Читать онлайн «Трудовой хлеб». Трудовой хлеб островский
Читать онлайн "Трудовой хлеб" автора Островский Александр Николаевич - RuLit
Александр Николаевич Островский.
Трудовой хлеб
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЛИЦА:
Иоасаф Наумыч Корпелов, лысый, преждевременно состарившийся и сгорбившийся, но всегда улыбающийся человек. Одет в черное длинное сак-пальто, застегнутое сверху донизу. Тон, движения, манеры педантские, с примесью шутовства. По занятию – учитель, промышляющий дешевыми частными уроками.
Наталья Петровна Сизакова, сирота, красивая девушка, лет 25, племянница Корпелова по матери.
Евгения Львовна, бедная девушка, дальняя родня Наташи, одних с ней лет.
Павел Сергеич Грунцов, молодой человек, кончивший курс в университете, ищущий места; недурен собой, с бородкой; одет прилично; короткий пиджак, красивые, хорошо вычищенные сапоги по колена, фуражка всегда немного на затылке, в руках толстая палка. Шагает широко, в жестах развязен.
Иван Федулыч Чепурин, лавочник, хозяин дома, в котором живет Корпелов. Молодой человек, косоват, рябой; рыжеватая неподстриженная борода клином. Одет щеголевато в серенькую одноцветную пару. Держит себя скромно и сосредоточенно. Взгляд, речь и движения энергичны.
Маланья, кухарка, лет за 50, одета по-русски. (Корпелов зовет ее Аглаей.)
Бедная комната, соседняя с кухней. С правой стороны (от зрителей) окно, под окном небольшой письменный стол, на нем разбросаны книги; перед столом стул; далее, в углу, горка с книгами. С левой стороны шкафчик с посудой; за ним, в углу, дверь в комнату Наташи. В глубине узкая дверь в кухню; направо от двери тонкая перегородка, у которой, между дверью и горкой, мягкий ситцевый диван, служащий постелью Корпелову; над диваном на стене висит гитара; налево от двери до угла бок выбеленной русской печи; у печи деревянная скамейка; на ней железное ведро, самовар и медный подсвечник. Посредине комнаты обеденный стол и несколько стульев.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Корпелов (один).
Корпелов(входит усталый, снимает измятую широкополую шляпу и садится у письменного стола. Со вздохом). Вотще! (Помолчав.) Напрасно, так сказать, всуе! и без денег, и тощ вспять возвратися. Но мудрый унывать не должен, – мудрый всегда найдет себе усладу в горести. Обращусь к живительной влаге!… (Подходит к шкафу и отворяет его.) Сей источник радостей… (осматривая графин) иссяк. (Громко.) Аглая, Аглая!
Входит Маланья.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Корпелов, Маланья.
Корпелов(показывая графин). Воззри!
Маланья. Чего тут зрить-то!
Корпелов. Пусто.
Маланья. Да чему ж и быть-то, коли выпито.
Корпелов. Сам Сократ глаголет твоими устами. Выпито! Вижу, что выпито; но кем?
Маланья. Да кому ж, окромя что сам. Умереть на месте! Пошлешь на пятачок, да хочешь, чтобы неделю велось, что ли? Кабы ты мог рассудить правильно, так тут и на один-то раз чего! Да мое бабье дело, да я…
Корпелов. Довольно!
Маланья. Стало быть, от тебя только одна обида, больше ничего не будет?
Корпелов. Аглая, довольно!
Маланья. Что ж напрасно-то! Вот лопни утроба…
Корпелов. Аглая, Аглая!
Маланья. Боже мой!
Корпелов(громко и затыкая уши). Satis![1]
Маланья. Только что беспокойство. Тоже хозяева! Чтоб вас… (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Корпелов (один).
Корпелов(ставит графин в шкаф). Сего утешения лишен. Разве возбряцать на сей бандуре! (Указывая на гитару.) Но персты мои и сладкий глас мой исполнены дрожания от многого хожденья. Остается усладительница душ, поэзия. Приди и утоли скорбный дух мой! (Берет со стола книгу и читает про себя несколько времени.) «Бегут быстротечные годы!» – говорит Гораций. Да, действительно, бегут проворно; но еще проворней бегут месяцы, особенно если нечем платить за квартиру. Гораций этой заботы не знал, оттого и дух его парил так высоко. А если б он и знал, если б и задолжал месяца за два, то не без основания можно полагать, что Меценат заплатил бы за него. А я вот нонешний день, будучи обязан иметь семь с полтиной, обежал всех учеников своих, пешешествуя по стогнам столицы семо и овамо, от сего конца и до оного и даже до последних пределов, сиречь до вала Камер-колежского… Семи с полтиной не обрел, ибо ученики мои беднее учителя, и се жду со смиренным сердцем от хозяина поношения и поругания. (Ложится на диван и складывает руки на груди.)
Входит Грунцов, запыхавшись, садится у стола, бросает фуражку и отирает со лба пот.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Корпелов, Грунцов.
Грунцов(едва переводя дух). Здравствуй, domine![2]
Корпелов. Здравствуй, юноша! Шагал?
Корпелов. Много стадий ?
Грунцов. Шесть верст за заставу, на дачу. Барчонок один за лекции двадцать рублей должен…
Корпелов. Результат?
Грунцов. Nihil. Пристяжную новую покупает, самому нужны. Показывал, в кольцо вьется. Велел после приходить.[3]
Корпелов. Male, сиречь – нехорошо. Динарии, юноша, имеешь?
Грунцов. Нет, отче!
Корпелов. Зело потребны.
Грунцов. Ты бы, domine, прежде сказал. Утру глубоку я забегал к ростовщику, к Мурину, понаведаться, что он за мой хронометр даст.
Корпелов. И тебе, юноша, сребреники понадобились?
Грунцов. Барышне конфеты проспорил, остальные тебе, domine, отдал бы, вот и квит.
Корпелов. Ты, видно, как я же: завелись деньги, так маешься, маешься с ними, тоска возьмет, точно кандалы тяготят, – ходишь, ходишь, по трактирам-то газеты читаешь, пока выдут все. Ну, тогда полегче станет, опять повеселеешь. А вот нужны динарии, так их и нет.
Грунцов. Какая у нас нужда, domine! Вот я нынче видел нужду-то! Прихожу я к Мурину, от него выходит молоденький франтик, в коляску хочет садиться… пара рысаков, тысячи полторы стоят… вышел от Мурина-то, шатается; прислонился у двери, едва дух переводит, – бледный как полотно, губы трясутся, а сам шепчет: «Душит он меня, душит, кровь пьет; зарежу я его». Вот она – нужда-то! в коляске на рысаках ездит, а мы что!
Входит Евгения.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Корпелов, Грунцов, Евгения, потом Маланья.
Евгения(Грунцову). Вы опять пришли?
Грунцов. Да вам-то что за дело? Я не к вам, я к отцу.
Евгения. Конечно, мне все равно, есть ли вы на свете, нет ли вас; только, пожалуйста, не разговаривайте со мной.
Грунцов. Извольте.
Евгения. А когда ж конфеты?
Грунцов молчит.
Что ж вы молчите? Как это учтиво с вашей стороны!
Грунцов. Да ведь вы сами не велели с вами говорить.
Евгения. У вас на все отговорки есть. Только надо вам знать, что благородные люди всегда свое слово держат. Да и я-то глупа, – жду от вас. Вам либо жаль рубля, либо у вас нет его.
Грунцов. Будет и на нашей улице праздник.
Евгения. Когда это?
Грунцов. А вот поеду в Уфу, так вам пять фунтов куплю.
www.rulit.me
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. «Трудовой хлеб» | Островский. Александр Николаевич
ЛИЦА:
Иоасаф Наумыч Корпелов, лысый, преждевременно состарившийся и сгорбившийся, но всегда улыбающийся человек. Одет в черное длинное сак-пальто, застегнутое сверху донизу. Тон, движения, манеры педантские, с примесью шутовства. По занятию – учитель, промышляющий дешевыми частными уроками.
Наталья Петровна Сизакова, сирота, красивая девушка, лет 25, племянница Корпелова по матери.
Евгения Львовна, бедная девушка, дальняя родня Наташи, одних с ней лет.
Павел Сергеич Грунцов, молодой человек, кончивший курс в университете, ищущий места; недурен собой, с бородкой; одет прилично; короткий пиджак, красивые, хорошо вычищенные сапоги по колена, фуражка всегда немного на затылке, в руках толстая палка. Шагает широко, в жестах развязен.
Иван Федулыч Чепурин, лавочник, хозяин дома, в котором живет Корпелов. Молодой человек, косоват, рябой; рыжеватая неподстриженная борода клином. Одет щеголевато в серенькую одноцветную пару. Держит себя скромно и сосредоточенно. Взгляд, речь и движения энергичны.
Маланья, кухарка, лет за 50, одета по-русски. (Корпелов зовет ее Аглаей.)
Бедная комната, соседняя с кухней. С правой стороны (от зрителей) окно, под окном небольшой письменный стол, на нем разбросаны книги; перед столом стул; далее, в углу, горка с книгами. С левой стороны шкафчик с посудой; за ним, в углу, дверь в комнату Наташи. В глубине узкая дверь в кухню; направо от двери тонкая перегородка, у которой, между дверью и горкой, мягкий ситцевый диван, служащий постелью Корпелову; над диваном на стене висит гитара; налево от двери до угла бок выбеленной русской печи; у печи деревянная скамейка; на ней железное ведро, самовар и медный подсвечник. Посредине комнаты обеденный стол и несколько стульев.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Корпелов (один).
Корпелов (входит усталый, снимает измятую широкополую шляпу и садится у письменного стола. Со вздохом). Вотще! (Помолчав.) Напрасно, так сказать, всуе! и без денег, и тощ вспять возвратися. Но мудрый унывать не должен, – мудрый всегда найдет себе усладу в горести. Обращусь к живительной влаге!… (Подходит к шкафу и отворяет его.) Сей источник радостей… (осматривая графин) иссяк. (Громко.) Аглая, Аглая!
Входит Маланья.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Корпелов, Маланья.
Корпелов (показывая графин). Воззри!
Маланья. Чего тут зрить-то!
Корпелов. Пусто.
Маланья. Да чему ж и быть-то, коли выпито.
Корпелов. Сам Сократ глаголет твоими устами. Выпито! Вижу, что выпито; но кем?
Маланья. Да кому ж, окромя что сам. Умереть на месте! Пошлешь на пятачок, да хочешь, чтобы неделю велось, что ли? Кабы ты мог рассудить правильно, так тут и на один-то раз чего! Да мое бабье дело, да я…
Корпелов. Довольно!
Маланья. Стало быть, от тебя только одна обида, больше ничего не будет?
Корпелов. Аглая, довольно!
Маланья. Что ж напрасно-то! Вот лопни утроба…
Корпелов. Аглая, Аглая!
Маланья. Боже мой!
Корпелов (громко и затыкая уши). Satis!
Маланья. Только что беспокойство. Тоже хозяева! Чтоб вас… (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Корпелов (один).
Корпелов (ставит графин в шкаф). Сего утешения лишен. Разве возбряцать на сей бандуре! (Указывая на гитару.) Но персты мои и сладкий глас мой исполнены дрожания от многого хожденья. Остается усладительница душ, поэзия. Приди и утоли скорбный дух мой! (Берет со стола книгу и читает про себя несколько времени.) «Бегут быстротечные годы!» – говорит Гораций. Да, действительно, бегут проворно; но еще проворней бегут месяцы, особенно если нечем платить за квартиру. Гораций этой заботы не знал, оттого и дух его парил так высоко. А если б он и знал, если б и задолжал месяца за два, то не без основания можно полагать, что Меценат заплатил бы за него. А я вот нонешний день, будучи обязан иметь семь с полтиной, обежал всех учеников своих, пешешествуя по стогнам столицы семо и овамо, от сего конца и до оного и даже до последних пределов, сиречь до вала Камер-колежского… Семи с полтиной не обрел, ибо ученики мои беднее учителя, и се жду со смиренным сердцем от хозяина поношения и поругания. (Ложится на диван и складывает руки на груди.)
Входит Грунцов, запыхавшись, садится у стола, бросает фуражку и отирает со лба пот.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Корпелов, Грунцов.
Грунцов (едва переводя дух). Здравствуй, domine!
Корпелов. Здравствуй, юноша! Шагал?
Грунцов. Шагал.
Корпелов. Много стадий ?
Грунцов. Шесть верст за заставу, на дачу. Барчонок один за лекции двадцать рублей должен…
Корпелов. Результат?
Грунцов. Nihil. Пристяжную новую покупает, самому нужны. Показывал, в кольцо вьется. Велел после приходить.
Корпелов. Male, сиречь – нехорошо. Динарии, юноша, имеешь?
Грунцов. Нет, отче!
Корпелов. Зело потребны.
Грунцов. Ты бы, domine, прежде сказал. Утру глубоку я забегал к ростовщику, к Мурину, понаведаться, что он за мой хронометр даст.
Корпелов. И тебе, юноша, сребреники понадобились?
Грунцов. Барышне конфеты проспорил, остальные тебе, domine, отдал бы, вот и квит.
Корпелов. Ты, видно, как я же: завелись деньги, так маешься, маешься с ними, тоска возьмет, точно кандалы тяготят, – ходишь, ходишь, по трактирам-то газеты читаешь, пока выдут все. Ну, тогда полегче станет, опять повеселеешь. А вот нужны динарии, так их и нет.
Грунцов. Какая у нас нужда, domine! Вот я нынче видел нужду-то! Прихожу я к Мурину, от него выходит молоденький франтик, в коляску хочет садиться… пара рысаков, тысячи полторы стоят… вышел от Мурина-то, шатается; прислонился у двери, едва дух переводит, – бледный как полотно, губы трясутся, а сам шепчет: «Душит он меня, душит, кровь пьет; зарежу я его». Вот она – нужда-то! в коляске на рысаках ездит, а мы что!
Входит Евгения.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Корпелов, Грунцов, Евгения, потом Маланья.
Евгения (Грунцову). Вы опять пришли?
Грунцов. Да вам-то что за дело? Я не к вам, я к отцу.
Евгения. Конечно, мне все равно, есть ли вы на свете, нет ли вас; только, пожалуйста, не разговаривайте со мной.
Грунцов. Извольте.
Евгения. А когда ж конфеты?
Грунцов молчит.
Что ж вы молчите? Как это учтиво с вашей стороны!
Грунцов. Да ведь вы сами не велели с вами говорить.
Евгения. У вас на все отговорки есть. Только надо вам знать, что благородные люди всегда свое слово держат. Да и я-то глупа, – жду от вас. Вам либо жаль рубля, либо у вас нет его.
Грунцов. Будет и на нашей улице праздник.
Евгения. Когда это?
Грунцов. А вот поеду в Уфу, так вам пять фунтов куплю.
Евгения. Вы давно собираетесь, а все ни с места.
Грунцов. Не заплачьте, барышня.
Евгения. Я-то? Ах, как вы много о себе думаете! Маланья, ставь самовар! Скоро Наташа придет.
Выходит из кухни Маланья и берет со скамейки самовар.
Маланья. А вы прежде спросили бы, вода-то есть ли у нас, а то самовар!
Корпелов. Аглая, не груби!
Грунцов вынимает из кармана две копейки, показывает Маланье, надевает фуражку, берет со скамейки ведро и уходит. Маланья с самоваром за ним.
Евгения. Грунцов такой спорщик, такой спорщик! Просто сил никаких нет.
Корпелов. Вот он не заспорил, а взял ведро да за водой пошел.
Евгения. Ну, что ж из этого?
Корпелов. Я у него денег попросил, он тоже не заспорил; а хотел часы заложить да заплатить за нас хозяину за квартиру. Ergo, он не спорщик.
Евгения. Может быть, он хороший и добрый человек, только я его не люблю и видеть не могу. (Взглянув в окно.) Хозяин идет. Как чай, так и он тут, и всегда за себя нам гривенник заплатит. Он в кого-нибудь влюблен, либо в меня, либо в Наташу.
Входит Грунцов.
Грунцов. Domine, к тебе хозяин. (Евгении.) Позвольте к вам в комнату войти, барышня, поспорить о чем-нибудь.
Евгения. Войдите, пожалуй; только спорить с вами я ни за что не буду; говорите что хотите, а я буду молчать.
Грунцов. Предмет спора: есть у женщин ум или нет?
Евгения. Ну, уж извините! Разумеется, есть.
Грунцов. А я утверждаю, что нет. У них только каприз, и его-то они за ум и считают.
