Русский космизм Чижевского ("Мы - дети космоса"). Что нужно человеку тишина любовь сочувствие и корка хлеба

А.Л. Чижевский. (7.02. 1897 — 20.12. 1964) Мера жизни. Избранные стихотворения. : yasko

Мера жизни

Часами я сижу за препаратомИ наблюдаю жизни зарожденье:Тревожно бьётся под живым субстратомКомочек мышц – о, вечное движенье.

Движенье – жизнь. Сложнейший из вопросов.Но все догадки – всуе, бесполезны.Возникло где? Во глубине хаосов?Пришло откуда? Из предвечной бездны?

Бессилен мозг перед деяньем скрытым:Завеса пала до её предела:Здесь времена космические слитыВ единый фокус – клеточное тело.

Я тон усилил до органной мощиКатодной схемой, – слышу ритмы струек:Несуществующее, а уж ропщет!Неявленное, а уж протестует!

Должно быть, жизнь – заведомая пытка –В зародыше предвидит истязанье:В равёртыванье жизненного свиткаЗвучит по миру жгучее страданье.

Но страшны тоны сердца, и тревогаЗа бытие земное не случайна.Да, мера жизни – это мера БогаИ вечно недоступная нам тайна.

30 мая 1943

О беспредельном этом миреВ ночной тиши я размышлял,А шар земной в живом эфиреНебесный свод круговращал.

О, как ничтожество земноеЯзвило окрылённый дух!О, как величие родноеМеня охватывало вдруг!

Непостижимое смятеньеВне широты и долготы,И свет, и головокруженье,И воздух горной высоты.

И высота необычайноМеня держала на весу,И так была доступна тайна,Что я весь мир в себе несу.

Там, притаившись на мгновеньеВ испуге свёрнутым клубком,Трепещут тени, как виденье,И снова катятся, как ком!

Они летят стремглав в низины,Вытягиваются и дрожат,Врезаясь в чащи и стремнины,Тревожа сон нагорных стад.

А солнце гонится за нимиВсё дальше, глубже, в тьму долин,Вбивая стрелами своимиВо мрак победоносный клин.

Туман редеет вдоль потока,И тени мечутся на нём,Как бы прибежища у рокаИща меж влагой и огнём.

Но луч всесветный, всемогущий,Разящий в мраке и во мгле,Влетит в последние их кущиИ тени пригвоздит к земле!

1917

Утопическая мысль

В изгнаньи крепнут убежденья:Мужайся духом, кто гоним!За кровь, за пытки, за гоненьяВрагам сторицей воздадим.

Застенок породит застенок,Тюрьма – стостенную тюрьму,И мир погибнет за бесценокВ братоубийственном дыму.

Таков наш суд и осужденье!Но выход есть из тьмы и зла,Когда б Земля в одно владеньеИ в строй единый перешла.

1917

К.Э.Циолковскому

Привет тебе, небо,Привет вам, звёзды-малютки,От всего сердцаИ помышленья.Вечно вы мерцаете в чёрно-синем небеИ маните моё одинокое сердце.

Сколько раз, стоя под вашими лучами,Сняв шляпу и любуясь вами,Я говорил земными словамиВдохновенные речи.

И мне порой казалось, что вы понимаете меняИ отвечаете мне своими светло-голубыми лучами,Вы – огромные огненные светила.О жалкое безумие! Разве огонь имеет душу?Нет, нет – не то...

Но там, где в глубоких ущельях бесконечностиПриютились планеты,Может быть, тамТакой же жалкий и такой же одинокий странник,Обнажив голову, простирает рукиК нам, к нашему солнечному миру,И говорит те же вдохновенные,Те же вечные словаИзумления, восторга и тайной надежды.О, мы понимаем друг друга!Привет тебе, далёкий брат во Вселенной!

1919

Жить гению в цепях не надлежит,Великое равняется свободе,И движется вне граней и орбит,Не подчиняясь людям, ни природе.

Великое без Солнца не цветёт:Происходя от солнечных истоков,Живой огонь снопом из груди бьётМыслителей, художников, пророков.

Без воздуха и смертному не жить,А гению бывает мало неба:Он целый мир готов в себе вместить,Он, сын Земли, причастный к силе Феба

1921

В науке я прослыл поэтом,Среди поэтов – я учёный,Увы, не верю я при этомМоей фортуне золочёной.

Мой путь поэта безызвестен,Натуралиста путь тревожен,А мне один покой лишь лестен,Но он как раз и невозможен.

Хотел бы я ходить за плугом,Солить грибы, сажать картошку,По вечерам с давнишним другомСражаться в карты понемножку.

Обзавестись бы мне семьёю,Поняв, что дважды два – четыре,И жить меж небом и землеюВ труде, довольствии и мире.

1935

Растения

Какой порыв неукротимыйИз праха вас подъемлет ввысь?Какой предел неодолимыйПреодолеть вы задались?

В пустынях экваториальных,В полярных стужах и снегах,Сквозь пыток строй первоначальныхОдолеваете вы прах.

Кому здесь не дано покоя,А лишь волнение дано,Тот знает истину: живоеЗатем, чтоб мыслить, рождено.

И в шёпоте листов неясномТому слышна живая речь,Кто в мире злобном и пристрастном.Сумел свой слух предостеречь.

О, этот слух мы возлелеем,Чтоб ваш ответ дошёл живым:«Мы чувствовать, страдать умеем,Мы мыслить – сознавать хотим!»

1935

Что человеку гибель мирозданья –Пусть меркнет неба звёздная порфира:Страшитесь же иного угасанья:Мрак разума ужасней мрака мира!

1942, Челябинск

В смятенье мы, а истина – ясна,Проста, прекрасна, как лазури неба:Что нужно человеку? – Тишина,Любовь, сочувствие и корка хлеба.

1942, Челябинск

Примирение

Катись, катись, родимая телега,По древней, по просёлочной дороге.С небес следит мерцающая Вега,А мысли тонут в бесконечном Боге.

И вдруг душа, озлобясь, негодуетНа этот мир... Но, исходя в томленье,Вновь остывает... Свежий ветер дуетНавстречу мне! О, сладко примиренье!

