сидя у матери на коленях. Но вместе с хорошим вновь в памяти сорняком проросло плохое: чуть не ревела ведь, как зарплату урезали. Мужикам за посевную или сенокос – премии, а ей – шиш! И даром что наравне с ними и пахала, и косила, и сеяла. Даром что в это время дома почти не бывала, так что Валерка, считай, в кабине трактора вырос. Один ответ у дамочек в бухгалтерии, перекинут из ручки в ручку бумажки с проставленным рабочим временем, зафыркают: «Нешто ты, баба, а как мужик отработала? Не смеши народ!» А ведь шагомером все посчитано, и в ведомостях записано, что нисколько не меньше других трактористов наработала.
Потом уж бригада за нее заступилась, но до этого братского заступничества бывали месяцы, в которые каждую копейку считала, сколько их на день-то потратить можно. Конфеты шоколадные для Валерки только с зарплаты купить могла. «Вот и лисонька для своих детушек счет ведет». Разогнулась Евгения Ивановна, подняв последнее перо под насестом, да забыла про свой гигантский рост, приложилась с маху головой о жердь для петуха. Больно! Искры из глаз полетели! А с ними и слезы. «Матушка Богородица, матерям защитница! Спаси и помилуй! И к чему такой уродилась! Всю-то жизнь только кланяйся! Да лбом бейся!» – Она села прямо в сено у поросячьей стайки и размазала перьями по лицу-арбузу непривычные для нее и, наверное, потому такие крупные соленые капли. Посидела немного, пришла в себя. Тяжело по мосту протопала в избу и, едва открыв дверь, велела Валерке:
– Лису не трожь! Не смей бить – пусть живет.
– Ты чё, мать? – удивился Валерка, от неожиданности со звоном уронив на пол латунную гильзу. – Она ж куриц утащила! – и споткнулся взглядом о материно влажное лицо. В ручище у Евгении Ивановны утопал белый букет из куриных перьев – ни дать ни взять букет невесты. – Ты чего, мать, упала или ударилась? Больно тебе? Ма-а-ам, ты чё?
– А ничё. Мать она. Все у ней посчитано. И колоду новую поросятам сколоти. У старой край отъели.
Валерка послушно и как-то стыдливо, второпях засунул охотничьи принадлежности в сейф и выскочил поглядеть на якобы обглоданную поросячью колоду, которую сам же и заменил на новую еще вчера днем.
ЧТО МЫ ЗНАЕМ О ХЛЕБЕ
– Вы, поколение, выросшее в тепле и заботе, не знавшее ни войны, ни голода! Что вы знаете о хлебе?! – взревел бородатый писатель.
Под высоким потолком школьного зала эта фраза обрела мощь чугунного кулака. Она обрушилась на школьников сверху, ударила им по ушам, и каждый вздрогнул, очнулся от дремы под бубнеж прозаика и по ученической привычке послушно задумался: «Что я знаю о хлебе?»
Писатель был из числа тех, чья фамилия украсит графу «нравственное воспитание» любого педагогического отчета. Он рьяно громил в своих книгах «пороки молодежи» и расписывал «прелесть старины деревенской». Прозаик жил в областной столице в комфортабельной квартире, ключи от которой ему выдали еще при советской власти. В школу его привезли на машине, выпрошенной завучем у администрации колхоза.
Встреча с писателем проходила в промозглый октябрьский день, и за пластиковыми окнами на опустевших клумбах ветер трепал последние жидкие цветки календулы. Так злой учитель хватает за вихры рыжего пацана и таскает в остервенении, мстит за все проказы и шалости.
Примерно половину учеников в школу привозил автобус. В семь утра пазик начинал собирать старшеклассников по долам и весям необъятного района. Он курсировал от деревни к деревне, от хутора к ферме, подбирая сонных и продрогших подростков. В Герасимове жил один пацан – Колян из девятого «Б», в Паутинке – одна девчонка, Дашка Лепихина из выпускного, на ферме у хутора Цветково садился ее одноклассник Олег, в Батагове – пять человек, в Урочище – Маринка из класса коррекции. Собрав всех, к восьми утра пазик привозил старших подростков в поселок Первач и тут же уезжал за учениками начальных классов.
