Сатира первая. На чужой манер хлеб русский не родится
Сатира первая - Шаховской Александр Александрович
Сатира русских поэтов первой половины XIX в.: АнтологияМ., «Советская Россия», 1984. (Школьная б-ка).
Мольер! Твой дар, ни с чьим на свете не сравненный,В отчаянье меня приводит всякий раз,Как, страстью сочинять, к несчастью, ослепленный,Я за тобой хочу взобраться на Парнас.Комедию пишу, тружусь, соображаю,По правилам твоим мой план располагаю,Характер, драмы ход, развязку, разговор —Все, все обдумаю и сам собой доволен:Мне кажется, мой слог приятен, чист и волен,Смешного множество, прелестный шуток сбор,И, словом, все в моей комедии мне мило.Но на столе моем, как будто на беду,Нечаянно твои творения найду,Невольно разверну, прочту, вздохну уныло,Новорожденное дитя мое беру,Бешусь, кляну его и в лоскутки деру.Так, ты один, Мольер, без злобы и без шутства,Смеяся над людьми, умел людей смешить!Твой быстрый взгляд проник в умы, в сердца и в чувства,Чтоб, забавляя нас, нас разуму учить.Твой дар божественный дал душу, жизнь и силуИскусству Талии; ты тайны в нем открыл,Которых до тебя никто не находил.Но ты ж, к беде моей, их взял с собой в могилу.Проснись, Мольер! Восстань и ум мой просвети,Скажи, как мне писать? Мой дух горит желаньемПолезным сделаться порока осмеяньем.Хочу я чудаков на разум навести.Что делать? — Не могу я видеть без досадыПороки, слабости и странности людей!Одни довольны всем, всему на свете рады.Несчастие гнетет их ближних и друзей,Беды со всех сторон, родные их в обиде,В гонепьи, в гибели, да им в том нужды нет —Но трогай их одних; гори огнем весь свет —Им это фейерверк, в большом лишь только гиде.Другие все брапят, все в свете не по них,Что хочешь делай ты, ничто им не в угоду,Сердиты на мороз, на жаркую погоду,Изволят гневаться на малых, на больших,Нет спуску никому, друзья и супостаты,И мертвый, и живой, и умный, и глупец,Коль к речи им придут, разруганы вконец,И, словом, без вины у них все виноваты.Мне скажут, пусть их врут, какая в том беда?Все знают, что они за то на свет озлились,Что сами ни к чему на свете не годились.Согласен, не было б в их болтовне вреда,Когда бы люди все о всем судили самиИ пе ленились бы своими жить умами,Иль если б родились глупцы без языка;А то, к несчастию, что зависть вымышляет,То леность слушает, а глупость разглашает.Увидев вестовщик меня издалека,Спешит, бежит ко мне и машет мне руками,Кричит, толкает всех, боится опоздать.Бедняк! задохся он, пот льет с него ручьями!А для чего? — Чтоб ложь чужую перелгать.Он по три четверни переменяет в сутки,Чтоб побывать везде, наслушаться вестейИ к вечеру, собрав чужие толки, шутки,Их выдать за свои между своих гостей.Имея пылкий ум, рассказа он чужого,Как эхо, как скворец, не любит повторять,Услышит слова два — прибавит к ним три слова,А в добрый час и сплошь изволит сочинять.Вот мой сосед идет. С готовою улыбкойДля всех, кто встретится немного познатней,Как кланяется им, какой хребет прегибкий!Спина его совсем как будто без костей!Он знатным рад служить и честью и душою,Все хвалит, такает, лишь только б угодитьТому, кто иногда изволит брать с собоюЕго по улицам от скуки походитьИ на вечер в свой дом изредка приглашает.А в нем весь свет большой за картами сидит,Или под музыку охотничью зевает,Иль в вальсе бешеном себя как вихрь кружит.Хоть карт наш такальщик не брал ни разу в руки,Не любит музыки, для танцев не рожден,Но, радуясь, что в дом презнатный приглашен,Он нюхает табак, чтоб не уснуть от скуки…И счастлив!.. но едва ль не счастливей его,Там шпорами бренча, хват такту бьет ногою!