1917, 1943

Гемонии

Один лишь Рим создать мог эту мерзость –Упадка Рим, Рим – цезарей, Рим – зверств.Уже тогда над тёмной его славойСгущалась ночи стынущая мгла,И день своей истории продлитьЕму уже никак не удавалось.Ни Тацит, ни Виргилий, ни Гораций,Ни Юлий Цезарь, ни Октавиан –Ничем бесславное паденье РимаПредотвратить, увы, уж не могли:Величие оканчивалось там,Где чёрствость сердца начиналась...Где безрассудство попрекало ум,Где разум уступал невеждам власть,Где беззаконие вошло в закон.Где ж были вы, великие умы?Гемонии! Широкие колодцыСо стенами отвесными, прямыми,Вверх выбраться нельзя: уж таковыПесчаником обложенные стены!За городом в пустующих местах,Как злое преисподней проявленье,Они зияют нестерпимым смрадом,И этот смрад удушливым потокомПустынную окрестность заливает.Взгляните вниз – печальные останки:Скелеты, черепа, грудные клетки,Берцовые и бедренные кости,Тазы, наполненные чёрной слизью,Иссохшие чернеющие трупы,И трупы в рваных, выцветших одеждах,С лохмотьями и лоскутами мяса,И мертвецы, распухшие, как бочки.Вот – чёрный саван; золото волосГорит на нём в луче звенящем Солнца,Проникшем в полдень в сумрачную яму:Льняные волосы так золотятся,Как бы живущему принадлежат.А вот и труп собаки жёлтой масти:Полакомиться прыгнула сюда,А выбраться никак уж не моглаИ сдохла, разделив судьбу людскую, –Бок о бок с человеком – его друг.Но что-то шевельнулось в глубине...Рука приподнялась и опустилась...Он жив, он жив – преступник молодой:За оскорбление сюда заброшенЕго величества – тирана Рима.Десятый день без пищи и водыСредь страшных мертвецов сосуществует,В парах невыносимо сладких тлена,Порою смотрит в голубое небоИ явь свою, как сон, воспоминает.А ночью звёзды тонкими лучамиГлядят не наглядятся на могилыЖивых существ, и падает поройГорючая слеза из глубиныСочувствующей немощной вселенной...Но ни одна горючая слезаЕщё с небес на землю не упала,И ни одна небесная звездаНе покарала палача-владыкуИ не сожгла мучителя-тирана.А много, много уж тысячелетий,Как люди все о чуде помышляютИ в небо смотрят с радостной надеждой.Но тщетны все надежды человека!..

1943, Челябинск

Бесконечности

Даны нам бесконечности на небе:Пространство внеземное бесконечно,И звёзд числа вовек не перечесть.А на земном пределе беспредельны:Пучиной вод – моря и океаны,Песком зыбучим – жгучие пустыниИ жгучей скорбью – сердце человека.

18 февраля 1943, Челябинск

Гёте

История, не думая, тебе простит:Пороки, слабости, ошибки, заблужденьяЗа сверхвеличие бессмертных дел твоих.Но лишь двух слов простить не сможет – не простит:Кровавых слов, начертанных, как осужденье,Тобой на смертном приговоре: «Аuch iсh»*) .

11 апреля 1943, Челябинск

Всё приму от этой жизни страшной –Все насилья, муки, скорби, зло,День сегодняшний, как день вчерашний, –Скоротечной жизни помело.

Одного лишь принимать не стану:За решёткою темницы – тьму,И пока дышать не перестануНе приму неволи – не приму.

12 апреля 1943

Стихия тьмы

Течёт таинственно живущего водаИз вечной темноты в Земли ночное устье,Свет – мимолётный миг, а вечность – темнота,И в этой темноте томящее предчувствье.

Там Солнце чёрное на чёрных небесахСвой испускает свет, невидимый и чёрный,И в чёрной пустоте на чёрных же лучахЛетит в пространство весть о мощи необорной.

Там реки чёрные медлительно текут,Меж чёрных берегов волнуются и плещут,И зыби чёрные по лону вод бегутИ блики чёрные в невидимое мещут.

И мы все бродим там – мы те же и не те,Как бродят призраки, видения, фантомы;О, двойственная жизнь – очами в светлоте,А умозрением – во мраке незнакомом.

Тьма, тьма везде! Эреб! Зияющая тьма!Круженье чёрных звёзд и чёрных электронов.В фантасмагории – безумие ума,Но в том безумии – неистовство законов.

26 апреля 1943, Челябинск

Плиний старший

Г.Н.Перлатону

Ты скипетр нёс природы изученьяИ созерцал торжественно один,Как погибали в лаве изверженьяПомпея, Геркуланум и Стабин.

Ты наблюдал за свистопляской фурийИ не закрыл внимательнейших глаз,Когда в тебя ниспровергал ВезувийКипящий дождь и ядовитый газ.

Ты устоял пред бредом бездны чёрной,Глядел в неё, не отвратив лица:Познанья Гений – истинный учёныйБыл на посту до смертного конца.

16 мая 1943, Челябинск

Как сладостно не быть – распасться в веществоВо прах, в материю, все помыслы утратить,Все чувства потерять, и духа естествоИзъять из злобных и кромсающих объятий!..

Уйти в бездумный тлен! Сокрыться от лучейЧёрносжигающего, чёрствого светилаИ стать ничем, в безлунной тьме ничьей,Дабы небытие всецело поглотило.

Ты был иль не был там, а сумма всё одна:Чередование восторгов и забвенийНа древнем кладбище, куда схороненаВсеразъедающая горечь вожделений.

25 мая 1943, Челябинск

Раб (по Феогниду)

Гордо главы не носить порождённому в чёрной неволе:Согнута шея раба, гнётся затылок его.Нет, гиацинту и розе не цвесть на колючем бурьяне –Так и свободным не быть жалкому сыну рабы.

Сократ

Загадочны судьбы закрученные путы,Темно грядущее, и правда далека:Постичь тщету, перешагнуть векаИ, славословя, выпить яд цикуты!

3 июня 1943, Челябинск

Орлиный ветер веет мне навстречу,Плыву я к северу на утлом челноке.Я на пути своём спасения не встречуИ не найду себе я друга вдалеке.

Там – одиночество. Там – тундры и туманы,Болота зыбкие и Солнца круглый ход,И непосильный труд, и новые курганы,И жизни неминуемый исход.

15 июня 1943

Темно вокруг тебя, и страшно бытиё.Благодари судьбу, а не пытай её.Неверен солнца свет: всё – бред, всё – тлен: пойми!И даже чёрный день как дивный дар прими.

31 октября 1943, Ивдель

Спокойствие души – ценнейший дар Земли,Ненарушимое, возвышенно-благое, –И размышления плывут, как корабли,Из пристани ума в приволье мировое.

Там остров, среди бездн, умудренно – одинПарит в неведомом для смертного цветенье.Там Истина живёт, как некий властелин,В недосягаемом своём уединенье.

12 ноября 1943, Ивдель

Тщета

В необозримой урне мирозданьяПокоится таинственное мореГорючих слёз, пролитых на Земле...Но тщетны все стенанья человека:Они вспорхнут, как призраки, над безднойВ дымящихся, пылающих одеждах,Над морем слёз взовьются высокоИ, растворясь, исчезнут во вселенной.И море слёз, чистейших слёз людских,Бескрылый их полёт не отразит.

15 ноября 1943

Немного любит тот, кто любит меру,Рассчитывает каждый поцелуй,Кто страсти пыл готов принять на веру,Но не коснись, не требуй, не тоскуй.

Как осторожен тот, кто мало любит,Соизмеряет ласки и слова.Пародия любви его осудит:Он лжёт любви и любит ли едва?

Любовь – вне меры: пламень вдохновенныйОхватит душу и сожжёт дотла.Но как измерить глубину Вселенной?Но как зажечь потухшие тела?