В Перваче находилась большая школа. В ней учились дети со всей округи и, конечно, местные ребятишки. Поселковые на детском языке именовались центровыми, а приезжие – дальними. Центровые и дальние то развязывали войну, то заключали недолгий мир. Так они познавали на практике то, что в теории в учебниках обществознания называлось «социальным неравенством».
Центровые жили в благоустроенных квартирах городского типа. Они приходили ровно к началу уроков и уходили сразу после их окончания. По вечерам они посещали школьные кружки и секции, а некоторые даже ездили в близкий к поселку райцентр: кто в бассейн, кто в «художку». В Перваче работал клуб с дискотеками по выходным, в нем даже показывали кино, а иногда со спектаклями приезжал ТЮЗ из областной столицы. Центровые были лучше одеты, их сотовые и планшеты выглядели более модными и стоили дороже.
Дальние ежедневно после уроков подолгу торчали на школьном крыльце в ожидании пазика, который отвезет домой. Они возвращались в родные избы, где нужно к приходу родителей с работы протопить печи, наносить воды, обрядить скотину.
Среди них встречались такие мальчишки и девчонки, которые знать не знали, что такое детский сад. Сидели до первого класса дома с бабками и потому не умели ни рисовать, ни клеить, ни делать аппликации из цветной бумаги… Называли учительницу Марию Ивановну по деревенской привычке тетей Маней, не могли построиться в шеренгу на физкультуре, путали право и лево, говорили, протяжно окая. В их речи встречались слова, которые центровым были непонятны. Все эти «цуноцки» и «гумаги», «гогоны» и «баско» звучали смешно и дико, как язык варваров. И у некоторых дальних вообще не было ни «сотиков», ни планшетов – обычно у тех, кто рос в многодетных семьях.
Где-то на границе шести-семи лет центровые и дальние впервые инстинктом не человека, но звереныша понимали еще не облеченную в слова истину: никакого равенства на самом деле не существует, что бы там ни заливали авторы учебников. Центровым – «художка» и тренировки, а потом вузы и города, сытая и спокойная жизнь. «Дальним» – дорога да работа, а когда вырастут – работа, работа, работа, работа, работа, работа... Никогда не заканчивающаяся. В воспоминаниях о школе останутся синяки, полученные в драках с центровыми, темные ели, мелькающие за окном автобуса, мороз, пробирающийся в ботинки и валенки, так что невольно поджимаешь пальцы и глубже упихиваешь ноги под сиденье пазика, и неизбывная, ничем не перебиваемая тоска по дому....
Каждый день дальние совершали путешествие из одной реальности в другую. Школьный пазик, как машина времени, перевозил детей из умирающих деревень в иную цивилизацию – из прошлого в настоящее. Это путешествие будто отнимало у маленьких дикарей силы родной земли. Оторванные от нее, они становились вялыми, раздражительными и сонными. Пытаясь приободрить самих себя, дальние шутили, что, как в сказках про Гарри Поттера, они трансгрессируют всем пазиком из деревень в Первач.
Немудрено, что после «трансгрессии» до полудня дальние обычно дремали, наплевав на уроки. И теперь, когда глас писателя – «Что вы знаете хлебе?!» – разбудил юных варваров, каждый из них завел думу о своем собственном хлебе.
– Что вы знаете о хлебе?
Дашка Лепихина думала о том, что после уроков до прихода школьного автобуса нужно успеть купить хлеба в колхозном магазине. Четыре буханки и два батона для своей семьи и еще одну буханку, чтобы съесть ее прямо в пазике вместе с многочисленными двоюродными и троюродными братьями и сестрами, племянниками и племянницами, которые тоже учились в школе в Перваче.
Дашка – представительница не просто семьи, но рода Лепихиных. У ее бабушки – тоже Дарьи – было более полусотни внуков и правнуков, и большинство из них жили в окрестных деревнях. Восемь внуков-правнуков, включая саму Дашку, пока еще учились в школе.