Затянут, вытянут, любуяся собою,Кобенясь, ни во что не ставит никого,Лишь дай здоровья бог его четверке чалой,Тарасу кучеру да пристяжной удалой,А в прочем дела нет ему ни до чего.Близ хвата франт сидит, с премодным воспитаньем,С ухваткой дамскою, с сорочьим щебетаньем,Головку искривя, так нежен, так уныл,И молча говорит: смотрите, как я мил! —Как милым и не быть? легко ли? три аббатаНа разных языках учили молодцаИ, выпуская в свет, уверили отца,Что редкость сын его, что в нем ума палата.И правда! затвердил он имена всех книг.Парижский двор, театр он вам опишет вмиг,Хотя не ведает, кто был Ермак, Пожарский,Олег и Ярослав. Да и не хочет знать:Их шутки никакой нельзя пересказать —Они же русские, а он — сынок боярский.Кто может описать всех наших чудаков?Чья муза от труда такого не устанет?И как ни плодовит, как ни живуч Вралев,А даже и его на это недостанет.Их столько развелось — за наши все грехи,-Заморских и своих, что тесно жить приходит,И всяк из них на свой обычай колобродит.Один ударился писать на все стихиИ душит ими всех, хоть грамоты не знает.Другой политик стал, мудрит и рассуждает,В очках, нахмуря бровь, над картою сидитИ, будто как на смех, впопад не скажет слова.Тот захозяйничал и в деревнях мудрит:Из иностранных книг и с образца чужогоБез толку, без пути он сеет русский хлеб;Да на чужой манер хлеб русский не родится.Иной, забыв, что он и стар и чуть не слеп,Задумал всех пленять и в щегольство пуститься.А этот выдает себя за мудреца,Всклокатил голову, в чернилах замарался,Хоть много книг прочел, ума не начитался.Всем странностям людским нет счету, ни конца!И я, смотря на них, сержусь, бешусь всечасно;Хочу исправить всех, пороки осмеять;Начну комедию, но, ах! тружусь напрасно,Умею чувствовать, но не могу писать.Почто, Мольер, почто в наш век ты не родился?Здесь твоему перу труда довольно есть.Или когда б со мной умом ты поделился,Я б пользу сделал всем, себе — бессмертну честь.
liricon.ru
Мольер! Твой дар, ни с чьим на свете не сравненный,В отчаянье меня приводит всякий раз,Как, страстью сочинять, к несчастью, ослепленный,Я за тобой хочу взобраться на Парнас.Комедию пишу, тружусь, соображаю,По правилам твоим мой план располагаю,Характер, драмы ход, развязку, разговор –Все, все обдумаю и сам собой доволен:Мне кажется, мой слог приятен, чист и волен,Смешного множество, прелестный шуток сбор,И, словом, все в моей комедии мне мило.Но на столе моем, как будто на беду,Нечаянно твои творения найду,Невольно разверну, прочту, вздохну уныло,Новорожденное дитя мое беру,Бешусь, кляну его и в лоскутки деру. Так, ты один, Мольер, без злобы и без шутства,Смеяся над людьми, умел людей смешить!Твой быстрый взгляд проник в умы, в сердца и в чувства,Чтоб, забавляя нас, нас разуму учить.Твой дар божественный дал душу, жизнь и силуИскусству Талии; ты тайны в нем открыл,Которых до тебя никто не находил.Но ты ж, к беде моей, их взял с собой в могилу. Проснись, Мольер! Восстань и ум мой просвети,Скажи, как мне писать? Мой дух горит желаньемПолезным сделаться порока осмеяньем.Хочу я чудаков на разум навести.Что делать? – Не могу я видеть без досадыПороки, слабости и странности людей!Одни довольны всем, всему на свете рады.Несчастие гнетет их ближних и друзей,Беды со всех сторон, родные их в обиде,В гонепьи, в гибели, да им в том нужды нет –Но трогай их одних; гори огнем весь свет –Им это фейерверк, в большом лишь только виде. Другие все бранят, все в свете не по них,Что хочешь делай ты, ничто им не в угоду,Сердиты на мороз, на жаркую погоду,Изволят гневаться на малых, на больших,Нет спуску никому, друзья и супостаты,И мертвый, и живой, и умный, и глупец,Коль к речи им придут, разруганы вконец,И, словом, без вины у них все виноваты. Мне скажут, пусть их врут, какая в том беда?