Евгения и Грунцов уходят. Входит Чепурин.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Корпелов, Чепурин.
Чепурин (кланяясь). Асафу Наумычу… почтение-с. (Подает руку.)
Корпелов. За деньгами? о тиран души моей!
Чепурин. Больше по знакомству-с, а уж кстати и за деньгами, потому срок-с.
Корпелов (нагибаясь). Ты зри главу мою, лишенную волос.
Чепурин. Вижу-с. От ума, говорят, это приключается, у кого ежели лишнего много.
Корпелов. Не трогает тебя?
Чепурин. Не редкость какая! Бывают и еще пространнее.
Корпелов. Ну, хочешь, я тебе вместо денег песенку спою и на гитаре сыграю?
Чепурин. Уж очень дорого мне ваша музыка обойдется-с, не по капиталу.
Корпелов. Ну, хочешь, латинскую или французскую книжку тебе почитаю?
Чепурин. Интересно бы послушать, да только у меня к этим языкам как-то понятливости нет-с.
Корпелов. Ну, нечего с тобой делать, надо отдать.
Чепурин. Пожалуйте-с.
Корпелов. Постой! Я говорю, что надо отдать, а не говорю, что отдам сейчас. Денег ни одного абаза нет. Приходи завтра.
Чепурин. Я только удивляюсь на вас: как это вы, при всей вашей учености, всякие вы языки знаете, и никакого себе профиту не имеете.
Корпелов. А оттого я профиту не имею, что от самой юности паче всего возлюбил шатание. Как кончил курс, так и пошел бродить по лицу земному: где у товарищей погостишь, где на дешевеньком учительском месте поживешь. Юношей в гимназии да в университеты готовил рубликов за шестьдесят в год, да из них еще бедной сестренке уделял. В Тамбове год, в Ростове полгода, в Кашине три месяца, а в Ветлугу на недельку погостить хаживал; и прожил я так лет семнадцать, как един день. Товарищи мои до генеральства дослужились, а я выучился только на гитаре играть. С какой котомкой вышел из Москвы, с такой же и вернулся.
Чепурин. Да, тоже, видно, жизнь-то никому не легка, горя-то про всякого довольно.
Корпелов. Ты какое видел?
Чепурин. Лыком подпоясано-с. Я недавно и человеком-то стал, а жить-то начал в лошадиной запряжке. Прежде на этом самом месте пустырь был, забором обнесенный, и калитка на тычке; нанял я подле калитки сажень земли за шесть гривен в год, разбил на тычке лавочку из старого тесу; а товару было у меня: три фунта баранок, десяток селедок двухкопеечных, да привозил я на себе по две бочки воды в день, по копейке ведро продавал-с. Вот какой я негоциант был-с. Потом мало-помалу купил всю эту землю, домик выстроил, – имею в нем овощной магазин, с квартир доход получаю: бельэтаж двести рублей в год ходит-с.
Корпелов. Что ж ты сам в бельэтаже не живешь?
Чепурин. Кабы у меня супруга была-с, так сумел бы и я жить в бельэтаже; а как я холостой, так с меня и темного чулана довольно достаточно-с.
Корпелов. Друже, заведи супругу, сделай милость, заведи!
Чепурин. За этим дело не станет, да надо, чтоб у нее капитал был, хоть небольшой-с; вот как у Натальи Петровны.
Корпелов. А ты почем знаешь, какой у Натальи Петровны капитал?
Чепурин. Слухом земля полнится. У них от маменьки.
Корпелов. Да, да. Вот была женщина-то!
Чепурин. Коли умела деньги оставить, значит ум в себе имела-с.
Корпелов. Оставить! Мало ль кто оставляет. Дело в том, как оставить. Вот слушай! Да нет, уйди лучше, – я плакать буду.
Чепурин. Да, может, и я заплачу-с; это ничего-с.
Корпелов. Уж не помню, где я скитался, кажется в Харькове; только помню, что дело было на святках; загуляли мы у градского головы, – разный народ был: учителя, чиновники из семинаристов, певчие, – уже третий день мы пели душеполезные канты, хозяин сидел на кресле посреди залы, а мы все на стульях у стен, – мы пели, а он дирижировал и плакал. Только что мы затянули «Среди долины ровныя, на гладкой высоте…», тенора залились вверху, хозяин чуть не навзрыд, – вдруг приносят мне от сестры письмо. Читаю: «Милый братец, приезжай скорей, умираю». Хмель с меня соскочил, поплелся я в Москву пешком. Одежонка плохая, денег всего три рубля; попадется обоз, подсяду; замерз было. Дотащился кой-как; сестра при последнем издыхании. «Вот тебе, говорит, дочь! Береги ее, смотри, чтоб она трудилась, работала; честнее труда ничего на свете нет; коли найдешь хорошего человека, выдай ее замуж. Вот тебе деньги, не тратьте их, это мои трудовые; живите трудом, работайте, а денег не трогать ни под каким видом, – это я сберегла ей на приданое. Выйдет замуж, тогда отдай мужу; а не выйдет, пусть бережет под старость, на черный день». Да такой это строгий был приказ, так строго она на меня посмотрела своими умирающими глазами, что у меня и теперь мурашки по спине ползают и слеза меня прошибает.
Чепурин. Надо вам исполнить-с! Уж это святое дело-с! Только я наслышан, что, окромя этих, еще должны быть деньги.
Корпелов. Разве где-нибудь пятак завалился; а больше нет.
Чепурин. Потому как ваша сестрица жили у богатого барина в экономках…
Корпелов. Ну, бросайся в окно!
Чепурин. Зачем же-с?
Корпелов. У меня силы нет тебя выкинуть, а ты стóишь.
Чепурин. Да я не в осуждение-с.
Корпелов. Вот как это было, stultissime! Сестра моя была красавица, выдали ее замуж за горького, бессчастного чиновника Сизакова. Маялась с ним, маялась она; года через два и овдовела; осталась с дочерью без копейки, хоть по миру идти. Тут один барин, старый знакомый, и пригласил ее к себе в экономки. Ну, и жила она, точно, покойно; только не нравилась ей эта жизнь. «Скучно, говорит, дела мало, – да без заботы и без горя жить нехорошо, бога забудешь. Жила я с мужем, говорит, выработала себе денег на шерстяной салопчик и сама его сшила, так, веришь ли, как он мне был мил; а потом, говорит, как жила у барина и очень хорошо одевалась, да все нéмило, только людей стыдно». Потом стал этот барин в старость приходить, оступила его родня, начали на сестру косо посматривать; не могла она этого перенести, ушла, даже и своего много оставила. После барин не раз звал ее опять к себе – не пошла; денег посылал – не брала.
Чепурин. Теперь вам, значит, только человека найти.
Корпелов. В том вся и задача.
Чепурин. А я полагаю: если вы и найдете, так ничего толку не будет. Получит ваш жених эти деньги, нашьет себе брючек да жилетов, а Наталья Петровна должны из его рук каждую копейку смотреть. Охотников-то на деньги много, да притом же Наталья Петровна в себе красоту имеют.
Корпелов. Как же быть-то? Научи!
Чепурин. Прикажете?
Корпелов. Прикажу.
Чепурин. Отдайте Наталью Петровну за меня, тогда и деньгам место найдется.
Корпелов. Ты… asinus.
Чепурин. Мы бы в бельэтаж перешли и завели там мастерскую, и во весь дом над окнами вывеску: «Моды и уборы. Мадам Чепурина». А внизу над окнами тоже во весь дом вывеску: «Индоевропейский магазин китайских чаев и прочих колониальных товаров купца Чепурина».
Корпелов. Ты когда-нибудь на себя глядел в зеркало-то?
Чепурин. Глядел-с, – ничего такого чрезвычайного…
Корпелов. Как ничего чрезвычайного? Да ведь ты Рожер, ужаснейший Рожер; ведь ты мне грубости говоришь, – тебя за это к мировому. Ну, кланяйся в ноги!
Чепурин. За что же-с?
Корпелов. А чтоб я Наташе не сказывал.
Чепурин. Они знают-с, я им даже на письме выражал.
Корпелов. Что ж, она тебя больно?…
Чепурин. Чего-с?
Корпелов. По физиономии-то больно?
Чепурин. Совсем напротив-с. Очень даже деликатно…
Корпелов. Что деликатно?
Чепурин. Дали понять-с.
Корпелов. Да что?
Чепурин. Что будто я глуп-с.
Входят Грунцов и Евгения.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Корпелов, Чепурин, Грунцов и Евгения.
Евгения (в кухню). Маланья, что ж ты самовар? Скоро ль там у тебя?…
Маланья (из кухни). А как поспеет, так и готово. Все вы там, что ли? Много ли посуды-то сбирать?
Евгения. Собирай больше! (Грунцову.) Вы будете чай пить?
Грунцов. Непременно, и прошу вас налить мне как можно послаще, – да еще краюху черного хлеба у Маланьи выпрошу.
Евгения. За что же вам такие особенные милости?
Грунцов. За конфеты.
Евгения. Которых нет.
Грунцов. Которые будут.
Чепурин. Плесните чашечку и мне-с. (Вынимает из портмоне гривенник.) Извольте получить-с!
Евгения. Не надо вашего гривенника, не разбогатеешь на него.
Чепурин. Вы не разбогатеете, да и я не обеднею; а что чего стоит, я заплатить обязан. Кабы счеты, я бы вам как по пальцам разложил. Чай у вас хороший, на мое рыло ползолотника мало-с, кладите на кости полторы копейки; два куска сахару – два золотника, – рафинад нынче в цене: голову купить – двадцать одна с денежкой за фунт, а по фунтам – дороже; извольте класть воду, теперича уголья, услуга, посуда, вы от дела отрываетесь; в расчете – лишнего ничего нет-с. Окромя всего-с, умный разговор от ученых людей и приятная компания. (Садится у письменного стола.)
Корпелов лежит на диване с книгой в руках.
Грунцов (садясь у среднего стола). Пока до чаю, об чем же мы спорить будем с вами, барышня?
Евгения (садясь к столу с другой стороны). Ни об чем и никогда. Я рта не разину.
Грунцов. Я утверждаю, что вы меня завтра поцелуете.
Евгения. Что вы, с ума сошли? С чего вы выдумали?
Грунцов. На фунт конфет!
Евгения. Вы проигранные-то отдайте прежде!
Грунцов. На фунт конфет!
Евгения. Утешайте, утешайте себя! Так в вашем воображении и останется.
Грунцов. На фунт конфет!
Чепурин. Паре интересное.
Евгения. Ты-то что? Ты не хочешь ли пари подержать?
Чепурин. Нет-с, я проиграю, потому что от вас не смею надеяться.
Евгения. Да, я знаю, от кого ты надеешься; ты ведь в Наташу влюблен.
Наташа входит и останавливается у двери.
Чепурин. А от них тем более не ожидаю.
Евгения. Почему же тем более?
Чепурин. Сказать-с?
Евгения. Скажи.
Чепурин. Потому что у них есть любовник.
Корпелов. Чепурин, быть тебе нынче битому.
Евгения. Молчи, безобразный! Что ты говоришь!
Наташа входит.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Корпелов, Чепурин, Грунцов, Евгения и Наташа.
Наташа. Он правду говорит. Здравствуйте, господа! (Садится у стола между Грунцовым и Евгенией.)
Евгения. Да как же он смеет любовником называть?
Наташа. А как же назвать-то? Конечно, любовник. Чайку бы поскорей, устала; а денег не принесла, дяденька, подождать велели.
Корпелов. Не печалься, денег добудем; у меня есть в запасе старый товарищ, Матвей Потрохов. Богат, как Крез, а главное, сам навязался: «Приходи, говорит, когда нужно будет; мой бумажник всегда открыт для тебя». Надо ему сделать честь, занять у него! А вот ты нас словечком-то ушибла немножко.
Наташа. Каким словечком? Любовник? Что ж, дело очень обыкновенное. Кабы мы были барышни как следует, так об нас и честней бы говорили. Барышни-то как замуж выходят? Придет в дом сваха, запрется с маменькой и шепчутся, потом маменька с папенькой запрутся и шепчутся, потом по всему кварталу шепот пойдет. Все шепчутся, а барышня ничего не знает, сидит в зале и на фортепьянах играет.
Чепурин. Все это так точно-с.
Наташа. Потом снарядят старух разузнавать, каков человек; те всю подноготную выведают. Потом жених станет ездить в дом, благословят образом; а барышне останется только ходить, обнявшись с женихом, да поминутно целоваться. И чем больше народу смотрит на них с улицы, тем лучше.
Чепурин. Все это верно-с. Еще у окон-то соседи подмостки сделают, скамеек из своих домов натаскают да считают, сколько раз поцеловались: «Нынче, говорят, столько, а вчерась столько-то»; да спор из этого подымут.
Наташа. А мы с тобой, Женечка, должны сами женихов выбирать; а ведь для этого нужно познакомиться, видаться почаще, говорить по душе. Ну вот и пошел разговор, что любовник. А все дяденька виноват.
Корпелов. Коли не кто другой, так, должно быть, я; надобно же кому-нибудь быть виноватым.
Наташа. Плохо за нами смотрите, никогда не побраните нас, коли мы ленимся работать, – позволяете из дому уходить, куда нам угодно.
Чепурин. Это действительно с вашей стороны упущение, и никак нельзя вам за это чести приписать, потому как вы в доме живете заместо старшего.
Корпелов. То-то и есть, что не старший, а заместо старшего; я и на свете-то живу не человеком, а заместо человека. Я и на службе-то был заместо кого-то, потому что служил исправляющим должность помощника младшего сверхштатного учителя приходского училища. Прослужил я целых три месяца, вышел в отставку и аттестат два раза терял, и живу теперь по копии с явочного прошения о пропавшем документе. Признаться вам сказать, друзья мои и сродники, уж начинаю я сомневаться, сам-то я не копия ли с какого-нибудь пропавшего человека.
Наташа. Вот от вашей оплошности, дяденька, могла бы беда случиться; да на мое счастье, человек-то вышел хороший. Увидала я его у знакомых у своих и полюбила. Уж, видно, без этого не обойдешься. Так ли, Женечка, милая? (Целует ее.) Ну, да важность-то бы небольшая: вздыхала б я издали, а дома когда и поплакала… А вышло то, чего я и не ожидала, вижу, что и он меня любит. Я, по простоте, сразу: «Любишь, так женись», – говорю. А он говорит: «Изволь». Да так, вдруг, не задумавшись. Как хотите, господа, а ведь это очень приятно. Он красивый молодой человек, очень богат, щеголь, а я что? Бедная девочка, больше ничего.
Евгения. Да это можно умереть от счастья.
Наташа. Ну, я не умерла. Зачем умирать, коли впереди жизнь такая хорошая! Я как в раю теперь живу. Виделась я с ним почти каждый день, потом он в Саратов по своим делам уехал; а вот приедет, ну и милости прошу на свадьбу. (Кланяется всем.) Вот он какой хороший у меня! (Вынимает из портмоне карточку и показывает Грунцову, потом Корпелову и Чепурину.)
Чепурин (чуть взглянув на карточку). Что ж такое за важность! Знаем-с. Копров Егор Николаев. Вы говорите, что он в Саратов уехал, а он и сейчас здесь-с.
Наташа (с радостью). Как? Разве вернулся?
Чепурин. И не ездил никуда-с.
Наташа. Шутки в сторону, Иван Федулыч! Я девушка серьезная, и дело мое серьезное.
Чепурин. Как я смею шутить-с! Вот накажи меня бог!
Наташа. Да как же! он простился со мной, и знакомые его говорят, что он уехал!
Чепурин. Многие думают, что его нет в Москве, потому как он скрывается; а все-таки его встретить можно, он каждый день в Таганку к купцу к одному богатому ездит. Да вот извольте посмотреть, не он ли в коляске мимо едет. (Показывает в окно.) Остановился, с каким-то барином разговаривает.
Наташа (у окна). Егор Николаевич! Егор Николаевич! подождите!
Грунцов (взглянув в окно). Domine, да ведь это он!
Корпелов. Кто он-то?
Грунцов. Тот франт, которого я у Мурина видел.
Наташа надевает платок на голову и хочет идти.
Чепурин. Не бегите-с. Это вам довольно даже стыдно. Ничего из этого хорошего не будет.
Евгения. Не твое дело, безобразный!
Наташа. Что за стыд! Я и в огонь и в воду. (Хочет идти.)
Чепурин. Да он-то вас не желает видеть, закрылся воротником и укатил.