1943

Хлеб

Хлеб наш насущныйДаждь нам днесь.«Отче Наш»

Ни во что ставяший малоеМало-помалу сам приходит в упадок.Соломон

Каждая корочка хлеба священна!Каждая крошка и каждый кусок!Xлеб – это труд беспримерно тяжёлый,Труд на нолях – бесконечно высок!

Тот, кто изведал нужду и лишенья,Тот, кто и тюрьме без конца голодал,Ведает цену священному хлебу,Как бы кусок ни был чёрств или мал.

Роскоши кухни, тончайшие блюда,Яства заморские, сласти, вино –Всё это бледно – насущного хлебаИм заменить никогда не дано.

В хлебе таится великая сила,Равной которой нигде не найти:Тысячи лет позади им мы жили,Тысячи лет будем жить впереди.

Да не уроним мы на пол небрежно,Да не наступим ногой мы на хлеб, –Лишний кусок сбережём для голодных,Кто без работы, кто нищ или слеп.

1943

В час ночной, по тропам сердцаБродят тайные мученья:Раздирающие скорбиИ смертельная тоска;

Рвутся, просятся на разум.Только кто-то не пускает:Слишком страшны эти муки —Их не вынести уму;

И в груди томится сердце,Бьется птицей в темном склепе.Без сочувствия родного.Одинокое, одно.

ВЕЧЕР В ОВСЯНОМ ПОЛЕ

Темнеет снизу лес. Одни вершиныНа солнце исчезающем горятТо бронзою, то золотом стариннымИ в тень ночную медленно скользят.

В овсяное, уж убранное, полеСпустилась стая злых тетеревейКормиться к ночи. На копне уселся –Вожак их зоркий с краснотой бровей.

Все птицы важные. Насупясь бродятИ, как бы нехотя, овес клюют.Услышат шум - пугаются – уходят,В лесную глушь — ночлежный их приют.

И снова поле - темное, пустое,Стоят копны — монахи в свой постриг,И вот - кормиться из лесу в ночноеЯвился серый зайчик: прыг да прыг.

1943

ЛОБАЧЕВСКИЙ

Отважный зодчий и ваятельИ враг Эвклида - постоянства,Бессмертный преобразовательМногоструктурного пространства.

Пространство наше было куце,Но он пришел к великой целиИ доказал: пересекутсяИ параллели к параллелям,—

Пусть далеко, но непременно;И вот из нового НачалаГармония иных вселенныхУму нежданно зазвучала,—

Вселенных энных измерений:Цветут поля, бегут потоки.Восходят тензорные тени.Гремят источники и стоки.

Так пали лживые покровыИ, неразгаданный от века,Мир развернулся в духе новомПред умозреньем человека.

Прозрел он тьмы едино слитыхПространств в незыблемости узкой,Колумб вселенных тайно скрытых,Великий геометр русский.

1943

Ракушку принёс я с берега морского,Вычистил её и положил на стол,И поёт она средь шума городскогоПесню мне о том, как волны лижут мол,Как дымится моря пена золотая,Чтоб вселить веселье в мрак морского дна.

9 мая 1945, Кучино

Наступление мифологической ночиSal equis iter repressitungulis volantibusКвинт Энний

Лишь только знак подаст Юпитер,Как будет тьма и тишинаВ пространствах неба необъятныхНемедленно учреждена.

Так Солнце – жгучий повелительЗолотолитых наших дней,Удержит звонкоогненогихИ проницающих коней.

И пригвоздит морские буриТрезубцем к лону вод Нептун;Утихнет мировое море,Погаснут плески звёзд и лун.

Всё остановится в природе:Прервётся трав и листьев речь,И ветер сложит свои крылья,И реки перестанут течь.

1945, Кучино

22 Февраля 1950 года

Рок тяготеет над всем,Мною свершённом в труде:Мысли, картины, стихи,Трезвой науки плоды –Всё исчезает как дым,Всё превращается в прах,Будто трудился не я,Будто созданья моиСнятся кому-то во сне,Вместе со мной – их творцом.

yasko.livejournal.com

Журнальный зал: Новая Юность, 2014 №4(121) - Валерий Байдин

Научный гений и религиозные взгляды на мироздание соединялись в творчестве многих выдающихся ученых Средневековья и Нового времени. Физические и астрономические открытия ХХ столетия сделали этот феномен еще более зримым. Он характеризует духовный облик Альберта Эйнштейна и Макса Планка, Антуана Беккереля и Пьера Тейяр де Шардена, Макса Борна и Вернера Гейзенберга, Павла Флоренского и Ивана Павлова. Имя выдающегося биофизика, основоположника космического естествознания Александра Леонидовича Чижевского (1897—1964) следует отнести к этой же замечательной плеяде мыслителей. Почти неизвестным фактом его биографии остается религиозность, свидетельством которой является поэзия ученого, в особенности, ряд неопубликованных стихотворений разных лет из архива Л.В. Голованова (Москва).

«С самого раннего детства я любил поэзию... Хорошие стихи, настоящая поэзия всегда действовали на мою эмоциональную сферу… Я всегда был неравнодушен к литературному мастерству и к тонкому искусству поэзии…». Такие признания в конце жизни сделал выдающийся ученый, один из основоположников космического естествознания Александр Леонидович Чижевский (1897—1964). Едва ли не каждое из направлений его научной деятельности — гелиобиология, медицина, зоология, эпидемиология — могло бы принести мировую известность. Неудивительно, что Чижевский был избран членом более тридцати академий и научных обществ Европы, Америки и Азии, а в 1939 году ученые ряда зарубежных стран выдвигали его кандидатом на Нобелевскую премию, как крупнейшего биофизика планеты. Увы, на родине Чижевского ждала иная судьба — узника сталинских лагерей. Еще труднее поверить, что этот блестящий теоретик, экспериментатор, изобретатель начинал творческую жизнь как поэт, художник и многообещающий ученый-историк.

Всесторонняя одаренность Чижевского проявилась уже в детстве. Затем, на протяжении жизни развитие его научного, литературного и художественного творчества происходило одновременно и с необычайной интенсивностью. «С раннего детства, — вспоминал он, — я страстно полюбил музыку, поэзию и живопись, и любовь эта с течением времени не только не уменьшалась, а принимала все более страстный характер, даже тогда, когда корабль моих основных устремлений пошел по фарватеру науки». Писать стихи он начал в возрасте 9-10 лет, тогда же проявилось его влечение к живописи. В 1904—1905 годах в Париже Чижевский учился акварельному рисунку под руководством Гюстава Нодье, ученика Эдгара Дэга. Посещал Лувр, Люксембургский музей, Осенний Салон художников и другие выставки. Знакомство с шедеврами мировой живописи, сама атмосфера «столицы мирового искусства», помогли сформироваться художественным способностям и вкусам талантливого и восприимчивого мальчика.