Бабу Дашу – почетную колхозницу, знатную доярку и мать-героиню – знал чуть ли не весь район. Это была круглолицая и очень худенькая старушка, глядя на которую не верилось, что вот эта вот маленькая женщина когда-то родила и вырастила девятерых сыновей. Отец Дашки-младшей был последышем, девятым, последним сыном, поэтому престарелая мать по обычаю осталась коротать свой век в его доме. Каждое утро баба Даша выдавала Дашке-младшей маленькую денежку – одну на всех потомков-школьников. На эти деньги дети Лепихиных, давно и напрочь запутавшиеся, кто кому из них какой родней приходится, обычно покупали буханку хлеба. Не сладости, не чипсы, не сухарики и не лимонад, а именно хлеб. И вовсе не потому, что они нуждались. Наоборот, трудолюбивые семьи Лепихиных жили хоть не богато, но и не бедно. Просто дети успевали серьезно проголодаться за день и давно, как и все дальние, в долгих ожиданиях автобуса усвоили, что от сладкого на пустой желудок можно заболеть. К тому же бабушкиных денег на чипсы или конфеты для восьмерых все равно не хватило бы. А хлеб – ничего, хлеб можно, хлеб вкусно, хлеб – на всех.
Лепихины по-братски делили буханку не только между собой, но и между своими товарищами, так что хлебом от бабы Даши причащался весь школьный пазик, и даже водителя дядю Лёшу дети угощали, но он всякий раз отказывался. Самыми вкусными считались горбушки и черная корочка. «Горбухи» всегда доставались младшей и старшей – первокласснице Нинке Лепихиной и выпускнице Дашке. «Ешьте, девки! Кто горбухи ест, у того титьки больше вырастут!» – хохотал девятиклассник Серега Лепихин. Если бы кто-то чужой позволил себе такую шутку о его сестрах, то сразу получил бы от Серегив харю.
Очень редко от буханки оставался мякиш – самая сердцевина, серый клейкий комочек, похожий на мокрого воробья. Вернувшись домой, Дашка отдавала этот мякиш бабушке. «Не доели мы, бабуль», – немного виновато и в то же время весело говорила Дашка. «Доисть надо!» – строго отвечала баба Даша. Она пережила голодомор сороковых годов и до сих пор тайком от младшего сына сушила у себя под матрацем сухари – так, на всякий случай, на тот самый черный день, от которого любым способом надо спасти каждого из полусотни внуков и правнуков.
Старушка садилась на лавку под иконами и смотрела, как Дашка-младшая, ловко орудуя клюкой[2], достает из русской печки щи, разливает по тарелкам себе и бабуле. И в кухоньке сладко пахло пареной капустой и мясом. Старая и юная Лепихины вместе обедали. В прикуску со щами баба Даша деснами дожевывала за своими потомками серый клейкий мякиш, потому что сухарь из него получится плохой и может даже заплесневеть под матрацем. А еще потому, что на этом кусочке остались прикосновения всех восьмерых, младших и любимых: шестнадцатилетней Дашки, шестилетки Нинки, хулигана Сереги, тихони Матвея, близнецов Кольки и Димки, красавчика Руслана и задаваки Тоньки.
Мечтая поскорее вернуться домой к бабуле, Дашка слушала писателя в пол-уха. Она еще не знала, что пройдет всего полгода и бабули не станет. Чтобы проводить доярку-героиню в последний путь, колхозу придется выделить не один, а два пазика, включая школьный. Но даже в два автобуса потомки бабы Даши уместятся с трудом... И каждый из внуков и правнуков во время этой печальной поездки, глядя в окно или в лица родных, будет вспоминать вкус той самой бабушкиной буханки хлеба – горбушки, корки, мякиша, – но при этом во рту ощущать только горючую едкую соль...
– Что вы знаете о хлебе?!
Маринка Петрова из Урочищ, та самая, что училась в классе коррекции, вспомнила, как в воскресенье проснулась посреди ночи от странного шороха, непохожего на обычную возню крыс. Оказалось, это отчим сделал заначку под печкой. У него там хранился недопитый портвейн и полбуханки черного хлеба.
У Маринки было шестеро младших братьев, причем только шестой – от отчима. Мать нигде не работала – запила еще с юности, к тому же в прошлом году у нее обнаружился рак надпочечников. Отчим тоже нигде не работал, только иногда собирал черный металл и сдавал скупщикам. Дома жрать было нечего, кроме грибов и картошки. Маринка все лето «строила» братьев – безжалостно гоняла ребятишек в лес и на прополку огорода. Так на грибах, картошке и Маринкиных матюгах и выживали. Когда начинался учебный год, «стройка» продолжалась: Маринка требовала от братьев, чтобы они хорошо учились, и, действительно, из всей семьи в классе коррекции оказалась только она сама. Маринка по этому поводу не горевала нисколько, наоборот, хотела с учебой поскорее разделаться, потому что сразу после девятого ее уже пригласили на работу – скотницей к фермеру Милюкову.