Наташа. Как? Неужели? (Взглянув в окно.) Бедная я, несчастная девушка!
litra.pro
Трудовой хлеб читать онлайн, Островский Александр Николаевич
Annotation
Сцены из жизни захолустья, в четырех действиях
Александр Николаевич Островский.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
notes
Александр Николаевич Островский.
Трудовой хлеб
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЛИЦА:
Иоасаф Наумыч Корпелов, лысый, преждевременно состарившийся и сгорбившийся, но всегда улыбающийся человек. Одет в черное длинное сак-пальто, застегнутое сверху донизу. Тон, движения, манеры педантские, с примесью шутовства. По занятию – учитель, промышляющий дешевыми частными уроками.
Наталья Петровна Сизакова, сирота, красивая девушка, лет 25, племянница Корпелова по матери.
Евгения Львовна, бедная девушка, дальняя родня Наташи, одних с ней лет.
Павел Сергеич Грунцов, молодой человек, кончивший курс в университете, ищущий места; недурен собой, с бородкой; одет прилично; короткий пиджак, красивые, хорошо вычищенные сапоги по колена, фуражка всегда немного на затылке, в руках толстая палка. Шагает широко, в жестах развязен.
Иван Федулыч Чепурин, лавочник, хозяин дома, в котором живет Корпелов. Молодой человек, косоват, рябой; рыжеватая неподстриженная борода клином. Одет щеголевато в серенькую одноцветную пару. Держит себя скромно и сосредоточенно. Взгляд, речь и движения энергичны.
Маланья, кухарка, лет за 50, одета по-русски. (Корпелов зовет ее Аглаей.)
Бедная комната, соседняя с кухней. С правой стороны (от зрителей) окно, под окном небольшой письменный стол, на нем разбросаны книги; перед столом стул; далее, в углу, горка с книгами. С левой стороны шкафчик с посудой; за ним, в углу, дверь в комнату Наташи. В глубине узкая дверь в кухню; направо от двери тонкая перегородка, у которой, между дверью и горкой, мягкий ситцевый диван, служащий постелью Корпелову; над диваном на стене висит гитара; налево от двери до угла бок выбеленной русской печи; у печи деревянная скамейка; на ней железное ведро, самовар и медный подсвечник. Посредине комнаты обеденный стол и несколько стульев.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Корпелов (один).
Корпелов (входит усталый, снимает измятую широкополую шляпу и садится у письменного стола. Со вздохом). Вотще! (Помолчав.) Напрасно, так сказать, всуе! и без денег, и тощ вспять возвратися. Но мудрый унывать не должен, – мудрый всегда найдет себе усладу в горести. Обращусь к живительной влаге!… (Подходит к шкафу и отворяет его.) Сей источник радостей… (осматривая графин) иссяк. (Громко.) Аглая, Аглая!
Входит Маланья.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Корпелов, Маланья.
Корпелов (показывая графин). Воззри!
Маланья. Чего тут зрить-то!
Корпелов. Пусто.
Маланья. Да чему ж и быть-то, коли выпито.
Корпелов. Сам Сократ глаголет твоими устами. Выпито! Вижу, что выпито; но кем?
Маланья. Да кому ж, окромя что сам. Умереть на месте! Пошлешь на пятачок, да хочешь, чтобы неделю велось, что ли? Кабы ты мог рассудить правильно, так тут и на один-то раз чего! Да мое бабье дело, да я…
Корпелов. Довольно!
Маланья. Стало быть, от тебя только одна обида, больше ничего не будет?
Корпелов. Аглая, довольно!
Маланья. Что ж напрасно-то! Вот лопни утроба…
Корпелов. Аглая, Аглая!
Маланья. Боже мой!
Корпелов (громко и затыкая уши). Satis![1]
Маланья. Только что беспокойство. Тоже хозяева! Чтоб вас… (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Корпелов (один).
Корпелов (ставит графин в шкаф). Сего утешения лишен. Разве возбряцать на сей бандуре! (Указывая на гитару.) Но персты мои и сладкий глас мой исполнены дрожания от многого хожденья. Остается усладительница душ, поэзия. Приди и утоли скорбный дух мой! (Берет со стола книгу и читает про себя несколько времени.) «Бегут быстротечные годы!» – говорит Гораций. Да, действительно, бегут проворно; но еще проворней бегут месяцы, особенно если нечем платить за квартиру. Гораций этой заботы не знал, оттого и дух его парил так высоко. А если б он и знал, если б и задолжал месяца за два, то не без основания можно полагать, что Меценат заплатил бы за него. А я вот нонешний день, будучи обязан иметь семь с полтиной, обежал всех учеников своих, пешешествуя по стогнам столицы семо и овамо, от сего конца и до оного и даже до последних пределов, сиречь до вала Камер-колежского… Семи с полтиной не обрел, ибо ученики мои беднее учителя, и се жду со смиренным сердцем от хозяина поношения и поругания. (Ложится на диван и складывает руки на груди.)
Входит Грунцов, запыхавшись, садится у стола, бросает фуражку и отирает со лба пот.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Корпелов, Грунцов.
Грунцов (едва переводя дух). Здравствуй, domine![2]
Корпелов. Здравствуй, юноша! Шагал?
Грунцов. Шагал.
Корпелов. Много стадий ?
Грунцов. Шесть верст за заставу, на дачу. Барчонок один за лекции двадцать рублей должен…
Корпелов. Результат?
Грунцов. Nihil. Пристяжную новую покупает, самому нужны. Показывал, в кольцо вьется. Велел после приходить.[3]
Корпелов. Male, сиречь – нехорошо. Динарии, юноша, имеешь?
Грунцов. Нет, отче!
Корпелов. Зело потребны.
Грунцов. Ты бы, domine, прежде сказал. Утру глубоку я забегал к ростовщику, к Мурину, понаведаться, что он за мой хронометр даст.
Корпелов. И тебе, юноша, сребреники понадобились?
Грунцов. Барышне конфеты проспорил, остальные тебе, domine, отдал бы, вот и квит.
Корпелов. Ты, видно, как я же: завелись деньги, так маешься, маешься с ними, тоска возьмет, точно кандалы тяготят, – ходишь, ходишь, по трактирам-то газеты читаешь, пока выдут все. Ну, тогда полегче станет, опять повеселеешь. А вот нужны динарии, так их и нет.
Грунцов. Какая у нас нужда, domine! Вот я нынче видел нужду-то! Прихожу я к Мурину, от него выходит молоденький франтик, в коляску хочет садиться… пара рысаков, тысячи полторы стоят… вышел от Мурина-то, шатается; прислонился у двери, едва дух переводит, – бледный как полотно, губы трясутся, а сам шепчет: «Душит он меня, душит, кровь пьет; зарежу я его». Вот она – нужда-то! в коляске на рысаках ездит, а мы что!
Входит Евгения.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Корпелов, Грунцов, Евгения, потом Маланья.
Евгения (Грунцову). Вы опять пришли?
Грунцов. Да вам-то что за дело? Я не к вам, я к отцу.
Евгения. Конечно, мне все равно, есть ли вы на свете, нет ли вас; только, пожалуйста, не разговаривайте со мной.
Грунцов. Извольте.
Евгения. А когда ж конфеты?
Грунцов молчит.
Что ж вы молчите? Как это учтиво с вашей стороны!
Грунцов. Да ведь вы сами не велели с вами говорить.
Евгения. У вас на все отговорки есть. Только надо вам знать, что благородные люди всегда свое слово держат. Да и я-то глупа, – жду от вас. Вам либо жаль рубля, либо у вас нет его.
Грунцов. Будет и на нашей улице праздник.
Евгения. Когда это?
Грунцов. А вот поеду в Уфу, так вам пять фунтов куплю.
Евгения. Вы давно собираетесь, а все ни с места.
Грунцов. Не заплачьте, барышня.
Евгения. Я-то? Ах, как вы много о себе думаете! Маланья, ставь самовар! Скоро Наташа придет.
Выходит из кухни Маланья и берет со скамейки самовар.
Маланья. А вы прежде спросили бы, вода-то есть ли у нас, а то самовар!
Корпелов. Аглая, не груби!
Грунцов вынимает из кармана две копейки, показывает Маланье, надевает фуражку, берет со скамейки ведро и уходит. Маланья с самоваром за ним.
Евгения. Грунцов такой спорщик, такой спорщик! Просто сил никаких нет.
Корпелов. Вот он не заспорил, а взял ведро ...
knigogid.ru
Островский. Александр. Трудовой хлеб
ЛИЦА:
Иоасаф Наумыч Корпелов, лысый, преждевременно состарившийся и сгорбившийся, но всегда улыбающийся человек. Одет в черное длинное сак-пальто, застегнутое сверху донизу. Тон, движения, манеры педантские, с примесью шутовства. По занятию – учитель, промышляющий дешевыми частными уроками. Наталья Петровна Сизакова, сирота, красивая девушка, лет 25, племянница Корпелова по матери. Евгения Львовна, бедная девушка, дальняя родня Наташи, одних с ней лет. Павел Сергеич Грунцов, молодой человек, кончивший курс в университете, ищущий места; недурен собой, с бородкой; одет прилично; короткий пиджак, красивые, хорошо вычищенные сапоги по колена, фуражка всегда немного на затылке, в руках толстая палка. Шагает широко, в жестах развязен. Иван Федулыч Чепурин, лавочник, хозяин дома, в котором живет Корпелов. Молодой человек, косоват, рябой; рыжеватая неподстриженная борода клином. Одет щеголевато в серенькую одноцветную пару. Держит себя скромно и сосредоточенно. Взгляд, речь и движения энергичны. Маланья, кухарка, лет за 50, одета по-русски. (Корпелов зовет ее Аглаей.) Бедная комната, соседняя с кухней. С правой стороны (от зрителей) окно, под окном небольшой письменный стол, на нем разбросаны книги; перед столом стул; далее, в углу, горка с книгами. С левой стороны шкафчик с посудой; за ним, в углу, дверь в комнату Наташи. В глубине узкая дверь в кухню; направо от двери тонкая перегородка, у которой, между дверью и горкой, мягкий ситцевый диван, служащий постелью Корпелову; над диваном на стене висит гитара; налево от двери до угла бок выбеленной русской печи; у печи деревянная скамейка; на ней железное ведро, самовар и медный подсвечник. Посредине комнаты обеденный стол и несколько стульев.ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Корпелов (один). Корпелов (входит усталый, снимает измятую широкополую шляпу и садится у письменного стола. Со вздохом).Вотще! (Помолчав.)Напрасно, так сказать, всуе! и без денег, и тощ вспять возвратися. Но мудрый унывать не должен, – мудрый всегда найдет себе усладу в горести. Обращусь к живительной влаге!… (Подходит к шкафу и отворяет его.)Сей источник радостей… (осматривая графин)иссяк. (Громко.)Аглая, Аглая! Входит Маланья.ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Корпелов, Маланья. Корпелов (показывая графин).Воззри! Маланья. Чего тут зрить-то! Корпелов. Пусто. Маланья. Да чему ж и быть-то, коли выпито. Корпелов. Сам Сократ глаголет твоими устами. Выпито! Вижу, что выпито; но кем? Маланья. Да кому ж, окромя что сам. Умереть на месте! Пошлешь на пятачок, да хочешь, чтобы неделю велось, что ли? Кабы ты мог рассудить правильно, так тут и на один-то раз чего! Да мое бабье дело, да я… Корпелов. Довольно! Маланья. Стало быть, от тебя только одна обида, больше ничего не будет? Корпелов. Аглая, довольно! Маланья. Что ж напрасно-то! Вот лопни утроба… Корпелов. Аглая, Аглая! Маланья. Боже мой! Корпелов (громко и затыкая уши).Satis! [1] Маланья. Только что беспокойство. Тоже хозяева! Чтоб вас… (Уходит.)ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Корпелов (один). Корпелов (ставит графин в шкаф).Сего утешения лишен. Разве возбряцать на сей бандуре! (Указывая на гитару.)Но персты мои и сладкий глас мой исполнены дрожания от многого хожденья. Остается усладительница душ, поэзия. Приди и утоли скорбный дух мой! (Берет со стола книгу и читает про себя несколько времени.)«Бегут быстротечные годы!» – говорит Гораций. Да, действительно, бегут проворно; но еще проворней бегут месяцы, особенно если нечем платить за квартиру. Гораций этой заботы не знал, оттого и дух его парил так высоко. А если б он и знал, если б и задолжал месяца за два, то не без основания можно полагать, что Меценат заплатил бы за него. А я вот нонешний день, будучи обязан иметь семь с полтиной, обежал всех учеников своих, пешешествуя по стогнам столицы семо и овамо, от сего конца и до оного и даже до последних пределов, сиречь до вала Камер-колежского… Семи с полтиной не обрел, ибо ученики мои беднее учителя, и се жду со смиренным сердцем от хозяина поношения и поругания. (Ложится на диван и складывает руки на груди.) Входит Грунцов, запыхавшись, садится у стола, бросает фуражку и отирает со лба пот.ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Корпелов, Грунцов. Грунцов (едва переводя дух).Здравствуй, domine! [2] Корпелов. Здравствуй, юноша! Шагал? Грунцов. Шагал. Корпелов. Много стадий ? Грунцов. Шесть верст за заставу, на дачу. Барчонок один за лекции двадцать рублей должен… Корпелов. Результат? Грунцов. Nihil. Пристяжную новую покупает, самому нужны. Показывал, в кольцо вьется. Велел после приходить. [3] Корпелов. Male, сиречь – нехорошо. Динарии, юноша, имеешь? Грунцов. Нет, отче! Корпелов. Зело потребны. Грунцов. Ты бы, domine, прежде сказал. Утру глубоку я забегал к ростовщику, к Мурину, понаведаться, что он за мой хронометр даст. Корпелов. И тебе, юноша, сребреники понадобились? Грунцов. Барышне конфеты проспорил, остальные тебе, domine, отдал бы, вот и квит. Корпелов. Ты, видно, как я же: завелись деньги, так маешься, маешься с ними, тоска возьмет, точно кандалы тяготят, – ходишь, ходишь, по трактирам-то газеты читаешь, пока выдут все. Ну, тогда полегче станет, опять повеселеешь. А вот нужны динарии, так их и нет. Грунцов. Какая у нас нужда, domine! Вот я нынче видел нужду-то! Прихожу я к Мурину, от него выходит молоденький франтик, в коляску хочет садиться… пара рысаков, тысячи полторы стоят… вышел от Мурина-то, шатается; прислонился у двери, едва дух переводит, – бледный как полотно, губы трясутся, а сам шепчет: «Душит он меня, душит, кровь пьет; зарежу я его». Вот она – нужда-то! в коляске на рысаках ездит, а мы что! Входит Евгения.ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Корпелов, Грунцов, Евгения, потом Маланья. Евгения (Грунцову).Вы опять пришли? Грунцов. Да вам-то что за дело? Я не к вам, я к отцу. Евгения. Конечно, мне все равно, есть ли вы на свете, нет ли вас; только, пожалуйста, не разговаривайте со мной. Грунцов. Извольте. Евгения. А когда ж конфеты? Грунцов молчит. Что ж вы молчите? Как это учтиво с вашей стороны! Грунцов. Да ведь вы сами не велели с вами говорить. Евгения. У вас на все отговорки есть. Только надо вам знать, что благородные люди всегда свое слово держат. Да и я-то глупа, – жду от вас. Вам либо жаль рубля, либо у вас нет его. Грунцов. Будет и на нашей улице праздник. Евгения. Когда это? Грунцов. А вот поеду в Уфу, так вам пять фунтов куплю. Евгения. Вы давно собираетесь, а все ни с места. Грунцов. Не заплачьте, барышня. Евгения. Я-то? Ах, как вы много о себе думаете! Маланья, ставь самовар! Скоро Наташа придет. Выходит из кухни Маланья и берет со скамейки самовар. Маланья. А вы прежде спросили бы, вода-то есть ли у нас, а то самовар! Корпелов. Аглая, не груби! Грунцов вынимает из кармана две копейки, показывает Маланье, надевает фуражку, берет со скамейки ведро и уходит. Маланья с самоваром за ним. Евгения. Грунцов такой спорщик, такой спорщик! Просто сил никаких нет. Корпелов. Вот он не заспорил, а взял ведро да за водой пошел. Евгения. Ну, что ж из этого? Корпелов. Я у него денег попросил, он тоже не заспорил; а хотел часы заложить да заплатить за нас хозяину за квартиру. Ergo, [4]он не спорщик. Евгения. Может быть, он хороший и добрый человек, только я его не люблю и видеть не могу. (Взглянув в окно.)