Родословная Чижевских восходит к польскому графу Яну Казимиру Чижевскому, бежавшему в Россию XVI веке. Отец, А.В. Чижевский, офицер артиллерии и специалист по баллистике, дослужился до чина генерала. Мать, Н.А. Невиандт, происходила из старинного голландского рода, переселившегося в Россию во времена Петра I. Через год после рождения единственного сына, она заболела туберкулезом и умерла в курортном городке Ментон, на юге Франции. Мальчик рос, окруженный заботой отца, тети, О.В. Лесли-Чижевской, ставшей ему второй матерью, и двух бабушек: обрусевшей француженки А.П. Невиандт-Дельсаль и, в особенности, Е.С. Чижевской, урожденной Облачинской. По признанию Чижевского, именно эта, вторая бабушка, двоюродная племянница адмирала Нахимова, прекрасно образованная, хорошо знавшая историю и иностранные языки, стала его первым учителем. В возрасте четырех лет Шура Чижевский уже знал наизусть несколько русских, немецких и французских стихотворений. Кроме того домашнее образование включало в себя изучение истории, географии, и ряда научных предметов, с основами которых его знакомил отец, а также традиционную для русской интеллигенции тех лет религиозность. В одном из юношеских двустиший Чижевский сформулировал свое кредо, которому не изменял до конца дней:

Все истины просты; простого же очень немного: В колодезь не плюй и имей обязательно Бога!

1915, Калуга

В 1913 году он вместе с семьей поселяется в Калуге, поступает в реальное училище Ф.М.Шахмагонова, начинает «научные исследования» в маленькой домашней физико-химической лаборатории, но искренне считает себя поэтом. С 1915 года на протяжении нескольких лет публикует в калужских газетах рассказы, стихи, очерки, рецензии на книги. Границы его поэтического мировосприятия стремительно расширяются под влиянием «вселенского пафоса» русского символизма. В юношеских стихах восторженного «солнцепоклонника» наряду с мотивами любовной лирики, созерцательности и «декадентского» одиночества бьется глубокая мысль. В те годы Чижевский создает стихотворение «Гиппократу», одно из самых ярких произведений русского «поэтического космизма» начала ХХ века:

Для нас едино все; и в малом и в большом, Кровь общая течет по жилам всей Вселенной...

Обращаясь через тысячелетия к великому античному мыслителю, врачу и естествоиспытателю, он пишет:

Мы дети космоса, и наш родимый дом Так спаян общностью и неразрывно прочен,Что чувствуем себя мы слитыми в одном,Что в каждой точке мир — весь мир сосредоточен... И жизнь, повсюду жизнь — в материи самой,В глубинах вещества — от края и до края Торжественно течет в борьбе с великой тьмой,Страдает и горит, нигде не умолкая.

1915, Калуга

Некогда увиденную Тютчевым «живую колесницу мироздания» Чижевский воспринимает как «родимый дом». Русская философская лирика, идеи античного гилозоизма, уитменовский «космический оптимизм» становятся основой величественных поэтических образов.

Первым сборником Чижевского явилась отпечатанная в 1915 году на средства автора книжка с несколькими десятками ранних, еще весьма незрелых стихотворений. Осенью того же года он поступает вольнослушателем в Московский Археологический институт, готовит магистерское сочинение «Русская лирика XVIII века», что свидетельствует о серьезном интересе к поэзии. На несколько лет Чижевский погружается в столичную жизнь, в стенах знаменитого Московского Литературно-художественного кружка знакомится с маститыми поэтами и писателями: Иваном Буниным, Валерием Брюсовым, Игорем Северяниным, Алексеем Толстым, Леонидом Андреевым, Александром Куприным...

После революции, захваченный вихрем романтических надежд, Чижевский публикует в Калуге в январе 1918 года литературный манифест «Академия поэзии», в котором утверждает смысловое единство поэзии, науки и веры: «Поэзия /.../ есть постигнутая истина»,оэтическое искусство на высших ступенях своего развития подходит к глубочайшим проблемам бытия». В модных литературных кафе Москвы и Петербурга — «Стойло Пегаса», «Домино», «Бродячая собака» — Чижевский на время сближается с «левыми» кругами творческой молодежи. Отдавая дань времени, в 1918—1919 годах пишет несколько футуристических стихотворений, знакомится с Маяковским, Пастернаком, Мариенгофом, Шершеневичем, но вскоре от них отходит: литературные эксперименты русского авангарда оказываются ему чужды. Чижевского влечет поэзия смысла, заветы поэтического «любомудрия» XIX века. Продолжателями этой традиции он считает русских символистов, пытается отстоять их наследие в полемике с акмеизмом — единственным, по его мнению, достойным тогдашним противником. В 1919 году в Калуге выходит новый поэтический сборник Чижевского с почти тремястами стихотворений. Вопреки лидеру акмеистов Николаю Гумилеву, который некогда отверг попытки символизма познать «непознаваемое», которое «по самому смыслу этого слова нельзя познать», Чижевский в предисловии к сборнику настаивает: «На долю истинного поэта выпадает величайшая задача — постичь непостижимое, недоступное никаким измерениям и формулам».

После выхода «Тетради стихотворений», к Чижевскому-поэту начинают всерьез присматриваться. В его творчестве чувствуется высокая стихотворная культура, привлекает особая поэтика в восприятии мира. Научную мысль и художественное вдохновение он стремится облечь в строгие формы, таков его сонет «Солнце»:

Великолепное, державное Светило,Я познаю в тебе собрата-близнеца,Чьей огненной груди нет смертного конца,Что в бесконечности, что будет и что было.

В несчетной тьме времен ты стройно восходилоС чертами строгими родимого лица,И скорбного меня, земного пришлеца,Объяла радостная, творческая сила.

В живом, где грузный пласт космической руды,Из черной древности звучишь победно ты,Испепеляя цепь неверных наших хроник, —

И я воскрес — пою. О, в этой вязкой мгле, Под взглядом вечности ликуй, солнцепоклонник, Припав к отвергнутой Праматери-Земле!

1919, Калуга

Неизменно чувствуя себя «под взглядом вечности», Чижевский, ученый и поэт, ничуть не пытается отгородиться от времени, затвориться в «парнасской» башне из слоновой кости. Ему скорее близок завет символиста Вячеслава Иванова о соединении в творчестве «родного и вселенского». На страну обрушиваются чудовищные испытания, удвоенные массовым террором революции и гражданской войны. В черновых тетрадях Чижевского остаются стихотворные строчки, окрашенные сильнейшими религиозными переживаниями. Вот отрывок из его «поэтического дневника», беглая запись скорбных мыслей о происходящем и свидетельство неколебимой душевной стойкости, веры и надежды:

Немало нам горя Терпеть остается, Немало нам крови Испортить придется, Немало изжить нам Придется тревог, — Но с каждою болью Душа возродится, Но с каждым страданьем Наш мозг просветится, Но с каждой слезою К нам близится Бог!..

1919, Калуга

И все же Чижевский — прежде всего поэт мысли. Для него истинная поэзия является вместилищем высшей формы сознания, «могущего всех охватить своим интуитивным откровением о Вечности...». Он убежден: к истине разными, но близкими путями ведут и научное познание и художественное вдохновение, дополненное религиозной интуицией. Все последующие годы напряженной научной работы литературный дар и блестящая образованность помогают Чижевскому облекать свои идеи в выразительные стихотворные формы. Такое, на первый взгляд, странное желание объясняется его особым взглядом на природу познания: «Внутреннее зрение /…/ — это то самое, что отделяет мир гения от мира обыкновенного человека. Это два разных мира. Гений — всегда впереди своих современников. Не прибегая к каким-либо приборам, он видит несоизмеримо дальше их, слышит несравненно больше. Приборы служат для подтверждения и уточнения его догадки». По Чижевскому поэтическое откровение нередко предшествует научному открытию, поскольку имеет с ним общую, религиозно-мистическую природу.