Все знают, что они за то на свет озлились,Что сами ни к чему на свете не годились.Согласен, не было б в их болтовне вреда,Когда бы люди все о всем судили самиИ не ленились бы своими жить умами,Иль если б родились глупцы без языка;А то, к несчастию, что зависть вымышляет,То леность слушает, а глупость разглашает.Увидев вестовщик меня издалека,Спешит, бежит ко мне и машет мне руками,Кричит, толкает всех, боится опоздать.Бедняк! задохся он, пот льет с него ручьями!А для чего? – Чтоб ложь чужую перелгать.Он по три четверни переменяет в сутки,Чтоб побывать везде, наслушаться вестейИ к вечеру, собрав чужие толки, шутки,Их выдать за свои между своих гостей.Имея пылкий ум, рассказа он чужого,Как эхо, как скворец, не любит повторять,Услышит слова два – прибавит к ним три слова,А в добрый час и сплошь изволит сочинять. Вот мой сосед идет. С готовою улыбкойДля всех, кто встретится немного познатней,Как кланяется им, какой хребет прегибкий!Спина его совсем как будто без костей!Он знатным рад служить и честью и душою,Все хвалит, такает, лишь только б угодитьТому, кто иногда изволит брать с собоюЕго по улицам от скуки походитьИ на вечер в свой дом изредка приглашает.А в нем весь свет большой за картами сидит,Или под музыку охотничью зевает,Иль в вальсе бешеном себя как вихрь кружит.Хоть карт наш такальщик не брал ни разу в руки,Не любит музыки, для танцев не рожден,Но, радуясь, что в дом презнатный приглашен,Он нюхает табак, чтоб не уснуть от скуки...И счастлив!.. но едва ль не счастливей его,Там шпорами бренча, хват такту бьет ногою!Затянут, вытянут, любуяся собою,Кобенясь, ни во что не ставит никого,Лишь дай здоровья бог его четверке чалой,Тарасу кучеру да пристяжной удалой,А в прочем дела нет ему ни до чего. Близ хвата франт сидит, с премодным воспитаньем,С ухваткой дамскою, с сорочьим щебетаньем,Головку искривя, так нежен, так уныл,И молча говорит: смотрите, как я мил! –Как милым и не быть? легко ли? три аббатаНа разных языках учили молодцаИ, выпуская в свет, уверили отца,Что редкость сын его, что в нем ума палата.И правда! затвердил он имена всех книг.Парижский двор, театр он вам опишет вмиг,Хотя не ведает, кто был Ермак, Пожарский,Олег и Ярослав. Да и не хочет знать:Их шутки никакой нельзя пересказать –Они же русские, а он – сынок боярский.Кто может описать всех наших чудаков?Чья муза от труда такого не устанет?И как ни плодовит, как ни живуч Вралев,А даже и его на это недостанет. Их столько развелось – за наши все грехи, –Заморских и своих, что тесно жить приходит,И всяк из них на свой обычай колобродит.Один ударился писать на все стихиИ душит ими всех, хоть грамоты не знает.Другой политик стал, мудрит и рассуждает,В очках, нахмуря бровь, над картою сидитИ, будто как на смех, впопад не скажет слова.Тот захозяйничал и в деревнях мудрит:Из иностранных книг и с образца чужогоБез толку, без пути он сеет русский хлеб;Да на чужой манер хлеб русский не родится.Иной, забыв, что он и стар и чуть не слеп,Задумал всех пленять и в щегольство пуститься.А этот выдает себя за мудреца,Всклокатил голову, в чернилах замарался,Хоть много книг прочел, ума не начитался.Всем странностям людским нет счету, ни конца! И я, смотря на них, сержусь, бешусь всечасно;Хочу исправить всех, пороки осмеять;Начну комедию, но, ах! тружусь напрасно,Умею чувствовать, но не могу писать.Почто, Мольер, почто в наш век ты не родился?Здесь твоему перу труда довольно есть.Или когда б со мной умом ты поделился,Я б пользу сделал всем, себе – бессмертну честь. 1807 |
|
Глава девятая. Русский хлеб на чужой манер — КиберПедия
ЛИЗА, НАСТЯ и БЕЛКИН в волнении ходили по комнате.