Хозяин идет. Как чай, так и он тут, и всегда за себя нам гривенник заплатит. Он в кого-нибудь влюблен, либо в меня, либо в Наташу. Входит Грунцов. Грунцов. Domine, к тебе хозяин. (Евгении.)Позвольте к вам в комнату войти, барышня, поспорить о чем-нибудь. Евгения. Войдите, пожалуй; только спорить с вами я ни за что не буду; говорите что хотите, а я буду молчать. Грунцов. Предмет спора: есть у женщин ум или нет? Евгения. Ну, уж извините! Разумеется, есть. Грунцов. А я утверждаю, что нет. У них только каприз, и его-то они за ум и считают. Евгения и Грунцов уходят. Входит Чепурин.ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Корпелов, Чепурин. Чепурин (кланяясь).Асафу Наумычу… почтение-с. (Подает руку.) Корпелов. За деньгами? о тиран души моей! Чепурин. Больше по знакомству-с, а уж кстати и за деньгами, потому срок-с. Корпелов (нагибаясь).Ты зри главу мою, лишенную волос. Чепурин. Вижу-с. От ума, говорят, это приключается, у кого ежели лишнего много. Корпелов. Не трогает тебя? Чепурин. Не редкость какая! Бывают и еще пространнее. Корпелов. Ну, хочешь, я тебе вместо денег песенку спою и на гитаре сыграю? Чепурин. Уж очень дорого мне ваша музыка обойдется-с, не по капиталу. Корпелов. Ну, хочешь, латинскую или французскую книжку тебе почитаю? Чепурин. Интересно бы послушать, да только у меня к этим языкам как-то понятливости нет-с. Корпелов. Ну, нечего с тобой делать, надо отдать. Чепурин. Пожалуйте-с. Корпелов. Постой! Я говорю, что надо отдать, а не говорю, что отдам сейчас. Денег ни одного абаза нет. Приходи завтра. Чепурин. Я только удивляюсь на вас: как это вы, при всей вашей учености, всякие вы языки знаете, и никакого себе профиту не имеете. Корпелов. А оттого я профиту не имею, что от самой юности паче всего возлюбил шатание. Как кончил курс, так и пошел бродить по лицу земному: где у товарищей погостишь, где на дешевеньком учительском месте поживешь. Юношей в гимназии да в университеты готовил рубликов за шестьдесят в год, да из них еще бедной сестренке уделял. В Тамбове год, в Ростове полгода, в Кашине три месяца, а в Ветлугу на недельку погостить хаживал; и прожил я так лет семнадцать, как един день. Товарищи мои до генеральства дослужились, а я выучился только на гитаре играть. С какой котомкой вышел из Москвы, с такой же и вернулся. Чепурин. Да, тоже, видно, жизнь-то никому не легка, горя-то про всякого довольно. Корпелов. Ты какое видел? Чепурин. Лыком подпоясано-с. Я недавно и человеком-то стал, а жить-то начал в лошадиной запряжке. Прежде на этом самом месте пустырь был, забором обнесенный, и калитка на тычке; нанял я подле калитки сажень земли за шесть гривен в год, разбил на тычке лавочку из старого тесу; а товару было у меня: три фунта баранок, десяток селедок двухкопеечных, да привозил я на себе по две бочки воды в день, по копейке ведро продавал-с. Вот какой я негоциант был-с. Потом мало-помалу купил всю эту землю, домик выстроил, – имею в нем овощной магазин, с квартир доход получаю: бельэтаж двести рублей в год ходит-с. Корпелов. Что ж ты сам в бельэтаже не живешь? Чепурин. Кабы у меня супруга была-с, так сумел бы и я жить в бельэтаже; а как я холостой, так с меня и темного чулана довольно достаточно-с. Корпелов. Друже, заведи супругу, сделай милость, заведи! Чепурин. За этим дело не станет, да надо, чтоб у нее капитал был, хоть небольшой-с; вот как у Натальи Петровны. Корпелов. А ты почем знаешь, какой у Натальи Петровны капитал? Чепурин. Слухом земля полнится. У них от маменьки. Корпелов. Да, да. Вот была женщина-то! Чепурин. Коли умела деньги оставить, значит ум в себе имела-с. Корпелов. Оставить! Мало ль кто оставляет. Дело в том, как оставить. Вот слушай! Да нет, уйди лучше, – я плакать буду. Чепурин. Да, может, и я заплачу-с; это ничего-с. Корпелов. Уж не помню, где я скитался, кажется в Харькове; только помню, что дело было на святках; загуляли мы у градского головы, – разный народ был: учителя, чиновники из семинаристов, певчие, – уже третий день мы пели душеполезные канты, хозяин сидел на кресле посреди залы, а мы все на стульях у стен, – мы пели, а он дирижировал и плакал. Только что мы затянули «Среди долины ровныя, на гладкой высоте…», тенора залились вверху, хозяин чуть не навзрыд, – вдруг приносят мне от сестры письмо. Читаю: «Милый братец, приезжай скорей, умираю». Хмель с меня соскочил, поплелся я в Москву пешком. Одежонка плохая, денег всего три рубля; попадется обоз, подсяду; замерз было. Дотащился кой-как; сестра при последнем издыхании. «Вот тебе, говорит, дочь! Береги ее, смотри, чтоб она трудилась, работала; честнее труда ничего на свете нет; коли найдешь хорошего человека, выдай ее замуж. Вот тебе деньги, не тратьте их, это мои трудовые; живите трудом, работайте, а денег не трогать ни под каким видом, – это я сберегла ей на приданое. Выйдет замуж, тогда отдай мужу; а не выйдет, пусть бережет под старость, на черный день». Да такой это строгий был приказ, так строго она на меня посмотрела своими умирающими глазами, что у меня и теперь мурашки по спине ползают и слеза меня прошибает. Чепурин. Надо вам исполнить-с! Уж это святое дело-с! Только я наслышан, что, окромя этих, еще должны быть деньги. Корпелов. Разве где-нибудь пятак завалился; а больше нет. Чепурин. Потому как ваша сестрица жили у богатого барина в экономках… Корпелов. Ну, бросайся в окно! Чепурин. Зачем же-с? Корпелов. У меня силы нет тебя выкинуть, а ты стуишь. Чепурин. Да я не в осуждение-с. Корпелов. Вот как это было, stultissime! [5]Сестра моя была красавица, выдали ее замуж за горького, бессчастного чиновника Сизакова. Маялась с ним, маялась она; года через два и овдовела; осталась с дочерью без копейки, хоть по миру идти. Тут один барин, старый знакомый, и пригласил ее к себе в экономки. Ну, и жила она, точно, покойно; только не нравилась ей эта жизнь. «Скучно, говорит, дела мало, – да без заботы и без горя жить нехорошо, бога забудешь. Жила я с мужем, говорит, выработала себе денег на шерстяной салопчик и сама его сшила, так, веришь ли, как он мне был мил; а потом, говорит, как жила у барина и очень хорошо одевалась, да все нймило, только людей стыдно». Потом стал этот барин в старость приходить, оступила его родня, начали на сестру косо посматривать; не могла она этого перенести, ушла, даже и своего много оставила. После барин не раз звал ее опять к себе – не пошла; денег посылал – не брала. Чепурин. Теперь вам, значит, только человека найти. Корпелов. В том вся и задача. Чепурин. А я полагаю: если вы и найдете, так ничего толку не будет. Получит ваш жених эти деньги, нашьет себе брючек да жилетов, а Наталья Петровна должны из его рук каждую копейку смотреть. Охотников-то на деньги много, да притом же Наталья Петровна в себе красоту имеют. Корпелов. Как же быть-то? Научи! Чепурин. Прикажете? Корпелов. Прикажу. Чепурин. Отдайте Наталью Петровну за меня, тогда и деньгам место найдется. Корпелов. Ты… asinus. [6] Чепурин. Мы бы в бельэтаж перешли и завели там мастерскую, и во весь дом над окнами вывеску: «Моды и уборы. Мадам Чепурина». А внизу над окнами тоже во весь дом вывеску: «Индоевропейский магазин китайских чаев и прочих колониальных товаров купца Чепурина». Корпелов. Ты когда-нибудь на себя глядел в зеркало-то? Чепурин. Глядел-с, – ничего такого чрезвычайного… Корпелов. Как ничего чрезвычайного? Да ведь ты Рожер, ужаснейший Рожер; ведь ты мне грубости говоришь, – тебя за это к мировому. Ну, кланяйся в ноги! Чепурин. За что же-с? Корпелов. А чтоб я Наташе не сказывал. Чепурин. Они знают-с, я им даже на письме выражал. Корпелов. Что ж, она тебя больно?… Чепурин. Чего-с? Корпелов. По физиономии-то больно? Чепурин. Совсем напротив-с. Очень даже деликатно… Корпелов. Что деликатно? Чепурин. Дали понять-с. Корпелов. Да что? Чепурин. Что будто я глуп-с. Входят Грунцов и Евгения.ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Корпелов, Чепурин, Грунцов и Евгения. Евгения (в кухню).Маланья, что ж ты самовар? Скоро ль там у тебя?… Маланья (из кухни).А как поспеет, так и готово. Все вы там, что ли? Много ли посуды-то сбирать? Евгения. Собирай больше! (Грунцову.)Вы будете чай пить? Грунцов. Непременно, и прошу вас налить мне как можно послаще, – да еще краюху черного хлеба у Маланьи выпрошу. Евгения. За что же вам такие особенные милости? Грунцов. За конфеты. Евгения. Которых нет. Грунцов. Которые будут. Чепурин. Плесните чашечку и мне-с. (Вынимает из портмоне гривенник.)Извольте получить-с! Евгения. Не надо вашего гривенника, не разбогатеешь на него. Чепурин. Вы не разбогатеете, да и я не обеднею; а что чего стоит, я заплатить обязан. Кабы счеты, я бы вам как по пальцам разложил. Чай у вас хороший, на мое рыло ползолотника мало-с, кладите на кости полторы копейки; два куска сахару – два золотника, – рафинад нынче в цене: голову купить – двадцать одна с денежкой за фунт, а по фунтам – дороже; извольте класть воду, теперича уголья, услуга, посуда, вы от дела отрываетесь; в расчете – лишнего ничего нет-с. Окромя всего-с, умный разговор от ученых людей и приятная компания. (Садится у письменного стола.) Корпелов лежит на диване с книгой в руках. Грунцов (садясь у среднего стола).Пока до чаю, об чем же мы спорить будем с вами, барышня? Евгения (садясь к столу с другой стороны).Ни об чем и никогда. Я рта не разину. Грунцов. Я утверждаю, что вы меня завтра поцелуете. Евгения. Что вы, с ума сошли? С чего вы выдумали? Грунцов. На фунт конфет! Евгения. Вы проигранные-то отдайте прежде! Грунцов. На фунт конфет! Евгения. Утешайте, утешайте себя! Так в вашем воображении и останется. Грунцов. На фунт конфет! Чепурин. Паре интересное. Евгения. Ты-то что? Ты не хочешь ли пари подержать? Чепурин. Нет-с, я проиграю, потому что от вас не смею надеяться. Евгения. Да, я знаю, от кого ты надеешься; ты ведь в Наташу влюблен. Наташа входит и останавливается у двери. Чепурин. А от них тем более не ожидаю. Евгения. Почему же тем более? Чепурин. Сказать-с? Евгения. Скажи. Чепурин. Потому что у них есть любовник. Корпелов. Чепурин, быть тебе нынче битому. Евгения. Молчи, безобразный! Что ты говоришь! Наташа входит.ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Корпелов, Чепурин, Грунцов, Евгения и Наташа. Наташа. Он правду говорит. Здравствуйте, господа! (Садится у стола между Грунцовым и Евгенией.) Евгения. Да как же он смеет любовником называть? Наташа. А как же назвать-то? Конечно, любовник. Чайку бы поскорей, устала; а денег не принесла, дяденька, подождать велели. Корпелов. Не печалься, денег добудем; у меня есть в запасе старый товарищ, Матвей Потрохов. Богат, как Крез, а главное, сам навязался: «Приходи, говорит, когда нужно будет; мой бумажник всегда открыт для тебя». Надо ему сделать честь, занять у него! А вот ты нас словечком-то ушибла немножко. Наташа. Каким словечком? Любовник? Что ж, дело очень обыкновенное. Кабы мы были барышни как следует, так об нас и честней бы говорили. Барышни-то как замуж выходят? Придет в дом сваха, запрется с маменькой и шепчутся, потом маменька с папенькой запрутся и шепчутся, потом по всему кварталу шепот пойдет. Все шепчутся, а барышня ничего не знает, сидит в зале и на фортепьянах играет. Чепурин. Все это так точно-с. Наташа. Потом снарядят старух разузнавать, каков человек; те всю подноготную выведают. Потом жених станет ездить в дом, благословят образом; а барышне останется только ходить, обнявшись с женихом, да поминутно целоваться. И чем больше народу смотрит на них с улицы, тем лучше. Чепурин. Все это верно-с. Еще у окон-то соседи подмостки сделают, скамеек из своих домов натаскают да считают, сколько раз поцеловались: «Нынче, говорят, столько, а вчерась столько-то»; да спор из этого подымут. Наташа. А мы с тобой, Женечка, должны сами женихов выбирать; а ведь для этого нужно познакомиться, видаться почаще, говорить по душе. Ну вот и пошел разговор, что любовник. А все дяденька виноват. Корпелов. Коли не кто другой, так, должно быть, я; надобно же кому-нибудь быть виноватым. Наташа. Плохо за нами смотрите, никогда не побраните нас, коли мы ленимся работать, – позволяете из дому уходить, куда нам угодно. Чепурин. Это действительно с вашей стороны упущение, и никак нельзя вам за это чести приписать, потому как вы в доме живете заместо старшего. Корпелов. То-то и есть, что не старший, а заместо старшего; я и на свете-то живу не человеком, а заместо человека. Я и на службе-то был заместо кого-то, потому что служил исправляющим должность помощника младшего сверхштатного учителя приходского училища. Прослужил я целых три месяца, вышел в отставку и аттестат два раза терял, и живу теперь по копии с явочного прошения о пропавшем документе. Признаться вам сказать, друзья мои и сродники, уж начинаю я сомневаться, сам-то я не копия ли с какого-нибудь пропавшего человека. Наташа. Вот от вашей оплошности, дяденька, могла бы беда случиться; да на мое счастье, человек-то вышел хороший. Увидала я его у знакомых у своих и полюбила. Уж, видно, без этого не обойдешься. Так ли, Женечка, милая? (Целует ее.)Ну, да важность-то бы небольшая: вздыхала б я издали, а дома когда и поплакала… А вышло то, чего я и не ожидала, вижу, что и он меня любит. Я, по простоте, сразу: «Любишь, так женись», – говорю. А он говорит: «Изволь». Да так, вдруг, не задумавшись. Как хотите, господа, а ведь это очень приятно. Он красивый молодой человек, очень богат, щеголь, а я что? Бедная девочка, больше ничего. Евгения. Да это можно умереть от счастья. Наташа. Ну, я не умерла. Зачем умирать, коли впереди жизнь такая хорошая! Я как в раю теперь живу. Виделась я с ним почти каждый день, потом он в Саратов по своим делам уехал; а вот приедет, ну и милости прошу на свадьбу. (Кланяется всем.)Вот он какой хороший у меня! (Вынимает из портмоне карточку и показывает Грунцову, потом Корпелову и Чепурину.) Чепурин (чуть взглянув на карточку).Что ж такое за важность! Знаем-с. Копров Егор Николаев. Вы говорите, что он в Саратов уехал, а он и сейчас здесь-с. Наташа (с радостью).Как? Разве вернулся? Чепурин. И не ездил никуда-с. Наташа. Шутки в сторону, Иван Федулыч! Я девушка серьезная, и дело мое серьезное. Чепурин. Как я смею шутить-с! Вот накажи меня бог! Наташа. Да как же! он простился со мной, и знакомые его говорят, что он уехал! Чепурин. Многие думают, что его нет в Москве, потому как он скрывается; а все-таки его встретить можно, он каждый день в Таганку к купцу к одному богатому ездит. Да вот извольте посмотреть, не он ли в коляске мимо едет. (Показывает в окно.)Остановился, с каким-то барином разговаривает. Наташа (у окна).Егор Николаевич! Егор Николаевич! подождите! Грунцов (взглянув в окно).Domine, да ведь это он! Корпелов. Кто он-то? Грунцов. Тот франт, которого я у Мурина видел. Наташа надевает платок на голову и хочет идти. Чепурин. Не бегите-с. Это вам довольно даже стыдно. Ничего из этого хорошего не будет. Евгения. Не твое дело, безобразный! Наташа. Что за стыд! Я и в огонь и в воду. (Хочет идти.) Чепурин. Да он-то вас не желает видеть, закрылся воротником и укатил. Наташа. Как? Неужели? (Взглянув в окно.)Бедная я, несчастная девушка!