С родителей Маринке едва удавалось выколотить денег на батон или буханку в день. Хлеба хватало по куску на каждого, а ребятишки очень его любили, особенно младший Димон. Этому дай горбушку в два пальца, даром что зубы еще не все проклюнулись, замуслякает весь кус прямо деснами подчистую. Отчим приноровился: он прятал хлеб от детей, а портвейн от жены. И ночью употреблял. Иногда ребятишки оказывались проворней и находили его «нычки»: хлеб съедали, а портвейн отдавали матери. Это единственное обезболивающее, которое ей еще помогало. Отчим пытался налупить провинившихся, но он всегда был полупьян, нетвердо держался на ногах и не мог никого поймать, поэтому только бессильно матерился и обзывал ворами. Маринки он боялся как огня: она поколачивала отчима, от пьянки ставшего похожим на сухую желтую щепку. «Что вы знаете о хлебе?» – с укором прозвучал вопрос писателя, и Маринке, очнувшейся от дремы, тут же стало мучительно стыдно: в воскресенье днем она еще ничего не знала о хлебе, спрятанном под печкой, и не успела найти его раньше, чем отчим все сожрал. «Надо же быть такой дурой! – ругала себя Маринка. – Все обыскать, а под печку не заглянуть!»
– Что вы знаете о хлебе?
Олег Водоносов, самый красивый парень в одиннадцатом классе, готовился поступать в военную академию и потому учился только на «отлично». В девятом он сдал математику на сто баллов, и теперь математичка Анна по прозвищу «Ванна» (по отчеству Ивановна, по фамилии Ванина) мечтала, что и на ЕГЭ Водоносов покажет тот же победный результат. Олег старался прислушиваться к тому, что говорит писатель, потому что предстояло по итогам встречи написать сочинение, а русский с литрой шли не так гладко, как алгебра с геометрией. Однако утренний холод и постоянное недосыпание действуют одинаково и на отличников, и на двоечников, и на спортсменов, и на хлюпиков. Как и всех, после сегодняшней «трансгрессии» в пазике из мира в мир Олега слегка знобило целый день, а теперь клонило в сон. После вопроса «что вы знаете о хлебе?» Олегу вспомнился Руслан Алиев, армейский друг старшего брата. Брательник и Алиев вместе служили в десантных войсках в Пскове. Только брат после срочной вернулся в родную деревню, а Руслан подписал контракт.
Этим летом Руся приезжал в гости. Он оказался классным парнем и научил Олега кидать нож, показал пару прикольных приемчиков рукопашного боя, а то брат вечно отнекивался, мол, некогда с тобой, салагой, заниматься, мол, сам учись... Уже перед отъездом, в середине августа, Руслан пошел на охоту с ночевкой, и Олег с ним напросился. Брат не смог с Русей пойти: уборочная началась, а он комбайнер. Ох и тяжело Олегу пришлось с десантником! Руслан по лесу бегал как лось – с той же скоростью. За день полсотни километров намотали, не меньше. К вечеру дождь пошел. Руслан объяснил, как сделать шалаш из еловых ветвей с помощью одного только ножа. Потом учил, как в сырости костер разводить. Сварили добытого рябчика с картошкой, а затем пили чай с сахаром и пшеничным хлебом. Рябчик, добытый в смородишнике, жирел все лето на угольно-черных ягодах, и от тушеного мяса шел смородиновый дух по всему лесу. Ужинали, сидя в шалаше, дождь по еловым веткам шлепал, а внутри было уютно и тепло, и хвоей пахло, и дымом, и табаком немного от Руслана, и мужским потом.
Руслан разделил на двоих половину пшеничной буханки и сказал, что подсоленный белый хлеб очень вкусно есть со сладким чаем. Крупная прозрачная соль блестела на белой мякоти, и капли дождя иногда падали на коричневую корку. Олег и Руслан обсуждали, что с утра на запруду за утками надо будет сходить и что осень уже чувствуется. Спать легли, и Олег, согревшийся и уснувший под курткой старшего друга, понял, что жизнь готов отдать за хотя бы еще одну такую ночевку. Он знал теперь, что никогда не станет комбайнером, как брат, и Руслан тоже никогда не стал бы, потому что таким, как они, есть лишь одно место на земле – на охоте или на войне. Только там все ясно и просто, как в таблице умножения, прекрасной в своей девственной чистоте и однозначности...