Стихотворение «Тождество мира» передает его глубокую, идущую от античной мысли, уверенность:

Там, в бесконечности миров, Есть жизнь, есть звери, гады, люди, У коих бьется сердце в груди... Об этом спорить я готов!

Поэтический текст насыщен архаизирующими рифмами в духе поэзии XVIII века («однообразны — разны», «люди — груди»), церковнославянизмами («чертог», «гады», «грядет») и явственно перекликается со знаменитой державинской одой «Бог»:

Для нас, для них — один чертог — Торжественный, закономерный, И в бесконечности безмерной Единый строй, единый Бог!

1919, Калуга

Бог для Чижевского — это «живое начало» Вселенной, бессмертный источник энергии, называемой «любовью»:

В душе человека — Он вечно — единый,Он вечно — бессмертный В любви пребывает.

1920, Калуга

В стихотворении «Песнь о солнечном луче» возникают неожиданные образы: солнце — это «Отец наш небесный — божественный солнечный лик», оно подобно иконе, блистающей в иконостасе бессмертных, ставших «звездными» душ, или небесному храму, чей «рассветный, торжественный звон» каждое утро доносится до земли. В космической беспредельности обитает незримый и непостижимый, «вселенский, таинственный Бог»:

И пели о пламенном Солнце в тот мир отошедшие души, Сливаясь в златые гирлянды и кинув телесный порог, И пели о Солнце просторы великой, недвижимой суши, И хору всемирному вторил вселенский, таинственный Бог!

1919, Калуга

Проводившиеся Чижевским с 1915 года наблюдения за периодическими изменениями солнечной активности, исследования цикличности мировой истории будто подтверждают его художественные прозрения. Лишь на первый взгляд кажется парадоксальным, что для проверки истинности зарождавшейся новой науки — гелиобиологии — Чижевский углубляется в историю стран и народов. Результатом интенсивных исследований становится докторская диссертация, защищенная в мае 1918 года в Московском университете: «О периодичности всемирно-исторического процесса. Синхронистические таблицы». В этом фундаментальном труде излагаются основы особой науки «историометрии» — многочисленные доказательства зависимости природно-исторических процессов от проявлений солнечной активности.

Не подхватывает ли Чижевский на лету от знакомых поэтов-авангардистов идею Велимира Хлебникова о существовании «законов времени», которой тот бредил с начала 1910-х годов, и даже предсказал «падение государства» в 1917 году? Правда, знаменитые хлебниковские «Доски судьбы», полные причудливых поэтических фантазий и числовых пророчеств, начинают публиковаться лишь в 1922 году. А быть может, до гениального «будетлянина» доходят слухи об открытии Чижевского, в течение 1918 года разошедшиеся по Москве кругами научного скандала? Его, по сути, революционную концепцию одобряют крупнейшие историки своего времени Сергей Платонов, Николай Кареев, Александр Успенский. В отличие от Хлебникова Чижевский отнюдь не пытается «вычислить» историю. Строго говоря, он лишь продолжает и обосновывает, как гелиофизик, концепцию основоположника отечественной исторической науки Сергея Соловьева о влиянии природных факторов на эволюцию человечества. Научное и поэтическое творчество Чижевского теснейшим образом дополняют друг друга, и потому не случайно в его стихах возникает тема исторических катаклизмов, связанная с изучением законов циклического развития человечества.

Чижевскому чужд научный агностицизм, он не отвергает христианскую доктрину, пытается совместить религиозные представления о Вселенной, о природе человека, его жизни и смерти с положениями современной науки. Как истинный ученый он понимает, что научные методы не всегда приводят к искомому результату: «Есть явления, не поддающиеся опыту. И вот тогда на помощь к нам приходит творчество образов». Для него поэт — это служитель разума, «с помощью углубленного мышления и творческой фантазии» он способен «проникать, не покидая строго научной почвы, туда, куда не достигает самый совершенный, непосредственный опыт — в подлинные, сокровенные глубины природы». Такую цель перед собой никто из русских поэтов никогда не ставил, но Чижевский пытается доказать ее осуществимость. В 1919—1921 годах он создает ряд проникнутых «научно-художественным» мироощущением, замечательных по смысловой яркости стихотворений: «Солнце», «Закон», «Галилей», «Melancholia»...

Глубину мысли, лиризм и выразительность лучших поэтических произведений Чижевского высоко ценят корифеи русского литературного Олимпа. В 1920 году Брюсов и Вячеслав Иванов при поддержке Луначарского утверждают Чижевского в должности литинструктора Калужского подотдела ЛИТО Наркомпроса. Его избирают Председателем Калужского губотдела Всероссийского Союза поэтов. Перед Чижевским открывается литературная карьера. Он становится известен в столичных поэтических кругах. В 1921 году в ответ на подборку стихов Вячеслав Иванов пишет: «Я получил истинное наслаждение от чтения Ваших стихотворений и могу смело предсказать Вам блестящую будущность лирического поэта». Спустя год Валерий Брюсов ободряет: «Разнообразие тем и форм Ваших стихотворений, звучание рифм и всего стиха в целом делают Вас одним из замечательных мастеров нашего времени». Позже, в тяжелом для Чижевского 1937 году, маститый Алексей Толстой отметит в письме к ученому: «Никто из современных нам поэтов не передает лучше вас тончайших настроений, вызванных явлениями природы. /…/ Я не буду касаться других Ваших более чем удивительных по содержанию и по виртуозному исполнению стихотворений...»

Его поэзию, пронизанную глубокими философскими и религиозными интуициями, приветственно отмечают, пожалуй, наиболее близкие ему по духу современники. Максимилиан Волошин в 1927 году шлет восхищенный отклик: «Болезнь помешала мне тотчас же ответить Вам и выразить свой восторг. Ваши десять стихов меня просто поразили /…/». Священник Павел Флоренский точно угадывает суть поэтических устремлений Чижевского: «/…/ содержание Ваших стихотворений часто так неожиданно и ново по своему проникновению, что может быть рассмотрено как своего рода поэтическое открытие. Этим владеют лишь лучшие поэты мира. Дай Бог Вам полного совершенства!».

Отрываясь от научных экспериментов и теоретических трудов по космобиологии, в течение нескольких лет, фактически до переезда в Москву в 1925 году, Чижевский руководит в Калуге местным отделением Союза поэтов, готовит к печати (составляет и редактирует) журнал «Искусство и наука», «который не вышел в свет исключительно благодаря ряду технических и финансовых затруднений». Он находит время для посещения калужского «литературного салона» А.И.Хольмберг, внучки Л.Н.Толстого, и музыкальных вечеров Т.Ф. Достоевской, внучатой племянницы Ф.М. Достоевского, поддерживает связи с местными поэтами В. Королевым, Н. Зайцевым, В. Фирсовым, М. Мятковским.