ЛИЦА:
Матвей Петрович Потрохов, разбогатевший чиновник, пятидесяти лет; высокий, очень полный мужчина, с круглым лицом, которому он старается придавать, смотря по обстоятельствам, различные выражения, но которое ничего не выражает. Поликсена Григорьевна, его жена, высокая, худощавая женщина, сорока лет с небольшим. Часто вздыхает и поднимает глаза к небу, стараясь изобразить страдание и покорность судьбе. Выражение лица злое. Егор Николаевич Копров, молодой человек; очень приличен и красив, одет безукоризненно, манеры изящны. Корпелов. Сакердон, лакей Потрохова, важен. Ариша, горничная, молодая девица, ни хороша, ни дурна. Старая ключница. Комната в доме Потрохова. Много изящной и удобной мебели, три двери: одна в глубине – в приемную и две по сторонам. С правой стороны, ближе к авансцене, окно.ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Потрохов спит, сидя в кресле; перед ним маленький столик. Поликсена стоит посреди комнаты и смотрит на мужа с презрительным сожалением. Копров входит из приемной. Поликсена. Жорж! Какой бледный! Что случилось? Копров (указывая на Потрохова).Спит? Поликсена. Сном праведника, как всегда. Хоть в трубы труби, не проснется. Копров. Деньги – вот!…thelib.ru
Трудовой хлеб Островский читать, Трудовой хлеб Островский читать бесплатно, Трудовой хлеб Островский читать онлайн
Трудовой хлеб
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке http://ostrovskyalexander.ru/ Приятного чтения! Трудовой хлеб. Александр Николаевич Островский ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ ЛИЦА: Иоасаф Наумыч Корпелов, лысый, преждевременно состарившийся и сгорбившийся, но всегда улыбающийся человек. Одет в черное длинное сак-пальто, застегнутое сверху донизу. Тон, движения, манеры педантские, с примесью шутовства. По занятию – учитель, промышляющий дешевыми частными уроками. Наталья Петровна Сизакова, сирота, красивая девушка, лет 25, племянница Корпелова по матери. Евгения Львовна, бедная девушка, дальняя родня Наташи, одних с ней лет. Павел Сергеич Грунцов, молодой человек, кончивший курс в университете, ищущий места; недурен собой, с бородкой; одет прилично; короткий пиджак, красивые, хорошо вычищенные сапоги по колена, фуражка всегда немного на затылке, в руках толстая палка. Шагает широко, в жестах развязен. Иван Федулыч Чепурин, лавочник, хозяин дома, в котором живет Корпелов. Молодой человек, косоват, рябой; рыжеватая неподстриженная борода клином. Одет щеголевато в серенькую одноцветную пару. Держит себя скромно и сосредоточенно. Взгляд, речь и движения энергичны. Маланья, кухарка, лет за 50, одета по-русски. (Корпелов зовет ее Аглаей.) Бедная комната, соседняя с кухней. С правой стороны (от зрителей) окно, под окном небольшой письменный стол, на нем разбросаны книги; перед столом стул; далее, в углу, горка с книгами. С левой стороны шкафчик с посудой; за ним, в углу, дверь в комнату Наташи. В глубине узкая дверь в кухню; направо от двери тонкая перегородка, у которой, между дверью и горкой, мягкий ситцевый диван, служащий постелью Корпелову; над диваном на стене висит гитара; налево от двери до угла бок выбеленной русской печи; у печи деревянная скамейка; на ней железное ведро, самовар и медный подсвечник. Посредине комнаты обеденный стол и несколько стульев. ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ Корпелов (один). Корпелов (входит усталый, снимает измятую широкополую шляпу и садится у письменного стола. Со вздохом). Вотще! (Помолчав.) Напрасно, так сказать, всуе! и без денег, и тощ вспять возвратися. Но мудрый унывать не должен, – мудрый всегда найдет себе усладу в горести. Обращусь к живительной влаге!… (Подходит к шкафу и отворяет его.) Сей источник радостей… (осматривая графин) иссяк. (Громко.) Аглая, Аглая! Входит Маланья. ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ Корпелов, Маланья. Корпелов (показывая графин). Воззри! Маланья. Чего тут зрить-то! Корпелов. Пусто. Маланья. Да чему ж и быть-то, коли выпито. Корпелов. Сам Сократ глаголет твоими устами. Выпито! Вижу, что выпито; но кем? Маланья. Да кому ж, окромя что сам. Умереть на месте! Пошлешь на пятачок, да хочешь, чтобы неделю велось, что ли? Кабы ты мог рассудить правильно, так тут и на один-то раз чего! Да мое бабье дело, да я… Корпелов. Довольно! Маланья. Стало быть, от тебя только одна обида, больше ничего не будет? Корпелов. Аглая, довольно! Маланья. Что ж напрасно-то! Вот лопни утроба… Корпелов. Аглая, Аглая! Маланья. Боже мой! Корпелов (громко и затыкая уши). Satis![1] Маланья. Только что беспокойство. Тоже хозяева! Чтоб вас… (Уходит.) ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ Корпелов (один). Корпелов (ставит графин в шкаф). Сего утешения лишен. Разве возбряцать на сей бандуре! (Указывая на гитару.) Но персты мои и сладкий глас мой исполнены дрожания от многого хожденья. Остается усладительница душ, поэзия. Приди и утоли скорбный дух мой! (Берет со стола книгу и читает про себя несколько времени.) «Бегут быстротечные годы!» – говорит Гораций. Да, действительно, бегут проворно; но еще проворней бегут месяцы, особенно если нечем платить за квартиру. Гораций этой заботы не знал, оттого и дух его парил так высоко. А если б он и знал, если б и задолжал месяца за два, то не без основания можно полагать, что Меценат заплатил бы за него. А я вот нонешний день, будучи обязан иметь семь с полтиной, обежал всех учеников своих, пешешествуя по стогнам столицы семо и овамо, от сего конца и до оного и даже до последних пределов, сиречь до вала Камер-колежского… Семи с полтиной не обрел, ибо ученики мои беднее учителя, и се жду со смиренным сердцем от хозяина поношения и поругания. (Ложится на диван и складывает руки на груди.) Входит Грунцов, запыхавшись, садится у стола, бросает фуражку и отирает со лба пот. ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ Корпелов, Грунцов. Грунцов (едва переводя дух). Здравствуй, domine![2] Корпелов. Здравствуй, юноша! Шагал? Грунцов. Шагал. Корпелов. Много стадий ? Грунцов. Шесть верст за заставу, на дачу. Барчонок один за лекции двадцать рублей должен… Корпелов. Результат? Грунцов. Nihil. Пристяжную новую покупает, самому нужны. Показывал, в кольцо вьется. Велел после приходить.[3] Корпелов. Male, сиречь – нехорошо. Динарии, юноша, имеешь? Грунцов. Нет, отче! Корпелов. Зело потребны. Грунцов. Ты бы, domine, прежде сказал. Утру глубоку я забегал к ростовщику, к Мурину, понаведаться, что он за мой хронометр даст. Корпелов. И тебе, юноша, сребреники понадобились? Грунцов. Барышне конфеты проспорил, остальные тебе, domine, отдал бы, вот и квит. Корпелов. Ты, видно, как я же: завелись деньги, так маешься, маешься с ними, тоска возьмет, точно кандалы тяготят, – ходишь, ходишь, по трактирам-то газеты читаешь, пока выдут все. Ну, тогда полегче станет, опять повеселеешь. А вот нужны динарии, так их и нет. Грунцов. Какая у нас нужда, domine! Вот я нынче видел нужду-то! Прихожу я к Мурину, от него выходит молоденький франтик, в коляску хочет садиться… пара рысаков, тысячи полторы стоят… вышел от Мурина-то, шатается; прислонился у двери, едва дух переводит, – бледный как полотно, губы трясутся, а сам шепчет: «Душит он меня, душит, кровь пьет; зарежу я его». Вот она – нужда-то! в коляске на рысаках ездит, а мы что! Входит Евгения. ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ Корпелов, Грунцов, Евгения, потом Маланья. Евгения (Грунцову). Вы опять пришли? Грунцов. Да вам-то что за дело? Я не к вам, я к отцу. Евгения. Конечно, мне все равно, есть ли вы на свете, нет ли вас; только, пожалуйста, не разговаривайте со мной. Грунцов. Извольте. Евгения. А когда ж конфеты? Грунцов молчит. Что ж вы молчите? Как это учтиво с вашей стороны! Грунцов. Да ведь вы сами не велели с вами говорить. Евгения. У вас на все отговорки есть. Только надо вам знать, что благородные люди всегда свое слово держат. Да и я-то глупа, – жду от вас. Вам либо жаль рубля, либо у вас нет его. Грунцов. Будет и на нашей улице праздник. Евгения. Когда это? Грунцов. А вот поеду в Уфу, так вам пять фунтов куплю. Евгения. Вы давно собираетесь, а все ни с места. Грунцов. Не заплачьте, барышня. Евгения. Я-то? Ах, как вы много о себе думаете! Маланья, ставь самовар! Скоро Наташа придет. Выходит из кухни Маланья и берет со скамейки самовар. Маланья. А вы прежде спросили бы, вода-то есть ли у нас, а то самовар! Корпелов. Аглая, не груби! Грунцов вынимает из кармана две копейки, показывает Маланье, надевает фуражку, берет со скамейки ведро и уходит. Маланья с самоваром за ним. Евгения. Грунцов такой спорщик, такой спорщик! Просто сил никаких нет. Корпелов. Вот он не заспорил, а взял ведро да за водой пошел. Евгения. Ну, что ж из этого? Корпелов. Я у него денег попросил, он тоже не заспорил; а хотел часы заложить да заплатить за нас хозяину за квартиру. Ergo,[4] он не спорщик. Евгения. Может быть, он хороший и добрый человек, только я его не люблю и видеть не могу. (Взглянув в окно.) Хозяин идет. Как чай, так и он тут, и всегда за себя нам гривенник заплатит. Он в кого-нибудь влюблен, либо в меня, либо в Наташу. Входит Грунцов. Грунцов. Domine, к тебе хозяин. (Евгении.) Позвольте к вам в комнату войти, барышня, поспорить о чем-нибудь. Евгения. Войдите, пожалуй; только спорить с вами я ни за что не буду; говорите что хотите, а я буду молчать. Грунцов. Предмет спора: есть у женщин ум или нет? Евгения. Ну, уж извините! Разумеется, есть. Грунцов. А я утверждаю, что нет. У них только каприз, и его-то они за ум и считают. Евгения и Грунцов уходят. Входит Чепурин. ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ Корпелов, Чепурин. Чепурин (кланяясь). Асафу Наумычу… почтение-с. (Подает руку.) Корпелов. За деньгами? о тиран души моей! Чепурин. Больше по знакомству-с, а уж кстати и за деньгами, потому срок-с. Корпелов (нагибаясь). Ты зри главу мою, лишенную волос. Чепурин. Вижу-с. От ума, говорят, это приключается, у кого ежели лишнего много. Корпелов. Не трогает тебя? Чепурин. Не редкость какая! Бывают и еще пространнее. Корпелов. Ну, хочешь, я тебе вместо денег песенку спою и на гитаре сыграю? Чепурин. Уж очень дорого мне ваша музыка обойдется-с, не по капиталу. Корпелов. Ну, хочешь, латинскую или французскую книжку тебе почитаю? Чепурин. Интересно бы послушать, да только у меня к этим языкам как-то понятливости нет-с. Корпелов. Ну, нечего с тобой делать, надо отдать. Чепурин. Пожалуйте-с. Корпелов. Постой! Я говорю, что надо отдать, а не говорю, что отдам сейчас. Денег ни одного абаза нет. Приходи завтра. Чепурин. Я только удивляюсь на вас: как это вы, при всей вашей учености, всякие вы языки знаете, и никакого себе профиту не имеете. Корпелов. А оттого я профиту не имею, что от самой юности паче всего возлюбил шатание. Как кончил курс, так и пошел бродить по лицу земному: где у товарищей погостишь, где на дешевеньком учительском месте поживешь. Юношей в гимназии да в университеты готовил рубликов за шестьдесят в год, да из них еще бедной сестренке уделял. В Тамбове год, в Ростове полгода, в Кашине три месяца, а в Ветлугу на недельку погостить хаживал; и прожил я так лет семнадцать, как един день. Товарищи мои до генеральства дослужились, а я выучился только на гитаре играть. С какой котомкой вышел из Москвы, с такой же и вернулся. Чепурин. Да, тоже, видно, жизнь-то никому не легка, горя-то про всякого довольно. Корпелов. Ты какое видел? Чепурин. Лыком подпоясано-с. Я недавно и человеком-то стал, а жить-то начал в лошадиной запряжке. Прежде на этом самом месте пустырь был, забором обнесенный, и калитка на тычке; нанял я подле калитки сажень земли за шесть гривен в год, разбил на тычке лавочку из старого тесу; а товару было у меня: три фунта баранок, десяток селедок двухкопеечных, да привозил я на себе по две бочки воды в день, по копейке ведро продавал-с. Вот какой я негоциант был-с. Потом мало-помалу купил всю эту землю, домик выстроил, – имею в нем овощной магазин, с квартир доход получаю: бельэтаж двести рублей в год ходит-с. Корпелов. Что ж ты сам в бельэтаже не живешь? Чепурин. Кабы у меня супруга была-с, так сумел бы и я жить в бельэтаже; а как я холостой, так с меня и темного чулана довольно достаточно-с. Корпелов. Друже, заведи супругу, сделай милость, заведи! Чепурин. За этим дело не станет, да надо, чтоб у нее капитал был, хоть небольшой-с; вот как у Натальи Петровны. Корпелов. А ты почем знаешь, какой у Натальи Петровны капитал? Чепурин. Слухом земля полнится. У них от маменьки. Корпелов. Да, да. Вот была женщина-то! Чепурин. Коли умела деньги оставить, значит ум в себе имела-с. Корпелов. Оставить! Мало ль кто оставляет. Дело в том, какostrovskyalexander.ru
Читать онлайн книгу Трудовой хлеб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Назад к карточке книгиАлександр Николаевич Островский.Трудовой хлеб
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЛИЦА:
Иоасаф Наумыч Корпелов, лысый, преждевременно состарившийся и сгорбившийся, но всегда улыбающийся человек. Одет в черное длинное сак-пальто, застегнутое сверху донизу. Тон, движения, манеры педантские, с примесью шутовства. По занятию – учитель, промышляющий дешевыми частными уроками.
Наталья Петровна Сизакова, сирота, красивая девушка, лет 25, племянница Корпелова по матери.
Евгения Львовна, бедная девушка, дальняя родня Наташи, одних с ней лет.
Павел Сергеич Грунцов, молодой человек, кончивший курс в университете, ищущий места; недурен собой, с бородкой; одет прилично; короткий пиджак, красивые, хорошо вычищенные сапоги по колена, фуражка всегда немного на затылке, в руках толстая палка. Шагает широко, в жестах развязен.
Иван Федулыч Чепурин, лавочник, хозяин дома, в котором живет Корпелов. Молодой человек, косоват, рябой; рыжеватая неподстриженная борода клином. Одет щеголевато в серенькую одноцветную пару. Держит себя скромно и сосредоточенно. Взгляд, речь и движения энергичны.
Маланья, кухарка, лет за 50, одета по-русски. (Корпелов зовет ее Аглаей.)
Бедная комната, соседняя с кухней. С правой стороны (от зрителей) окно, под окном небольшой письменный стол, на нем разбросаны книги; перед столом стул; далее, в углу, горка с книгами. С левой стороны шкафчик с посудой; за ним, в углу, дверь в комнату Наташи. В глубине узкая дверь в кухню; направо от двери тонкая перегородка, у которой, между дверью и горкой, мягкий ситцевый диван, служащий постелью Корпелову; над диваном на стене висит гитара; налево от двери до угла бок выбеленной русской печи; у печи деревянная скамейка; на ней железное ведро, самовар и медный подсвечник. Посредине комнаты обеденный стол и несколько стульев.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Корпелов (один).
Корпелов(входит усталый, снимает измятую широкополую шляпу и садится у письменного стола. Со вздохом). Вотще! (Помолчав.) Напрасно, так сказать, всуе! и без денег, и тощ вспять возвратися. Но мудрый унывать не должен, – мудрый всегда найдет себе усладу в горести. Обращусь к живительной влаге!… (Подходит к шкафу и отворяет его.) Сей источник радостей… (осматривая графин) иссяк. (Громко.) Аглая, Аглая!