ЛИЗА. Так меня и ошарашил: завтра у нас обедать! Берестовы, отец и сын! Be beau-tifui, my dear! Be pretty! Нет, Иван Петрович, как вам угодно... я ни за что не покажусь.
БЕЛКИН. Вы с ума сошли! Поймите, Лизавета Григорьевна, ведь это же примирение! Конец вражды старинной и глубоко укоренившейся... И потом... они же могут решить, что вы питаете к Берестовым ненависть наследственную...
ЛИЗА. Но что, что подумает Алексей? Какое мнение он будет иметь о моем поведении и правилах?! Да и к тому ж у меня с ним нынче свидание...
В комнату вошла МИСС ЖАКСОН, набеленная и затянутая...
МИСС ЖАКСОН. Alone, alone, alone... Alone on a wide wild sea... Are you ready, my dear? Here they come!1
БЕЛКИН. Будьте мужественны, Лизавета Григорьевна! Развязка близка! НАСТЯ. Just a moment, ma'am.. .2
МИСС ЖАКСОН удалилась.
Осмелюсь я... Лизавета Григорьевна... {Иона что-то прошептала наухоЛИЗЕ.)
ЛИЗА. Ты думаешь?
НАСТЯ. Непременно.
ЛИЗА. Ну что же... Была не была! Вот что, Иван Петрович, я выйду к ним, но только уговор: как бы я перед ними ни явилась, чтоб я ни делала, вы не дадите никакого знака удивления... и...
' Один, одинок, одинок... одинок средь бушующих волн... (мисс Жаксон цитирует, по всей видимости, поэму Кольриджа). Ты готова, дорогая? Вот они... (англ.) 2 Одну минутку, мадам... (англ.)
ЛИЗА и НАСТАСЬЯ исчезли. МУРОМСКИЙ и оба БЕРЕСТОВЫ уж всходили на крыльцо...
БЕРЕСТОВ. Да-с. Не желаю, Григорий Иванович, пускаться с вами в дискуссии, однако ж не могу не заметить, что на чужой манер хлеб русский не родится...
МУРОМСКИЙ. Родится, Петр Иванович. Родится. Вот извольте, нынче же после обеда объедем и поля; их мужики мои пашут по англицкой методе... Здравствуй, Иван Петрович...
БЕРЕСТОВЫ раскланялись с БЕЛКИНЫМ.
Однако ж, где моя Бетси? Стол уж накрыт... Опять какие-нибудь проказы. Прошу прошения... just a moment...
МУРОМСКИЙ отправился за ЛИЗОЮ...
БЕРЕСТОВ. А вы что же, Иван Петрович, все охотитесь за сюжетами?
БЕЛКИН. Стараюсь, Петр Иванович, по мере моих сил... ибо звание литератора всегда казалось для меня самым завидным...
БЕРЕСТОВ. Да вот возьмите хотя бы наше с Григорием Ивановичем примирение... Ну чем не предмет... вот послушайте: три дня назад вздумалось мне прокатиться верхом... прихватил я с собою на всякий случай трех борзых... стремянного...
АЛЕКСЕЙ. Да полно вам, батюшка, уж мне невмоготу больше слушать, да и Ивану Петровичу уж не раз, верно, пересказали соседи да дворовые девки.
БЕЛКИН. Не смею настаивать, ибо история эта и правда уже была неоднократно слышана мною от разных особ, а иные даже и стремились приукрасить истину цветами собственного воображения...
БЕРЕСТОВ. Что же... Скажу вам по совести: вражда враждою, да я в глубине души всегда знал, что сосед наш хотя и сумасброд, однако же хозяин оборотистый... дай графу Пронскому близкий родственник...
АЛЕКСЕЙ. Полно, батюшка!
БЕРЕСТОВ. Молчи. А что, Иван Петрович, дочка их, Лизавета Григорьевна, хорошая барышня?