Стихотворение «Вещество (Благословение)» становится одним из лучших выражений религиозно окрашенного «космизма» Чижевского. «Бездна воплощений» живой материи, непостижимая тайна этой носительницы человеческого разума, круговорот жизни и смерти, из которого душа вырывается «к дальней звезде», — все обретает великий смысл:

В земную грудь, где тихо и темно, А не в эфирные просторы Проникнешь ты — последнее звено, –Судеб свершая приговоры. О, присмотрись внимательней к Земле,И грудью к ней прильни всецело, Чтоб снова в зеленеющем стебле Исторгнуть к Солнцу дух и тело!В тревожных человеческих сердцах И в нежной немоте растений Восходит к жизни придорожный прах, Сверкая в бездне воплощений. Благословим же дальнюю звезду И горсть своей земли печальной! Родители, я вечно к вам иду,Как к истине первоначальной.

1921, Калуга; испр. в 1953

По стране уже который год катится вал большевистского террора. В Калуге, как и везде, свирепствуют «чрезвычайки», арестовывают, лишают имущества и жилья представителей «бывших классов». Чижевский вместе с семьей чувствует приближение грозных испытаний, но отказывается склониться перед диктатурой страха. В те годы он пишет стихотворение, которое становится его жизненным девизом и одновременно — предчувствием тяжелейшей судьбы:

Жить гению в цепях не надлежит, Великое равняется свободе, И движется вне граней и орбит, Не подчиняясь людям, ни природе.

Великое без Солнца не цветет: Происходя от солнечных истоков, Живой огонь снопом из груди бьетМыслителей, художников, пророков.

Без воздуха и смертному не жить, А гению бывает мало неба:

Он целый мир готов в себе вместить, Он, сын Земли, причастный к силе Феба.

1921, Калуга; испр. в 1943

Братоубийственная война затихает, отступает на далекие окраины, в марте 1921 года большевистская власть отказывается от мрачной утопии «военного коммунизма». Чижевскому вместе со всеми хочется верить, что жизнь страны, наконец, возвращается в прежнее русло и ее больная душа начинает обретать покой. В стихотворении «Возвращение» у него вырываются слова благодарения и надежды:

Душа цветет весенним цветом,Благословляя Божий мир,Поэт становится поэтомИ дарит солнечным сонетомЕму внимающий эфир.

Все претерпев, изведав страстиИ бури жизненных тревог,Душа-корабль спускает снастиИ остается вновь во властиУ тихих сфер, где слышен Бог.

1921, Калуга

Увы, новая власть дает измученному народу лишь непродолжительную передышку. В течение 1920-х годов революционный террор не столько слабеет, сколько меняет формы, совершенствуется, и вскоре «советская система» превращается в тоталитарную машину подавления любого инакомыслия. Годы повальных сталинских репрессий среди интеллигенции проходят для Чижевского в непрерывном ожидании ареста. Слишком плохо он вписывается в действительность, но, понимая это, не может перестать быть самим собой, продолжает заниматься наукой, рисовать, писать стихи. Дается это ему огромными усилиями. Период тяжелейших испытаний стоит Чижевскому потери здоровья, у него начинаются хронические расстройства сна, которые не прекратятся до конца жизни. К этому добавляются ужасы начавшейся войны:

/…/ и снова ночь тяжка:Не размотать души упорного клубка,И воспаленный мозг уснуть никак не можетИ ночи черноту сверлит, пытает, гложет.

1941, Щелыково

Он предельно осторожен, но вокруг полно провокаторов, доносы пишутся из зависти, из пустой злобы. В конце 1941 года семья Чижевских едет в эвакуацию на Урал, поселяется в Челябинске. Соседи по квартире пишут на него в НКВД… В январе 1942 года ученого арестовывают. Несмотря на абсурдность обвинений, осуждают на восемь лет лагерей. Как политического преступника, якобы «за восхваление царского строя». Почти год он отбывает срок в челябинской тюрьме, затем в Ивдельлаге Свердловской области, потом на научной «шарашке» в подмосковном Кучино, а с 1945 года — в казахстанских Карлаге и Степлаге.

Чижевский давно предчувствует этот страшный удар. Для идеологов социализма он «внутренний эмигрант» — опасный «элемент» сталинской системы, подлежащий безжалостной «перековке». Всеми силами он противостоит судьбе, в гулаговском аду не угашает мысль, не утрачивает способности к творчеству: «В первые месяцы пребывания в тюрьме и в лагерях я не мог заниматься наукой. Меня спасала поэзия», — напишет он впоследствии.

В заточении Чижевский создает стихотворение, звучащее как клятва:

Все приму от этой жизни страшной — Все насилья, муки, скорби, зло. День сегодняшний, как день вчерашний, Скоротечной жизни помело.

Одного лишь принимать не стану: За решеткою темницы — тьму, И пока дышать не перестану, Не приму неволи — не приму.

1943, Челябинск

По свидетельству очевидцев, он категорически отказывался пришивать к своей лагерной одежде номер, несмотря на карцер, избиения и издевательства сокамерников, и, в конце концов, даже начальник лагеря вынужден был согласиться с его протестом. Это было неслыханное исключение из правил, и все остальные зэки восторгались его поступком. Да, Чижевский отличался от обычных заключенных. Статус крупного ученого и изобретателя дал ему возможность выжить и отчасти остаться самим собой, вести научную работу, рисовать и писать стихи. И все же трудно представить, каким образом в пыточном лагерном воздухе Чижевский находит силы творить. Посреди горчайших страданий его поэтический дар переживает небывалый взлет. В Челябинске, Караганде, Ивдельлаге в течение одного лишь 1943 года он создает несколько десятков замечательных стихотворений. Некоторые из них следует отнести к числу шедевров русской поэзии середины ХХ века. По жанру это философская, религиозная, пейзажная лирика…

Создаваемые Чижевским поэтические картины природы наполнены шелестом листвы, запахами сада и поля, ветрами южного моря. Чижевского, ученого и художника, завораживает небесный свет и его непрекращающиеся вибрации, ежесекундно преображающие видимый мир. Рисунки выявляют мгновенно запечатленную в веществе энергию космоса. Тот же, переосмысленный импрессионизм присущ его стихам:

Трепещет полумрак. Жемчужный свет небес. Как паутина сон. Овраги и поляны Еще наполнены виденьями чудес,Деревья и кусты одушевленно-странны.

Как запоздала ночь! Не поймана едва: Мистерия идет и совершает в дреме Свои деяния. Проснулась лишь листва И терпким трепетом тревожно будит время.

1940, Москва; испр. в 1943

Лагерное стихотворение «Пейзаж», посвященное Тернеру, звучит как воспоминание о русской поэзии начала ХХ века, стихах Брюсова и Анненского:

Магия незримых переходов Мглы туманной над землей весенней, Огненное золото заходов, Музыка тончайших светотеней.