Входит Маланья.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Корпелов, Маланья.
Корпелов(показывая графин). Воззри!
Маланья. Чего тут зрить-то!
Корпелов. Пусто.
Маланья. Да чему ж и быть-то, коли выпито.
Корпелов. Сам Сократ глаголет твоими устами. Выпито! Вижу, что выпито; но кем?
Маланья. Да кому ж, окромя что сам. Умереть на месте! Пошлешь на пятачок, да хочешь, чтобы неделю велось, что ли? Кабы ты мог рассудить правильно, так тут и на один-то раз чего! Да мое бабье дело, да я…
Корпелов. Довольно!
Маланья. Стало быть, от тебя только одна обида, больше ничего не будет?
Корпелов. Аглая, довольно!
Маланья. Что ж напрасно-то! Вот лопни утроба…
Корпелов. Аглая, Аглая!
Маланья. Боже мой!
Корпелов(громко и затыкая уши). Satis!1 Довольно! (лат.)
[Закрыть]
Маланья. Только что беспокойство. Тоже хозяева! Чтоб вас… (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Корпелов (один).
Корпелов(ставит графин в шкаф). Сего утешения лишен. Разве возбряцать на сей бандуре! (Указывая на гитару.) Но персты мои и сладкий глас мой исполнены дрожания от многого хожденья. Остается усладительница душ, поэзия. Приди и утоли скорбный дух мой! (Берет со стола книгу и читает про себя несколько времени.) «Бегут быстротечные годы!» – говорит Гораций. Да, действительно, бегут проворно; но еще проворней бегут месяцы, особенно если нечем платить за квартиру. Гораций этой заботы не знал, оттого и дух его парил так высоко. А если б он и знал, если б и задолжал месяца за два, то не без основания можно полагать, что Меценат заплатил бы за него. А я вот нонешний день, будучи обязан иметь семь с полтиной, обежал всех учеников своих, пешешествуя по стогнам столицы семо и овамо, от сего конца и до оного и даже до последних пределов, сиречь до вала Камер-колежского… Семи с полтиной не обрел, ибо ученики мои беднее учителя, и се жду со смиренным сердцем от хозяина поношения и поругания. (Ложится на диван и складывает руки на груди.)
Входит Грунцов, запыхавшись, садится у стола, бросает фуражку и отирает со лба пот.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Корпелов, Грунцов.
Грунцов(едва переводя дух). Здравствуй, domine!2 Dominus – господин (лат.)
[Закрыть]
Корпелов. Здравствуй, юноша! Шагал?
Грунцов. Шагал.
Корпелов. Много стадий ?
Грунцов. Шесть верст за заставу, на дачу. Барчонок один за лекции двадцать рублей должен…
Корпелов. Результат?
Грунцов. Nihil. Пристяжную новую покупает, самому нужны. Показывал, в кольцо вьется. Велел после приходить.3 Ничто (лат.)
[Закрыть]
Корпелов. Male, сиречь – нехорошо. Динарии, юноша, имеешь?
Грунцов. Нет, отче!
Корпелов. Зело потребны.
Грунцов. Ты бы, domine, прежде сказал. Утру глубоку я забегал к ростовщику, к Мурину, понаведаться, что он за мой хронометр даст.
Корпелов. И тебе, юноша, сребреники понадобились?
Грунцов. Барышне конфеты проспорил, остальные тебе, domine, отдал бы, вот и квит.
Корпелов. Ты, видно, как я же: завелись деньги, так маешься, маешься с ними, тоска возьмет, точно кандалы тяготят, – ходишь, ходишь, по трактирам-то газеты читаешь, пока выдут все. Ну, тогда полегче станет, опять повеселеешь. А вот нужны динарии, так их и нет.
Грунцов. Какая у нас нужда, domine! Вот я нынче видел нужду-то! Прихожу я к Мурину, от него выходит молоденький франтик, в коляску хочет садиться… пара рысаков, тысячи полторы стоят… вышел от Мурина-то, шатается; прислонился у двери, едва дух переводит, – бледный как полотно, губы трясутся, а сам шепчет: «Душит он меня, душит, кровь пьет; зарежу я его». Вот она – нужда-то! в коляске на рысаках ездит, а мы что!
Входит Евгения.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Корпелов, Грунцов, Евгения, потом Маланья.
Евгения(Грунцову). Вы опять пришли?
Грунцов. Да вам-то что за дело? Я не к вам, я к отцу.
Евгения. Конечно, мне все равно, есть ли вы на свете, нет ли вас; только, пожалуйста, не разговаривайте со мной.
Грунцов. Извольте.
Евгения. А когда ж конфеты?
Грунцов молчит.
Что ж вы молчите? Как это учтиво с вашей стороны!
Грунцов. Да ведь вы сами не велели с вами говорить.
Евгения. У вас на все отговорки есть. Только надо вам знать, что благородные люди всегда свое слово держат. Да и я-то глупа, – жду от вас. Вам либо жаль рубля, либо у вас нет его.
Грунцов. Будет и на нашей улице праздник.
Евгения. Когда это?
Грунцов. А вот поеду в Уфу, так вам пять фунтов куплю.
Евгения. Вы давно собираетесь, а все ни с места.
Грунцов. Не заплачьте, барышня.
Евгения. Я-то? Ах, как вы много о себе думаете! Маланья, ставь самовар! Скоро Наташа придет.
Выходит из кухни Маланья и берет со скамейки самовар.
Маланья. А вы прежде спросили бы, вода-то есть ли у нас, а то самовар!
Корпелов. Аглая, не груби!
Грунцов вынимает из кармана две копейки, показывает Маланье, надевает фуражку, берет со скамейки ведро и уходит. Маланья с самоваром за ним.
Евгения. Грунцов такой спорщик, такой спорщик! Просто сил никаких нет.
Корпелов. Вот он не заспорил, а взял ведро да за водой пошел.
Евгения. Ну, что ж из этого?
Корпелов. Я у него денег попросил, он тоже не заспорил; а хотел часы заложить да заплатить за нас хозяину за квартиру. Ergo,4 Следовательно (лат.)
[Закрыть] он не спорщик.
Евгения. Может быть, он хороший и добрый человек, только я его не люблю и видеть не могу. (Взглянув в окно.) Хозяин идет. Как чай, так и он тут, и всегда за себя нам гривенник заплатит. Он в кого-нибудь влюблен, либо в меня, либо в Наташу.
Входит Грунцов.
Грунцов. Domine, к тебе хозяин. (Евгении.) Позвольте к вам в комнату войти, барышня, поспорить о чем-нибудь.
Евгения. Войдите, пожалуй; только спорить с вами я ни за что не буду; говорите что хотите, а я буду молчать.
Грунцов. Предмет спора: есть у женщин ум или нет?
Евгения. Ну, уж извините! Разумеется, есть.
Грунцов. А я утверждаю, что нет. У них только каприз, и его-то они за ум и считают.
Евгения и Грунцов уходят. Входит Чепурин.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Корпелов, Чепурин.
Чепурин (кланяясь). Асафу Наумычу… почтение-с. (Подает руку.)
Корпелов. За деньгами? о тиран души моей!
Чепурин. Больше по знакомству-с, а уж кстати и за деньгами, потому срок-с.
Корпелов(нагибаясь). Ты зри главу мою, лишенную волос.
Чепурин. Вижу-с. От ума, говорят, это приключается, у кого ежели лишнего много.
Корпелов. Не трогает тебя?
Чепурин. Не редкость какая! Бывают и еще пространнее.
Корпелов. Ну, хочешь, я тебе вместо денег песенку спою и на гитаре сыграю?
Чепурин. Уж очень дорого мне ваша музыка обойдется-с, не по капиталу.
Корпелов. Ну, хочешь, латинскую или французскую книжку тебе почитаю?
Чепурин. Интересно бы послушать, да только у меня к этим языкам как-то понятливости нет-с.
Корпелов. Ну, нечего с тобой делать, надо отдать.
Чепурин. Пожалуйте-с.
Корпелов. Постой! Я говорю, что надо отдать, а не говорю, что отдам сейчас. Денег ни одного абаза нет. Приходи завтра.
Чепурин. Я только удивляюсь на вас: как это вы, при всей вашей учености, всякие вы языки знаете, и никакого себе профиту не имеете.
Корпелов. А оттого я профиту не имею, что от самой юности паче всего возлюбил шатание. Как кончил курс, так и пошел бродить по лицу земному: где у товарищей погостишь, где на дешевеньком учительском месте поживешь. Юношей в гимназии да в университеты готовил рубликов за шестьдесят в год, да из них еще бедной сестренке уделял. В Тамбове год, в Ростове полгода, в Кашине три месяца, а в Ветлугу на недельку погостить хаживал; и прожил я так лет семнадцать, как един день. Товарищи мои до генеральства дослужились, а я выучился только на гитаре играть. С какой котомкой вышел из Москвы, с такой же и вернулся.
Чепурин. Да, тоже, видно, жизнь-то никому не легка, горя-то про всякого довольно.
Корпелов. Ты какое видел?
Чепурин. Лыком подпоясано-с. Я недавно и человеком-то стал, а жить-то начал в лошадиной запряжке. Прежде на этом самом месте пустырь был, забором обнесенный, и калитка на тычке; нанял я подле калитки сажень земли за шесть гривен в год, разбил на тычке лавочку из старого тесу; а товару было у меня: три фунта баранок, десяток селедок двухкопеечных, да привозил я на себе по две бочки воды в день, по копейке ведро продавал-с. Вот какой я негоциант был-с. Потом мало-помалу купил всю эту землю, домик выстроил, – имею в нем овощной магазин, с квартир доход получаю: бельэтаж двести рублей в год ходит-с.
Корпелов. Что ж ты сам в бельэтаже не живешь?
Чепурин. Кабы у меня супруга была-с, так сумел бы и я жить в бельэтаже; а как я холостой, так с меня и темного чулана довольно достаточно-с.
Корпелов. Друже, заведи супругу, сделай милость, заведи!
Чепурин. За этим дело не станет, да надо, чтоб у нее капитал был, хоть небольшой-с; вот как у Натальи Петровны.
Корпелов. А ты почем знаешь, какой у Натальи Петровны капитал?
Чепурин. Слухом земля полнится. У них от маменьки.
Корпелов. Да, да. Вот была женщина-то!
Чепурин. Коли умела деньги оставить, значит ум в себе имела-с.
Корпелов. Оставить! Мало ль кто оставляет. Дело в том, как оставить. Вот слушай! Да нет, уйди лучше, – я плакать буду.
Чепурин. Да, может, и я заплачу-с; это ничего-с.
Корпелов. Уж не помню, где я скитался, кажется в Харькове; только помню, что дело было на святках; загуляли мы у градского головы, – разный народ был: учителя, чиновники из семинаристов, певчие, – уже третий день мы пели душеполезные канты, хозяин сидел на кресле посреди залы, а мы все на стульях у стен, – мы пели, а он дирижировал и плакал. Только что мы затянули «Среди долины ровныя, на гладкой высоте…», тенора залились вверху, хозяин чуть не навзрыд, – вдруг приносят мне от сестры письмо. Читаю: «Милый братец, приезжай скорей, умираю». Хмель с меня соскочил, поплелся я в Москву пешком. Одежонка плохая, денег всего три рубля; попадется обоз, подсяду; замерз было. Дотащился кой-как; сестра при последнем издыхании. «Вот тебе, говорит, дочь! Береги ее, смотри, чтоб она трудилась, работала; честнее труда ничего на свете нет; коли найдешь хорошего человека, выдай ее замуж. Вот тебе деньги, не тратьте их, это мои трудовые; живите трудом, работайте, а денег не трогать ни под каким видом, – это я сберегла ей на приданое. Выйдет замуж, тогда отдай мужу; а не выйдет, пусть бережет под старость, на черный день». Да такой это строгий был приказ, так строго она на меня посмотрела своими умирающими глазами, что у меня и теперь мурашки по спине ползают и слеза меня прошибает.
Чепурин. Надо вам исполнить-с! Уж это святое дело-с! Только я наслышан, что, окромя этих, еще должны быть деньги.
Корпелов. Разве где-нибудь пятак завалился; а больше нет.
Чепурин. Потому как ваша сестрица жили у богатого барина в экономках…
Корпелов. Ну, бросайся в окно!
Чепурин. Зачем же-с?
Корпелов. У меня силы нет тебя выкинуть, а ты стóишь.
Чепурин. Да я не в осуждение-с.
Корпелов. Вот как это было, stultissime!5 превосходная степень от stultus: глупец, дурак (лат.)
[Закрыть] Сестра моя была красавица, выдали ее замуж за горького, бессчастного чиновника Сизакова. Маялась с ним, маялась она; года через два и овдовела; осталась с дочерью без копейки, хоть по миру идти. Тут один барин, старый знакомый, и пригласил ее к себе в экономки. Ну, и жила она, точно, покойно; только не нравилась ей эта жизнь. «Скучно, говорит, дела мало, – да без заботы и без горя жить нехорошо, бога забудешь. Жила я с мужем, говорит, выработала себе денег на шерстяной салопчик и сама его сшила, так, веришь ли, как он мне был мил; а потом, говорит, как жила у барина и очень хорошо одевалась, да все нéмило, только людей стыдно». Потом стал этот барин в старость приходить, оступила его родня, начали на сестру косо посматривать; не могла она этого перенести, ушла, даже и своего много оставила. После барин не раз звал ее опять к себе – не пошла; денег посылал – не брала.
Чепурин. Теперь вам, значит, только человека найти.
Корпелов. В том вся и задача.
Чепурин. А я полагаю: если вы и найдете, так ничего толку не будет. Получит ваш жених эти деньги, нашьет себе брючек да жилетов, а Наталья Петровна должны из его рук каждую копейку смотреть. Охотников-то на деньги много, да притом же Наталья Петровна в себе красоту имеют.
Корпелов. Как же быть-то? Научи!
Чепурин. Прикажете?
Корпелов. Прикажу.
Чепурин. Отдайте Наталью Петровну за меня, тогда и деньгам место найдется.
Корпелов. Ты… asinus.6 осел (лат.)
[Закрыть]
Чепурин. Мы бы в бельэтаж перешли и завели там мастерскую, и во весь дом над окнами вывеску: «Моды и уборы. Мадам Чепурина». А внизу над окнами тоже во весь дом вывеску: «Индоевропейский магазин китайских чаев и прочих колониальных товаров купца Чепурина».
Корпелов. Ты когда-нибудь на себя глядел в зеркало-то?
Чепурин. Глядел-с, – ничего такого чрезвычайного…
Корпелов. Как ничего чрезвычайного? Да ведь ты Рожер, ужаснейший Рожер; ведь ты мне грубости говоришь, – тебя за это к мировому. Ну, кланяйся в ноги!
Чепурин. За что же-с?
Корпелов. А чтоб я Наташе не сказывал.
Чепурин. Они знают-с, я им даже на письме выражал.
Корпелов. Что ж, она тебя больно?…
Чепурин. Чего-с?
Корпелов. По физиономии-то больно?
Чепурин. Совсем напротив-с. Очень даже деликатно…
Корпелов. Что деликатно?
Чепурин. Дали понять-с.
Корпелов. Да что?
Чепурин. Что будто я глуп-с.
Входят Грунцов и Евгения.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Корпелов, Чепурин, Грунцов и Евгения.
Евгения(в кухню). Маланья, что ж ты самовар? Скоро ль там у тебя?…
Маланья(из кухни). А как поспеет, так и готово. Все вы там, что ли? Много ли посуды-то сбирать?
Евгения. Собирай больше! (Грунцову.) Вы будете чай пить?
Грунцов. Непременно, и прошу вас налить мне как можно послаще, – да еще краюху черного хлеба у Маланьи выпрошу.
Евгения. За что же вам такие особенные милости?
Грунцов. За конфеты.
Евгения. Которых нет.
Грунцов. Которые будут.
Чепурин. Плесните чашечку и мне-с. (Вынимает из портмоне гривенник.) Извольте получить-с!
Евгения. Не надо вашего гривенника, не разбогатеешь на него.
Чепурин. Вы не разбогатеете, да и я не обеднею; а что чего стоит, я заплатить обязан. Кабы счеты, я бы вам как по пальцам разложил. Чай у вас хороший, на мое рыло ползолотника мало-с, кладите на кости полторы копейки; два куска сахару – два золотника, – рафинад нынче в цене: голову купить – двадцать одна с денежкой за фунт, а по фунтам – дороже; извольте класть воду, теперича уголья, услуга, посуда, вы от дела отрываетесь; в расчете – лишнего ничего нет-с. Окромя всего-с, умный разговор от ученых людей и приятная компания. (Садится у письменного стола.)