БЕЛКИН. Невеста хоть куда, Петр Иваныч, всяк в губернии прочит за нее сыновей.
БЕРЕСТОВ. Видишь, Алеша... И чтоб ей в тебя влюбиться!
АЛЕКСЕЙ. Ну что за вздор!
БЕРЕСТОВ. Не вздор, а только уж я намерен тебя женить!
АЛЕКСЕЙ. Батюшка, я о женитьбе не думаю!
БЕРЕСТОВ. Ишь! Только погляди на него, Иван Петрович, — не думает! Не Думаешь — так я за тебя думал и передумал!
Тут двери отворились и в комнате появилась МИСС ЖАКСОН, набеленная, затянутая, с потупленными глазами и маленьким книксом. Вослед за нею явился МУРОМСКИЙ.
МИСС ЖАКСОН. Good morning. How do you like the weather? What do you think about our old orchard?1
Мужнины подошли к ее ручке, но тут двери снова отворились и ЛИЗА, набеленная по уши, с фальшивыми локонами, перетянутая, как буква X, появилась в комнате. Она была как две капли воды похожа на МИССЖАКСОН, она старалась подражать ее походке и манерам...
ЛИЗА. Good morning! What do you think about the weather? How do you like our old orchard?2
МУРОМСКИЙ. Полно, Бетси...
ЛИЗА. Have you ever seen our hens? sheep? cows?
БЕРЕСТОВ. Помилуй, батюшка, что она говорит?
БЕЛКИН. Она спросила, видели ли вы уже кур, овец... коров...
Тут МУРОМСКИЙ не выдержал и расхохотался. Хмыкнул и Алексей. МИСС ЖАКСОН, топнув ногою и еле удерживая слезы, бросилась вон из комнаты...
МИСС ЖАКСОН. It's the shame! No more in your barbarous house! Alone! Alone! alone...3
МУРОМСКИЙ. Mise Jackson! Wait! Wait for a moment!" Вот дьявол! Прошу прощенья, господа...
И МУРОМСКИЙ устремился за нею... ЛИЗА, не замечая ничего, щебетала с БЕРЕСТОВЫМ, не придавая значения тому, что тот не понимает ни слова...
ЛИЗА. How do you like miss Jackson? She is a real lady, isn't she? I always try to do like she does!
БЕРЕСТОВ. Да что она говорит, Алеша?
АЛЕКСЕЙ. Она говорит, что хочет во всем походить на свою англичанку... И спрашивает твоего мненья о ней...
БЕРЕСТОВ. О, да... То есть нет... Тьфу, запутала меня совсем...
АЛЕКСЕЙ. I am very sorry... I am... м-м-м... happy to meet you... but I have a bad headache now... Such a terrible weather... I have to leave.. .5
ЛИЗА. How pity... Hope to see you again... Fare thee well.. .6
АЛЕКСЕЙ. Прощайте.
БЕРЕСТОВ. Куда ж ты, Алеша... Постой!
Но АЛЕКСЕЯ уж не было. В комнату почти что вбежал ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ.
1 Доброе утро. Как вам нравится погода? Какого вы мнения о нашем парке? (англ.)
2 Приблизительно то же самое.
3 Какой стыд! Ни минуты боле в этом варварском доме! (англ.)
4 Мисс Жаксон! Подождите! (англ.)
5 Мне очень жаль. Я был так счастлив познакомиться с вами... но теперь у меня разболелась голова. ■ ■Эта ужасная погода... (англ.)
* Как жаль... Я надеюсь увидеть вас снова. Прощайте... (англ.)
МУРОМСКИЙ. Это уж слишком, Бетси... Поди попроси у ней прощения... Мисс Жаксон уж собрала чемодан... и прочее... Она уж вообразила Бог знает что!! Поди ж! ЛИЗА. Ах, я боюсь. Идемте со мною, Иван Петрович!
БЕРЕСТОВ и МУРОМСКИЙ, оставшись в комнате одни, немного помолчали. Потом они расхохотались, совершенно довольные друг другом.
МУРОМСКИЙ. Так-то, Петр Иванович... Пойдем-ка, брат, обедать!
cyberpedia.su