В конце августа Руслан ушел воевать на Донбасс добровольцем. Олег смотрел новости по телику или читал их в интернете на «сотике». Он понимал, что всюду врут, но следил за сводками с ревнивым вниманием. Каждый день Олег отрезал себе на ужин кусок белого хлеба и посыпал крупной солью, но даже со сладким чаем хлеб отныне имел горьковатый привкус еловой смолы и едва уловимый аромат черной смородины.
– Что вы знаете о хлебе?
Восьмиклассник Женька Самсонов о хлебе знал больше других, хотя и учился из рук вон плохо. Все понимали, что он еле-еле дотянет до девятого класса, а потом станет тем, кем и положено стать мужчине по фамилии Самсонов – трактористом. Его отец, дед, братья и племянники – все были трактористами и комбайнерами. А прадеду на юбилей даже собственный трактор от колхоза подарили, с именной табличкой: «Николаю Ивановичу – родоначальнику династии Самсоновых».
Говорят, татаро-монголы сажали ребенка на коня раньше, чем тот учился ходить. Впервые батя взял с собой Женьку в кабину трактора раньше, чем тот научился сидеть. Даже фотография сохранилась – молодой отец, сияющий от счастья, а на руках его завернутый в клетчатое одеяльце Женька с широко раскрытым, орущим ртом.
Как только мальчишка немного подрос, отец стал брать его с собой на работу. По весне Женька наблюдал, как плуг вспарывает брюхо сонной земли, как падают в коричневые раны зерна, а спустя пару недель, если пройдут обильные ливни, семя поднимается дерзким зеленым подшерстком. Летом он любовался валками скошенной травы. У отца они получались безупречно ровными, словно строчки стихотворений на книжной странице. Ближе к осени батя менял трактор на комбайн. Больше всего Женьке нравилась ночная жатва. Цвет зрелого ячменя в свете фар, запах горячего зерна на сушилке. Обеды в полвторого ночи, когда мужики составят технику полукругом на уже лысом участке поля, сядут в ряд, возьмут в руки миски с гречневой кашей и, прогоняя сон, станут хохотать, травить байки под тревожные крики птиц, все лето проживших вблизи ячменных полей.
Женька в запахах, звуках, цвете, в движениях рук на руле и рычагах знал, как рождается хлеб. Но не мог рассказать. Его речь была неразвита, потому что, как говорила училка литры Татьяна Семеновна, за свою жизнь Женька прочитал три книги – «букварь, вторую и синюю». Зато он умел понимать знаки, которые оставляет природа на окрестных полях: когда пора начинать сев или выгонять скотину на пастбища, поздно ли в этом году созреет пшеница и каким будет урожай картофеля... Женька, горюющий из-за неудач в школе, не мог объяснить сделанное им открытие: истинная красота земли открывается только в безмолвии тяжкого труда. Он мог бы так сказать, но не умел. Он в буквальном смысле не имел слов помимо тех, которые нужны для работы в поле.
– Что вы знаете о хлебе?
В ответ на этот возглас писателя Юркин живот раздраженно забурчал. Девятиклассник Юрка Каменский жил вместе с матерью в деревне Абрамцево. Отца своего не знал, а отчимы менялись каждый год. Сейчас, например, в отчимах ходил бывший зэк, которого Юрка запросто звал Саней, и Саня, пожилой уже мужик, даже и не пробовал протестовать против такого обращения из уст подростка. Саня, всю жизнь просидевший в колониях, то ли не знал, как мальчишки должны обращаться к мужчинам, то ли с высоты своего опыта понимал, что Юрку вереница отчимов окончательно задолбала и пацану плевать на все границы и правила. Саня и мать беспробудно пили, а в перерывах воровали или подрабатывали скотниками на ферме. Жителей в деревне почти не осталось, и, когда постоянные работники уходили на выходные, на подмену брали даже алкашей.