Корпелов лежит на диване с книгой в руках.
Грунцов(садясь у среднего стола). Пока до чаю, об чем же мы спорить будем с вами, барышня?
Евгения(садясь к столу с другой стороны). Ни об чем и никогда. Я рта не разину.
Грунцов. Я утверждаю, что вы меня завтра поцелуете.
Евгения. Что вы, с ума сошли? С чего вы выдумали?
Грунцов. На фунт конфет!
Евгения. Вы проигранные-то отдайте прежде!
Грунцов. На фунт конфет!
Евгения. Утешайте, утешайте себя! Так в вашем воображении и останется.
Грунцов. На фунт конфет!
Чепурин. Паре интересное.
Евгения. Ты-то что? Ты не хочешь ли пари подержать?
Чепурин. Нет-с, я проиграю, потому что от вас не смею надеяться.
Евгения. Да, я знаю, от кого ты надеешься; ты ведь в Наташу влюблен.
Наташа входит и останавливается у двери.
Чепурин. А от них тем более не ожидаю.
Евгения. Почему же тем более?
Чепурин. Сказать-с?
Евгения. Скажи.
Чепурин. Потому что у них есть любовник.
Корпелов. Чепурин, быть тебе нынче битому.
Евгения. Молчи, безобразный! Что ты говоришь!
Наташа входит.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Корпелов, Чепурин, Грунцов, Евгения и Наташа.
Наташа. Он правду говорит. Здравствуйте, господа! (Садится у стола между Грунцовым и Евгенией.)
Евгения. Да как же он смеет любовником называть?
Наташа. А как же назвать-то? Конечно, любовник. Чайку бы поскорей, устала; а денег не принесла, дяденька, подождать велели.
Корпелов. Не печалься, денег добудем; у меня есть в запасе старый товарищ, Матвей Потрохов. Богат, как Крез, а главное, сам навязался: «Приходи, говорит, когда нужно будет; мой бумажник всегда открыт для тебя». Надо ему сделать честь, занять у него! А вот ты нас словечком-то ушибла немножко.
Наташа. Каким словечком? Любовник? Что ж, дело очень обыкновенное. Кабы мы были барышни как следует, так об нас и честней бы говорили. Барышни-то как замуж выходят? Придет в дом сваха, запрется с маменькой и шепчутся, потом маменька с папенькой запрутся и шепчутся, потом по всему кварталу шепот пойдет. Все шепчутся, а барышня ничего не знает, сидит в зале и на фортепьянах играет.
Чепурин. Все это так точно-с.
Наташа. Потом снарядят старух разузнавать, каков человек; те всю подноготную выведают. Потом жених станет ездить в дом, благословят образом; а барышне останется только ходить, обнявшись с женихом, да поминутно целоваться. И чем больше народу смотрит на них с улицы, тем лучше.
Чепурин. Все это верно-с. Еще у окон-то соседи подмостки сделают, скамеек из своих домов натаскают да считают, сколько раз поцеловались: «Нынче, говорят, столько, а вчерась столько-то»; да спор из этого подымут.
Наташа. А мы с тобой, Женечка, должны сами женихов выбирать; а ведь для этого нужно познакомиться, видаться почаще, говорить по душе. Ну вот и пошел разговор, что любовник. А все дяденька виноват.
Корпелов. Коли не кто другой, так, должно быть, я; надобно же кому-нибудь быть виноватым.
Наташа. Плохо за нами смотрите, никогда не побраните нас, коли мы ленимся работать, – позволяете из дому уходить, куда нам угодно.
Чепурин. Это действительно с вашей стороны упущение, и никак нельзя вам за это чести приписать, потому как вы в доме живете заместо старшего.
Корпелов. То-то и есть, что не старший, а заместо старшего; я и на свете-то живу не человеком, а заместо человека. Я и на службе-то был заместо кого-то, потому что служил исправляющим должность помощника младшего сверхштатного учителя приходского училища. Прослужил я целых три месяца, вышел в отставку и аттестат два раза терял, и живу теперь по копии с явочного прошения о пропавшем документе. Признаться вам сказать, друзья мои и сродники, уж начинаю я сомневаться, сам-то я не копия ли с какого-нибудь пропавшего человека.
Наташа. Вот от вашей оплошности, дяденька, могла бы беда случиться; да на мое счастье, человек-то вышел хороший. Увидала я его у знакомых у своих и полюбила. Уж, видно, без этого не обойдешься. Так ли, Женечка, милая? (Целует ее.) Ну, да важность-то бы небольшая: вздыхала б я издали, а дома когда и поплакала… А вышло то, чего я и не ожидала, вижу, что и он меня любит. Я, по простоте, сразу: «Любишь, так женись», – говорю. А он говорит: «Изволь». Да так, вдруг, не задумавшись. Как хотите, господа, а ведь это очень приятно. Он красивый молодой человек, очень богат, щеголь, а я что? Бедная девочка, больше ничего.
Евгения. Да это можно умереть от счастья.
Наташа. Ну, я не умерла. Зачем умирать, коли впереди жизнь такая хорошая! Я как в раю теперь живу. Виделась я с ним почти каждый день, потом он в Саратов по своим делам уехал; а вот приедет, ну и милости прошу на свадьбу. (Кланяется всем.) Вот он какой хороший у меня! (Вынимает из портмоне карточку и показывает Грунцову, потом Корпелову и Чепурину.)
Чепурин (чуть взглянув на карточку). Что ж такое за важность! Знаем-с. Копров Егор Николаев. Вы говорите, что он в Саратов уехал, а он и сейчас здесь-с.
Наташа(с радостью). Как? Разве вернулся?
Чепурин. И не ездил никуда-с.
Наташа. Шутки в сторону, Иван Федулыч! Я девушка серьезная, и дело мое серьезное.
Чепурин. Как я смею шутить-с! Вот накажи меня бог!
Наташа. Да как же! он простился со мной, и знакомые его говорят, что он уехал!
Чепурин. Многие думают, что его нет в Москве, потому как он скрывается; а все-таки его встретить можно, он каждый день в Таганку к купцу к одному богатому ездит. Да вот извольте посмотреть, не он ли в коляске мимо едет. (Показывает в окно.) Остановился, с каким-то барином разговаривает.
Наташа(у окна). Егор Николаевич! Егор Николаевич! подождите!
Грунцов(взглянув в окно). Domine, да ведь это он!
Корпелов. Кто он-то?
Грунцов. Тот франт, которого я у Мурина видел.
Наташа надевает платок на голову и хочет идти.
Чепурин. Не бегите-с. Это вам довольно даже стыдно. Ничего из этого хорошего не будет.
Евгения. Не твое дело, безобразный!
Наташа. Что за стыд! Я и в огонь и в воду. (Хочет идти.)
Чепурин. Да он-то вас не желает видеть, закрылся воротником и укатил.
Наташа. Как? Неужели? (Взглянув в окно.) Бедная я, несчастная девушка!
Назад к карточке книги "Трудовой хлеб"itexts.net
rulibs.com : Драматургия : Драматургия: прочее : Трудовой хлеб : Александр Островский : читать онлайн : читать бесплатно
Сцены из жизни захолустья, в четырех действиях
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЛИЦА:Иоасаф Наумыч Корпелов, лысый, преждевременно состарившийся и сгорбившийся, но всегда улыбающийся человек. Одет в черное длинное сак-пальто, застегнутое сверху донизу. Тон, движения, манеры педантские, с примесью шутовства. По занятию – учитель, промышляющий дешевыми частными уроками.
Наталья Петровна Сизакова, сирота, красивая девушка, лет 25, племянница Корпелова по матери.
Евгения Львовна, бедная девушка, дальняя родня Наташи, одних с ней лет.
Павел Сергеич Грунцов, молодой человек, кончивший курс в университете, ищущий места; недурен собой, с бородкой; одет прилично; короткий пиджак, красивые, хорошо вычищенные сапоги по колена, фуражка всегда немного на затылке, в руках толстая палка. Шагает широко, в жестах развязен.
Иван Федулыч Чепурин, лавочник, хозяин дома, в котором живет Корпелов. Молодой человек, косоват, рябой; рыжеватая неподстриженная борода клином. Одет щеголевато в серенькую одноцветную пару. Держит себя скромно и сосредоточенно. Взгляд, речь и движения энергичны.
Маланья, кухарка, лет за 50, одета по-русски. (Корпелов зовет ее Аглаей.)
Бедная комната, соседняя с кухней. С правой стороны (от зрителей) окно, под окном небольшой письменный стол, на нем разбросаны книги; перед столом стул; далее, в углу, горка с книгами. С левой стороны шкафчик с посудой; за ним, в углу, дверь в комнату Наташи. В глубине узкая дверь в кухню; направо от двери тонкая перегородка, у которой, между дверью и горкой, мягкий ситцевый диван, служащий постелью Корпелову; над диваном на стене висит гитара; налево от двери до угла бок выбеленной русской печи; у печи деревянная скамейка; на ней железное ведро, самовар и медный подсвечник. Посредине комнаты обеденный стол и несколько стульев.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕКорпелов (один).
Корпелов (входит усталый, снимает измятую широкополую шляпу и садится у письменного стола. Со вздохом). Вотще! (Помолчав.) Напрасно, так сказать, всуе! и без денег, и тощ вспять возвратися. Но мудрый унывать не должен, – мудрый всегда найдет себе усладу в горести. Обращусь к живительной влаге!… (Подходит к шкафу и отворяет его.) Сей источник радостей… (осматривая графин) иссяк. (Громко.) Аглая, Аглая!
Входит Маланья.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕКорпелов, Маланья.
Корпелов (показывая графин). Воззри!
Маланья. Чего тут зрить-то!
Корпелов. Пусто.
Маланья. Да чему ж и быть-то, коли выпито.
Корпелов. Сам Сократ глаголет твоими устами. Выпито! Вижу, что выпито; но кем?
Маланья. Да кому ж, окромя что сам. Умереть на месте! Пошлешь на пятачок, да хочешь, чтобы неделю велось, что ли? Кабы ты мог рассудить правильно, так тут и на один-то раз чего! Да мое бабье дело, да я…
Корпелов. Довольно!
Маланья. Стало быть, от тебя только одна обида, больше ничего не будет?
Корпелов. Аглая, довольно!
Маланья. Что ж напрасно-то! Вот лопни утроба…
Корпелов. Аглая, Аглая!
Маланья. Боже мой!
Корпелов (громко и затыкая уши). Satis![1]
Маланья. Только что беспокойство. Тоже хозяева! Чтоб вас… (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕКорпелов (один).
Корпелов (ставит графин в шкаф). Сего утешения лишен. Разве возбряцать на сей бандуре! (Указывая на гитару.) Но персты мои и сладкий глас мой исполнены дрожания от многого хожденья. Остается усладительница душ, поэзия. Приди и утоли скорбный дух мой! (Берет со стола книгу и читает про себя несколько времени.) «Бегут быстротечные годы!» – говорит Гораций. Да, действительно, бегут проворно; но еще проворней бегут месяцы, особенно если нечем платить за квартиру. Гораций этой заботы не знал, оттого и дух его парил так высоко. А если б он и знал, если б и задолжал месяца за два, то не без основания можно полагать, что Меценат заплатил бы за него. А я вот нонешний день, будучи обязан иметь семь с полтиной, обежал всех учеников своих, пешешествуя по стогнам столицы семо и овамо, от сего конца и до оного и даже до последних пределов, сиречь до вала Камер-колежского… Семи с полтиной не обрел, ибо ученики мои беднее учителя, и се жду со смиренным сердцем от хозяина поношения и поругания. (Ложится на диван и складывает руки на груди.)
Входит Грунцов, запыхавшись, садится у стола, бросает фуражку и отирает со лба пот.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕКорпелов, Грунцов.
Грунцов (едва переводя дух). Здравствуй, domine![2]
Корпелов. Здравствуй, юноша! Шагал?
Грунцов. Шагал.
Корпелов. Много стадий ?
Грунцов. Шесть верст за заставу, на дачу. Барчонок один за лекции двадцать рублей должен…
Корпелов. Результат?
Грунцов. Nihil. Пристяжную новую покупает, самому нужны. Показывал, в кольцо вьется. Велел после приходить.[3]
Корпелов. Male, сиречь – нехорошо. Динарии, юноша, имеешь?
Грунцов. Нет, отче!
Корпелов. Зело потребны.
Грунцов. Ты бы, domine, прежде сказал. Утру глубоку я забегал к ростовщику, к Мурину, понаведаться, что он за мой хронометр даст.
Корпелов. И тебе, юноша, сребреники понадобились?
Грунцов. Барышне конфеты проспорил, остальные тебе, domine, отдал бы, вот и квит.
Корпелов. Ты, видно, как я же: завелись деньги, так маешься, маешься с ними, тоска возьмет, точно кандалы тяготят, – ходишь, ходишь, по трактирам-то газеты читаешь, пока выдут все. Ну, тогда полегче станет, опять повеселеешь. А вот нужны динарии, так их и нет.
Грунцов. Какая у нас нужда, domine! Вот я нынче видел нужду-то! Прихожу я к Мурину, от него выходит молоденький франтик, в коляску хочет садиться… пара рысаков, тысячи полторы стоят… вышел от Мурина-то, шатается; прислонился у двери, едва дух переводит, – бледный как полотно, губы трясутся, а сам шепчет: «Душит он меня, душит, кровь пьет; зарежу я его». Вот она – нужда-то! в коляске на рысаках ездит, а мы что!
Входит Евгения.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕКорпелов, Грунцов, Евгения, потом Маланья.
Евгения (Грунцову). Вы опять пришли?
Грунцов. Да вам-то что за дело? Я не к вам, я к отцу.
Евгения. Конечно, мне все равно, есть ли вы на свете, нет ли вас; только, пожалуйста, не разговаривайте со мной.
Грунцов. Извольте.
Евгения. А когда ж конфеты?
Грунцов молчит.
Что ж вы молчите? Как это учтиво с вашей стороны!
Грунцов. Да ведь вы сами не велели с вами говорить.
Евгения. У вас на все отговорки есть. Только надо вам знать, что благородные люди всегда свое слово держат. Да и я-то глупа, – жду от вас. Вам либо жаль рубля, либо у вас нет его.
Грунцов. Будет и на нашей улице праздник.
Евгения. Когда это?
Грунцов. А вот поеду в Уфу, так вам пять фунтов куплю.
Евгения. Вы давно собираетесь, а все ни с места.
Грунцов. Не заплачьте, барышня.
Евгения. Я-то? Ах, как вы много о себе думаете! Маланья, ставь самовар! Скоро Наташа придет.
Выходит из кухни Маланья и берет со скамейки самовар.
Маланья. А вы прежде спросили бы, вода-то есть ли у нас, а то самовар!
Корпелов. Аглая, не груби!
Грунцов вынимает из кармана две копейки, показывает Маланье, надевает фуражку, берет со скамейки ведро и уходит. Маланья с самоваром за ним.
Евгения. Грунцов такой спорщик, такой спорщик! Просто сил никаких нет.
Корпелов. Вот он не заспорил, а взял ведро да за водой пошел.
Евгения. Ну, что ж из этого?
Корпелов. Я у него денег попросил, он тоже не заспорил; а хотел часы заложить да заплатить за нас хозяину за квартиру. Ergo,[4] он не спорщик.
Евгения. Может быть, он хороший и добрый человек, только я его не люблю и видеть не могу. (Взглянув в окно.) Хозяин идет. Как чай, так и он тут, и всегда за себя нам гривенник заплатит. Он в кого-нибудь влюблен, либо в меня, либо в Наташу.
Входит Грунцов.
Грунцов. Domine, к тебе хозяин. (Евгении.) Позвольте к вам в комнату войти, барышня, поспорить о чем-нибудь.
Евгения. Войдите, пожалуй; только спорить с вами я ни за что не буду; говорите что хотите, а я буду молчать.
Грунцов. Предмет спора: есть у женщин ум или нет?
Евгения. Ну, уж извините! Разумеется, есть.
Грунцов. А я утверждаю, что нет. У них только каприз, и его-то они за ум и считают.
Евгения и Грунцов уходят. Входит Чепурин.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕКорпелов, Чепурин.
Чепурин (кланяясь). Асафу Наумычу… почтение-с. (Подает руку.)
Корпелов. За деньгами? о тиран души моей!