1943, Ивдель

Философско-исторические стихотворения Чижевского — «Архимед», «Плиний Старший», «Смерть Бетховена», «Лобачевский» — созданы мастером интеллектуальной поэзии, мыслителем, ученым-энциклопедистом. Иными, нежели в предыдущие десятилетия, предстают образы творцов отечественной и мировой истории, культуры, науки. Они являют собой духовную вершину мироздания — облик истинного человека, носителя разума и «богоподобной гениальности». В поэзии Чижевского подспудно возникает тема противостояния гения безумию властителей, слепому и жестокому насилию. Человеческая история предстает цепью бессмысленных разрушений, террор революции и сталинизма свидетельствует об этом с особой силой. По-видимому, в 1943 году, в тюрьме он дописывает последнюю, весьма красноречивую строфу к своему давнему стихотворению:

Богоподобный гений человекаНе устрашат ни цепи, ни тюрьма:За истину свободную от векаОн борется свободою ума.

1921, Калуга; 1943, Челябинск

В поэзии ученого все сильнее звучат христианские мотивы. Мольба и надежда страждущего избавления человека («Легенда о Чемном море», «Господь меня святой любовью…», «Франциск Ассизский и волк», «Достоевский») сменяется отчаянием и ропотом («Кроме насилия нет в мире ничего!», «Гемонии», «Гог и Магог», «Содомские яблоки»), ожиданием гибели непоправимо падшего мира («Последний катаклизм», «Заклинание воды», «Искупление»), наконец, жаждой собственной, освобождающей душу кончины («Моя звезда», «Влечение», «Распад», «Mare Tenebrarum», «Гимн смерти. Египетский папирус»).

И все-таки суть мировоззрения и поэтического пафоса Чижевского — в оправдании необъяснимого, кажущегося все более абсурдным бытия. Постичь его смысл наука не в состоянии. Вселенная бесконечна и потому непознаваема. Земная история не имеет разумной цели. Все усилия человеческого ума дают лишь приблизительную картину мироздания… Но мысль — высшая функция жизни — нематериальна и бессмертна. Телесная кончина не ставит ей пределов. В стихотворении «Утро в пути» Чижевский использует столь свойственный религиозной мысли образ странника, верит и убеждает, что земной путь души продолжается за пределами нашей планеты:

В дремотной дымке дальние леса. Чуть розовеет купол небосвода. Жемчужных облаков всплывает полоса, Приоткрывая дверь сияющего входа.

И хочется идти все дальше, все скорей, Быть от земли все легче, все свободней, И, наконец, достичь тех голубых дверей, Которые ведут в великий дом Господний!

1940, Москва

История для Чижевского — синоним вовсе не памяти, а забвения. Неотвратимо и почти бесследно исчезают свершения великих людей, блекнут имена героев и гениев. Личность человека спасает от небытия лишь вызвавшая ее к жизни высшая воля — равнодействующая бесчисленных космических сил, мудрое и любящее «живое начало» Вселенной:

А растворимся мы как соль в безмерном море, — В равноблаженной Божьей благодати. 1943, Челябинск

Действительность является человеку в окружении спасительных для разума тайн, мера жизни всем живым отмеряется свыше:

Да, мера жизни — это мера Бога И вечно недоступная нам тайна.

1943, Челябинск

Конечность человеческого бытия загадочна. Почему хрупкие, почти эфемерные живые организмы на вершине своей эволюции рождают еще более непостижимое начало: бессмертную мысль? Религиозность Чижевского ярчайшим образом выявляет его понимание religio — вселенской связи бесчисленных элементов мироздания. Вера — это высшая функция разума, его гениальная интуиция, в которой пульсирует энергия бытия: у него есть разные формы, но нет пределов. Земная жизнь неуклонно идет к точке «омега», к своему началу, и в «конце времен» для всех и каждого остается лишь создавшее мир библейское Слово:

В начале бе СловоВсе падет в поток времен! Уцелеет только Слово От всеобщих похорон Необъятного былого.

1943, Ивдель

Эта вера помогает Чижевскому преодолеть отчаяние. Ропот безвинно страдающего узника сталинских лагерей сменяется принятием тяжелейшей судьбы. В стихотворении «Примиренье» Чижевский вовсе не вторит Пушкину, говоря о неумолимой «телеге жизни», мысли поэта «тонут в бесконечном Боге», он чутко ловит встречное дуновение духа, ищет высшей гармонии со Вселенной, с вечностью:

Катись, катись, родимая телега,По древней, по проселочной дороге.С небес следит мерцающая Вега,А мысли тонут в бесконечном Боге.И вдруг душа, озлобясь, негодуетНа этот мир... Но, исходя в томленье,Вновь остывает... Свежий ветер дуетНавстречу мне! О, сладко примиренье!

1917; испр. в 1943, Челябинск

Есть нечто общее в поэтическом творчестве Чижевского и позднего Николая Заболоцкого. Их, узников Гулага, сближает не только сходство судьбы, но и философичность мировосприятия, глубинное понимание жизни природы, обращение к темам отечественной и мировой истории, культуры, к внутреннему миру человека. Сходными оказываются и нравственные позиции: просветленный взгляд на жизнь, мудрый стоицизм, сочувствие к ближнему. Одно из четверостиший Чижевского, написанное в челябинской тюрьме, звучит, как мудрое раздумье:

В смятенье мы, а истина — ясна,Проста, прекрасна, как лазури неба: Что нужно человеку? — Тишина, Любовь, сочувствие и корка хлеба.

1942, Челябинск  

Лишь в 1958 году Чижевскому, просьба которого о реабилитации дважды отклонялась, разрешают вернуться в Москву. Он поселяется с женою в однокомнатной хрущевской квартирке на первом этаже и все силы отдает публикации своих исследований, работает над мемуарами, воспоминаниями («Вся жизнь», «Годы дружбы с К.Э. Циолковским», «Мои встречи с А.М. Горьким» и др.),стихи пишет лишь изредка, хотя до последних дней чувствует себя не только ученым, но и поэтом.

Созерцая словно из беспредельности огромную панораму мировой культуры и размышляя о труднейшей судьбе, на которую почти всегда обречен истинный талант, Чижевский в одном из стихотворений сравнил планетарный «свет Земли» — этот отраженный свет Солнца — с горением духа великих, но не замеченных современниками мыслителей, ученых, художников, поэтов. Они творят вопреки всему. Не ради славы, а во имя созидания:

/…/ и мысли свет летит к открытым небесам, Не находя себе признания земного.

1936, Москва

Чижевский имел слишком много оснований отнести эти слова к себе. Подлинное признание его многообразных заслуг перед мировой наукой произошло лишь в последние десятилетия. Литературно-поэтическое наследие этого яркого представителя поэтических традиций «Серебряного века», его религиозную лирику еще предстоит оценить в полной мере.