Юрка питался в школе бесплатно как малоимущий. Он бы давно учебу бросил, если бы не эти обеды. Но беда в том, что школьного питания было слишком мало для растущего организма. Юрка подворовывал. Когда подавали звонок на первый урок, он прятался в раздевалке и обшаривал карманы пальто и курток в поисках мелочи. А в столовой, когда буфетчица тетя Валя отвлечется, набивал карманы заношенной до дыр толстовки хлебом. Иногда удавалось стащить пирожок или ватрушку.
Юрка был невысоким кареглазым худышкой, хрупким, гибким, как веточка ивы. Его обзывали «девкой» и «бабой» за слабость телосложения и нередко бивали центровые, поэтому мальчишка научился быстро бегать и виртуозно прятаться. Сам он никого и никогда не обижал, если не считать за обиду украденную мелочь. Юрка очень радовался, что у него нет младших сестер и братьев, как у Маринки из Урочищ, иначе пришлось бы кормить и их тоже. Он мечтал поскорее уехать в город. Что он там будет делать, в этом городе, Юрка не знал, но надеялся, что там-то уж точно он сможет как-то устроиться. Может быть, пойдет работать грузчиком на склад супермаркета. Саня говорил, что грузчики в больших магазинах всегда нужны. Отчим делился разными способами воровства в супермаркетах, и Юрка, готовясь к будущей жизни в городе, мотал на ус. Он слушал Саню так внимательно, как никогда бы не стал слушать учителей в школе.
Мать, глядя на Юрку, часто повторяла: «Жаль, не девкой родился. Замуж бы выдать, и готово!» Сама она выросла в детдоме и не видела ничего особенного в том, что не могла обеспечить сына даже куском хлеба на каждый день. «Его в школе кормят! Отвяжитесь!» – беззаботно отвечала мать, когда на ферме ее начинали стыдить доярки. Но зато, когда она получала зарплату, они устраивали пир на весь мир: ветчина и сыр из райпо, копченая скумбрия, курица гриль. Вино и водка лились рекой... Пьяная, сыто икая, она то пела дворовые песни времен детдомовской юности, то кормила Юрку, приговаривая: «А говорят, я впроголодь тебя держу! Ешь, сыночек, ешь!» Зарплаты хватало дня на два.
Юрка донашивал вещи, которые ему отдавали из жалости. Его иногда кормили – тоже из жалости. И сам он научился жалеть людей. У Юрки обнаружился неудобный для вора талант: он почти физически ощущал боль другого человека. Однажды у матери заболели зубы, медицинский полис она так и не сподобилась получить, а денег на платного стоматолога, который принимал в райбольнице, конечно, не было. Мать лежала на печке, прижавшись флюсом к горячим кирпичам. Дров по такому случаю Саня украл из колхозной столовой, своих-то на зиму, как обычно, запасено не было. Мать скулила, как щенок, недавно отнятый от кормящей суки, а Юрка лежал в комнате на диване и, словно пульс, ощущал биение материнской боли во всем своем теле.
Он не выдержал – сбегал к соседке бабке Мане и попросил у нее анальгину для матери. Лекарства в деревне – это драгоценность. За ними приходилось ездить в город, нанимать машину или топать пять километров до автобусной остановки, но баба Маня все-таки дала пластинку таблеток и сунула парню буханку домашнего хлеба, который она не покупала, а сама пекла в русской печи. У бабы Мани, старой доярки, болели распухшие ноги, ей было трудно дойти до магазина в соседней деревне.
Мать, положив на дырку в коренном сразу две таблетки, затихла и скоро уснула. А Юрка отрывал кусочки от хлебной плоти и медленно разжевывал. Буханка пахла не так, как магазинная, и, вкусив дар от чужого семейного очага, Юрка не выдержал: по его щекам побежали предательски горькие, совсем не мужские, не воровские слезы...
– Поэтому не забывайте, что не только хлебом единым жив человек.
Так закончил писатель свою речь, растянувшуюся на два урока. Учителя наперебой стали благодарить его за встречу, ребятам разрешили разойтись, и «не знавшие ни войны, ни голода», смеясь и толкаясь, гурьбой вывалились из актового зала – кто домой, а кто на остановку школьного пазика. Знаменитого прозаика повели в столовою – кормить обедом. Юрка Каменский и Жека Самсонов уже разведали, что к его приезду повар тетя Катя испекла огромный пирог с яблоками и повидлом, и именно поэтому на всю школу так сладко пахло вареньем во время большой перемены.
magazines.russ.ru