Чепурин. Больше по знакомству-с, а уж кстати и за деньгами, потому срок-с.
Корпелов (нагибаясь). Ты зри главу мою, лишенную волос.
Чепурин. Вижу-с. От ума, говорят, это приключается, у кого ежели лишнего много.
Корпелов. Не трогает тебя?
Чепурин. Не редкость какая! Бывают и еще пространнее.
Корпелов. Ну, хочешь, я тебе вместо денег песенку спою и на гитаре сыграю?
Чепурин. Уж очень дорого мне ваша музыка обойдется-с, не по капиталу.
Корпелов. Ну, хочешь, латинскую или французскую книжку тебе почитаю?
Чепурин. Интересно бы послушать, да только у меня к этим языкам как-то понятливости нет-с.
Корпелов. Ну, нечего с тобой делать, надо отдать.
Чепурин. Пожалуйте-с.
Корпелов. Постой! Я говорю, что надо отдать, а не говорю, что отдам сейчас. Денег ни одного абаза нет. Приходи завтра.
Чепурин. Я только удивляюсь на вас: как это вы, при всей вашей учености, всякие вы языки знаете, и никакого себе профиту не имеете.
Корпелов. А оттого я профиту не имею, что от самой юности паче всего возлюбил шатание. Как кончил курс, так и пошел бродить по лицу земному: где у товарищей погостишь, где на дешевеньком учительском месте поживешь. Юношей в гимназии да в университеты готовил рубликов за шестьдесят в год, да из них еще бедной сестренке уделял. В Тамбове год, в Ростове полгода, в Кашине три месяца, а в Ветлугу на недельку погостить хаживал; и прожил я так лет семнадцать, как един день. Товарищи мои до генеральства дослужились, а я выучился только на гитаре играть. С какой котомкой вышел из Москвы, с такой же и вернулся.
Чепурин. Да, тоже, видно, жизнь-то никому не легка, горя-то про всякого довольно.
Корпелов. Ты какое видел?
Чепурин. Лыком подпоясано-с. Я недавно и человеком-то стал, а жить-то начал в лошадиной запряжке. Прежде на этом самом месте пустырь был, забором обнесенный, и калитка на тычке; нанял я подле калитки сажень земли за шесть гривен в год, разбил на тычке лавочку из старого тесу; а товару было у меня: три фунта баранок, десяток селедок двухкопеечных, да привозил я на себе по две бочки воды в день, по копейке ведро продавал-с. Вот какой я негоциант был-с. Потом мало-помалу купил всю эту землю, домик выстроил, – имею в нем овощной магазин, с квартир доход получаю: бельэтаж двести рублей в год ходит-с.
Корпелов. Что ж ты сам в бельэтаже не живешь?
Чепурин. Кабы у меня супруга была-с, так сумел бы и я жить в бельэтаже; а как я холостой, так с меня и темного чулана довольно достаточно-с.
Корпелов. Друже, заведи супругу, сделай милость, заведи!
Чепурин. За этим дело не станет, да надо, чтоб у нее капитал был, хоть небольшой-с; вот как у Натальи Петровны.
Корпелов. А ты почем знаешь, какой у Натальи Петровны капитал?
Чепурин. Слухом земля полнится. У них от маменьки.
Корпелов. Да, да. Вот была женщина-то!
Чепурин. Коли умела деньги оставить, значит ум в себе имела-с.
Корпелов. Оставить! Мало ль кто оставляет. Дело в том, как оставить. Вот слушай! Да нет, уйди лучше, – я плакать буду.
Чепурин. Да, может, и я заплачу-с; это ничего-с.
Корпелов. Уж не помню, где я скитался, кажется в Харькове; только помню, что дело было на святках; загуляли мы у градского головы, – разный народ был: учителя, чиновники из семинаристов, певчие, – уже третий день мы пели душеполезные канты, хозяин сидел на кресле посреди залы, а мы все на стульях у стен, – мы пели, а он дирижировал и плакал. Только что мы затянули «Среди долины ровныя, на гладкой высоте…», тенора залились вверху, хозяин чуть не навзрыд, – вдруг приносят мне от сестры письмо. Читаю: «Милый братец, приезжай скорей, умираю». Хмель с меня соскочил, поплелся я в Москву пешком. Одежонка плохая, денег всего три рубля; попадется обоз, подсяду; замерз было. Дотащился кой-как; сестра при последнем издыхании. «Вот тебе, говорит, дочь! Береги ее, смотри, чтоб она трудилась, работала; честнее труда ничего на свете нет; коли найдешь хорошего человека, выдай ее замуж. Вот тебе деньги, не тратьте их, это мои трудовые; живите трудом, работайте, а денег не трогать ни под каким видом, – это я сберегла ей на приданое. Выйдет замуж, тогда отдай мужу; а не выйдет, пусть бережет под старость, на черный день». Да такой это строгий был приказ, так строго она на меня посмотрела своими умирающими глазами, что у меня и теперь мурашки по спине ползают и слеза меня прошибает.
Чепурин. Надо вам исполнить-с! Уж это святое дело-с! Только я наслышан, что, окромя этих, еще должны быть деньги.
Корпелов. Разве где-нибудь пятак завалился; а больше нет.
Чепурин. Потому как ваша сестрица жили у богатого барина в экономках…
Корпелов. Ну, бросайся в окно!
Чепурин. Зачем же-с?
Корпелов. У меня силы нет тебя выкинуть, а ты стoишь.
Чепурин. Да я не в осуждение-с.
Корпелов. Вот как это было, stultissime![5] Сестра моя была красавица, выдали ее замуж за горького, бессчастного чиновника Сизакова. Маялась с ним, маялась она; года через два и овдовела; осталась с дочерью без копейки, хоть по миру идти. Тут один барин, старый знакомый, и пригласил ее к себе в экономки. Ну, и жила она, точно, покойно; только не нравилась ей эта жизнь. «Скучно, говорит, дела мало, – да без заботы и без горя жить нехорошо, бога забудешь. Жила я с мужем, говорит, выработала себе денег на шерстяной салопчик и сама его сшила, так, веришь ли, как он мне был мил; а потом, говорит, как жила у барина и очень хорошо одевалась, да все нeмило, только людей стыдно». Потом стал этот барин в старость приходить, оступила его родня, начали на сестру косо посматривать; не могла она этого перенести, ушла, даже и своего много оставила. После барин не раз звал ее опять к себе – не пошла; денег посылал – не брала.
Чепурин. Теперь вам, значит, только человека найти.
Корпелов. В том вся и задача.
Чепурин. А я полагаю: если вы и найдете, так ничего толку не будет. Получит ваш жених эти деньги, нашьет себе брючек да жилетов, а Наталья Петровна должны из его рук каждую копейку смотреть. Охотников-то на деньги много, да притом же Наталья Петровна в себе красоту имеют.
Корпелов. Как же быть-то? Научи!
Чепурин. Прикажете?
Корпелов. Прикажу.
Чепурин. Отдайте Наталью Петровну за меня, тогда и деньгам место найдется.
Корпелов. Ты… asinus.[6]
Чепурин. Мы бы в бельэтаж перешли и завели там мастерскую, и во весь дом над окнами вывеску: «Моды и уборы. Мадам Чепурина». А внизу над окнами тоже во весь дом вывеску: «Индоевропейский магазин китайских чаев и прочих колониальных товаров купца Чепурина».
Корпелов. Ты когда-нибудь на себя глядел в зеркало-то?
Чепурин. Глядел-с, – ничего такого чрезвычайного…
Корпелов. Как ничего чрезвычайного? Да ведь ты Рожер, ужаснейший Рожер; ведь ты мне грубости говоришь, – тебя за это к мировому. Ну, кланяйся в ноги!
Чепурин. За что же-с?
Корпелов. А чтоб я Наташе не сказывал.
Чепурин. Они знают-с, я им даже на письме выражал.
Корпелов. Что ж, она тебя больно?…
Чепурин. Чего-с?
Корпелов. По физиономии-то больно?
Чепурин. Совсем напротив-с. Очень даже деликатно…
Корпелов. Что деликатно?
Чепурин. Дали понять-с.
Корпелов. Да что?
Чепурин. Что будто я глуп-с.
Входят Грунцов и Евгения.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕКорпелов, Чепурин, Грунцов и Евгения.
Евгения (в кухню). Маланья, что ж ты самовар? Скоро ль там у тебя?…
Маланья (из кухни). А как поспеет, так и готово. Все вы там, что ли? Много ли посуды-то сбирать?
Евгения. Собирай больше! (Грунцову.) Вы будете чай пить?
Грунцов. Непременно, и прошу вас налить мне как можно послаще, – да еще краюху черного хлеба у Маланьи выпрошу.
Евгения. За что же вам такие особенные милости?
Грунцов. За конфеты.
Евгения. Которых нет.
Грунцов. Которые будут.
Чепурин. Плесните чашечку и мне-с. (Вынимает из портмоне гривенник.) Извольте получить-с!
Евгения. Не надо вашего гривенника, не разбогатеешь на него.
Чепурин. Вы не разбогатеете, да и я не обеднею; а что чего стоит, я заплатить обязан. Кабы счеты, я бы вам как по пальцам разложил. Чай у вас хороший, на мое рыло ползолотника мало-с, кладите на кости полторы копейки; два куска сахару – два золотника, – рафинад нынче в цене: голову купить – двадцать одна с денежкой за фунт, а по фунтам – дороже; извольте класть воду, теперича уголья, услуга, посуда, вы от дела отрываетесь; в расчете – лишнего ничего нет-с. Окромя всего-с, умный разговор от ученых людей и приятная компания. (Садится у письменного стола.)
Корпелов лежит на диване с книгой в руках.
Грунцов (садясь у среднего стола). Пока до чаю, об чем же мы спорить будем с вами, барышня?
Евгения (садясь к столу с другой стороны). Ни об чем и никогда. Я рта не разину.
Грунцов. Я утверждаю, что вы меня завтра поцелуете.
Евгения. Что вы, с ума сошли? С чего вы выдумали?
Грунцов. На фунт конфет!
Евгения. Вы проигранные-то отдайте прежде!
Грунцов. На фунт конфет!
Евгения. Утешайте, утешайте себя! Так в вашем воображении и останется.
Грунцов. На фунт конфет!
Чепурин. Паре интересное.
Евгения. Ты-то что? Ты не хочешь ли пари подержать?
Чепурин. Нет-с, я проиграю, потому что от вас не смею надеяться.
Евгения. Да, я знаю, от кого ты надеешься; ты ведь в Наташу влюблен.
Наташа входит и останавливается у двери.
Чепурин. А от них тем более не ожидаю.
Евгения. Почему же тем более?
Чепурин. Сказать-с?
Евгения. Скажи.
Чепурин. Потому что у них есть любовник.
Корпелов. Чепурин, быть тебе нынче битому.
Евгения. Молчи, безобразный! Что ты говоришь!
Наташа входит.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕКорпелов, Чепурин, Грунцов, Евгения и Наташа.
Наташа. Он правду говорит. Здравствуйте, господа! (Садится у стола между Грунцовым и Евгенией.)
Евгения. Да как же он смеет любовником называть?
Наташа. А как же назвать-то? Конечно, любовник. Чайку бы поскорей, устала; а денег не принесла, дяденька, подождать велели.
Корпелов. Не печалься, денег добудем; у меня есть в запасе старый товарищ, Матвей Потрохов. Богат, как Крез, а главное, сам навязался: «Приходи, говорит, когда нужно будет; мой бумажник всегда открыт для тебя». Надо ему сделать честь, занять у него! А вот ты нас словечком-то ушибла немножко.
Наташа. Каким словечком? Любовник? Что ж, дело очень обыкновенное. Кабы мы были барышни как следует, так об нас и честней бы говорили. Барышни-то как замуж выходят? Придет в дом сваха, запрется с маменькой и шепчутся, потом маменька с папенькой запрутся и шепчутся, потом по всему кварталу шепот пойдет. Все шепчутся, а барышня ничего не знает, сидит в зале и на фортепьянах играет.
Чепурин. Все это так точно-с.
Наташа. Потом снарядят старух разузнавать, каков человек; те всю подноготную выведают. Потом жених станет ездить в дом, благословят образом; а барышне останется только ходить, обнявшись с женихом, да поминутно целоваться. И чем больше народу смотрит на них с улицы, тем лучше.
Чепурин. Все это верно-с. Еще у окон-то соседи подмостки сделают, скамеек из своих домов натаскают да считают, сколько раз поцеловались: «Нынче, говорят, столько, а вчерась столько-то»; да спор из этого подымут.
Наташа. А мы с тобой, Женечка, должны сами женихов выбирать; а ведь для этого нужно познакомиться, видаться почаще, говорить по душе. Ну вот и пошел разговор, что любовник. А все дяденька виноват.
Корпелов. Коли не кто другой, так, должно быть, я; надобно же кому-нибудь быть виноватым.
Наташа. Плохо за нами смотрите, никогда не побраните нас, коли мы ленимся работать, – позволяете из дому уходить, куда нам угодно.
Чепурин. Это действительно с вашей стороны упущение, и никак нельзя вам за это чести приписать, потому как вы в доме живете заместо старшего.
Корпелов. То-то и есть, что не старший, а заместо старшего; я и на свете-то живу не человеком, а заместо человека. Я и на службе-то был заместо кого-то, потому что служил исправляющим должность помощника младшего сверхштатного учителя приходского училища. Прослужил я целых три месяца, вышел в отставку и аттестат два раза терял, и живу теперь по копии с явочного прошения о пропавшем документе. Признаться вам сказать, друзья мои и сродники, уж начинаю я сомневаться, сам-то я не копия ли с какого-нибудь пропавшего человека.
Наташа. Вот от вашей оплошности, дяденька, могла бы беда случиться; да на мое счастье, человек-то вышел хороший. Увидала я его у знакомых у своих и полюбила. Уж, видно, без этого не обойдешься. Так ли, Женечка, милая? (Целует ее.) Ну, да важность-то бы небольшая: вздыхала б я издали, а дома когда и поплакала… А вышло то, чего я и не ожидала, вижу, что и он меня любит. Я, по простоте, сразу: «Любишь, так женись», – говорю. А он говорит: «Изволь». Да так, вдруг, не задумавшись. Как хотите, господа, а ведь это очень приятно. Он красивый молодой человек, очень богат, щеголь, а я что? Бедная девочка, больше ничего.
Евгения. Да это можно умереть от счастья.
Наташа. Ну, я не умерла. Зачем умирать, коли впереди жизнь такая хорошая! Я как в раю теперь живу. Виделась я с ним почти каждый день, потом он в Саратов по своим делам уехал; а вот приедет, ну и милости прошу на свадьбу. (Кланяется всем.) Вот он какой хороший у меня! (Вынимает из портмоне карточку и показывает Грунцову, потом Корпелову и Чепурину.)
Чепурин (чуть взглянув на карточку). Что ж такое за важность! Знаем-с. Копров Егор Николаев. Вы говорите, что он в Саратов уехал, а он и сейчас здесь-с.
Наташа (с радостью). Как? Разве вернулся?
Чепурин. И не ездил никуда-с.
Наташа. Шутки в сторону, Иван Федулыч! Я девушка серьезная, и дело мое серьезное.
Чепурин. Как я смею шутить-с! Вот накажи меня бог!
Наташа. Да как же! он простился со мной, и знакомые его говорят, что он уехал!
Чепурин. Многие думают, что его нет в Москве, потому как он скрывается; а все-таки его встретить можно, он каждый день в Таганку к купцу к одному богатому ездит. Да вот извольте посмотреть, не он ли в коляске мимо едет. (Показывает в окно.) Остановился, с каким-то барином разговаривает.
Наташа (у окна). Егор Николаевич! Егор Николаевич! подождите!
Грунцов (взглянув в окно). Domine, да ведь это он!
Корпелов. Кто он-то?
Грунцов. Тот франт, которого я у Мурина видел.
Наташа надевает платок на голову и хочет идти.
Чепурин. Не бегите-с. Это вам довольно даже стыдно. Ничего из этого хорошего не будет.
Евгения. Не твое дело, безобразный!
Наташа. Что за стыд! Я и в огонь и в воду. (Хочет идти.)
Чепурин. Да он-то вас не желает видеть, закрылся воротником и укатил.
Наташа. Как? Неужели? (Взглянув в окно.) Бедная я, несчастная девушка!
rulibs.com
 |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |
 Пример видео 3 |  Пример видео 2 |  Пример видео 6 |  Пример видео 1 |  Пример видео 5 |  Пример видео 4 |
Администрация муниципального образования «Городское поселение – г.Осташков»