Нормандия, 2014

magazines.russ.ru

Журнальный зал: Новая Юность, 2014 №4(121) - Валерий Байдин

Научный гений и религиозные взгляды на мироздание соединялись в творчестве многих выдающихся ученых Средневековья и Нового времени. Физические и астрономические открытия ХХ столетия сделали этот феномен еще более зримым. Он характеризует духовный облик Альберта Эйнштейна и Макса Планка, Антуана Беккереля и Пьера Тейяр де Шардена, Макса Борна и Вернера Гейзенберга, Павла Флоренского и Ивана Павлова. Имя выдающегося биофизика, основоположника космического естествознания Александра Леонидовича Чижевского (1897—1964) следует отнести к этой же замечательной плеяде мыслителей. Почти неизвестным фактом его биографии остается религиозность, свидетельством которой является поэзия ученого, в особенности, ряд неопубликованных стихотворений разных лет из архива Л.В. Голованова (Москва).

«С самого раннего детства я любил поэзию... Хорошие стихи, настоящая поэзия всегда действовали на мою эмоциональную сферу… Я всегда был неравнодушен к литературному мастерству и к тонкому искусству поэзии…». Такие признания в конце жизни сделал выдающийся ученый, один из основоположников космического естествознания Александр Леонидович Чижевский (1897—1964). Едва ли не каждое из направлений его научной деятельности — гелиобиология, медицина, зоология, эпидемиология — могло бы принести мировую известность. Неудивительно, что Чижевский был избран членом более тридцати академий и научных обществ Европы, Америки и Азии, а в 1939 году ученые ряда зарубежных стран выдвигали его кандидатом на Нобелевскую премию, как крупнейшего биофизика планеты. Увы, на родине Чижевского ждала иная судьба — узника сталинских лагерей. Еще труднее поверить, что этот блестящий теоретик, экспериментатор, изобретатель начинал творческую жизнь как поэт, художник и многообещающий ученый-историк.

Всесторонняя одаренность Чижевского проявилась уже в детстве. Затем, на протяжении жизни развитие его научного, литературного и художественного творчества происходило одновременно и с необычайной интенсивностью. «С раннего детства, — вспоминал он, — я страстно полюбил музыку, поэзию и живопись, и любовь эта с течением времени не только не уменьшалась, а принимала все более страстный характер, даже тогда, когда корабль моих основных устремлений пошел по фарватеру науки». Писать стихи он начал в возрасте 9-10 лет, тогда же проявилось его влечение к живописи. В 1904—1905 годах в Париже Чижевский учился акварельному рисунку под руководством Гюстава Нодье, ученика Эдгара Дэга. Посещал Лувр, Люксембургский музей, Осенний Салон художников и другие выставки. Знакомство с шедеврами мировой живописи, сама атмосфера «столицы мирового искусства», помогли сформироваться художественным способностям и вкусам талантливого и восприимчивого мальчика.

Родословная Чижевских восходит к польскому графу Яну Казимиру Чижевскому, бежавшему в Россию XVI веке. Отец, А.В. Чижевский, офицер артиллерии и специалист по баллистике, дослужился до чина генерала. Мать, Н.А. Невиандт, происходила из старинного голландского рода, переселившегося в Россию во времена Петра I. Через год после рождения единственного сына, она заболела туберкулезом и умерла в курортном городке Ментон, на юге Франции. Мальчик рос, окруженный заботой отца, тети, О.В. Лесли-Чижевской, ставшей ему второй матерью, и двух бабушек: обрусевшей француженки А.П. Невиандт-Дельсаль и, в особенности, Е.С. Чижевской, урожденной Облачинской. По признанию Чижевского, именно эта, вторая бабушка, двоюродная племянница адмирала Нахимова, прекрасно образованная, хорошо знавшая историю и иностранные языки, стала его первым учителем. В возрасте четырех лет Шура Чижевский уже знал наизусть несколько русских, немецких и французских стихотворений. Кроме того домашнее образование включало в себя изучение истории, географии, и ряда научных предметов, с основами которых его знакомил отец, а также традиционную для русской интеллигенции тех лет религиозность. В одном из юношеских двустиший Чижевский сформулировал свое кредо, которому не изменял до конца дней:

Все истины просты; простого же очень немного: В колодезь не плюй и имей обязательно Бога!

1915, Калуга

В 1913 году он вместе с семьей поселяется в Калуге, поступает в реальное училище Ф.М.Шахмагонова, начинает «научные исследования» в маленькой домашней физико-химической лаборатории, но искренне считает себя поэтом. С 1915 года на протяжении нескольких лет публикует в калужских газетах рассказы, стихи, очерки, рецензии на книги. Границы его поэтического мировосприятия стремительно расширяются под влиянием «вселенского пафоса» русского символизма. В юношеских стихах восторженного «солнцепоклонника» наряду с мотивами любовной лирики, созерцательности и «декадентского» одиночества бьется глубокая мысль. В те годы Чижевский создает стихотворение «Гиппократу», одно из самых ярких произведений русского «поэтического космизма» начала ХХ века:

Для нас едино все; и в малом и в большом, Кровь общая течет по жилам всей Вселенной...

Обращаясь через тысячелетия к великому античному мыслителю, врачу и естествоиспытателю, он пишет:

Мы дети космоса, и наш родимый дом Так спаян общностью и неразрывно прочен,Что чувствуем себя мы слитыми в одном,Что в каждой точке мир — весь мир сосредоточен... И жизнь, повсюду жизнь — в материи самой,В глубинах вещества — от края и до края Торжественно течет в борьбе с великой тьмой,Страдает и горит, нигде не умолкая.

1915, Калуга

Некогда увиденную Тютчевым «живую колесницу мироздания» Чижевский воспринимает как «родимый дом». Русская философская лирика, идеи античного гилозоизма, уитменовский «космический оптимизм» становятся основой величественных поэтических образов.

Первым сборником Чижевского явилась отпечатанная в 1915 году на средства автора книжка с несколькими десятками ранних, еще весьма незрелых стихотворений. Осенью того же года он поступает вольнослушателем в Московский Археологический институт, готовит магистерское сочинение «Русская лирика XVIII века», что свидетельствует о серьезном интересе к поэзии. На несколько лет Чижевский погружается в столичную жизнь, в стенах знаменитого Московского Литературно-художественного кружка знакомится с маститыми поэтами и писателями: Иваном Буниным, Валерием Брюсовым, Игорем Северяниным, Алексеем Толстым, Леонидом Андреевым, Александром Куприным...

После революции, захваченный вихрем романтических надежд, Чижевский публикует в Калуге в январе 1918 года литературный манифест «Академия поэзии», в котором утверждает смысловое единство поэзии, науки и веры: «Поэзия /.../ есть постигнутая истина»,оэтическое искусство на высших ступенях своего развития подходит к глубочайшим проблемам бытия». В модных литературных кафе Москвы и Петербурга — «Стойло Пегаса», «Домино», «Бродячая собака» — Чижевский на время сближается с «левыми» кругами творческой молодежи. Отдавая дань времени, в 1918—1919 годах пишет несколько футуристических стихотворений, знакомится с Маяковским, Пастернаком, Мариенгофом, Шершеневичем, но вскоре от них отходит: литературные эксперименты русского авангарда оказываются ему чужды. Чижевского влечет поэзия смысла, заветы поэтического «любомудрия» XIX века. Продолжателями этой традиции он считает русских символистов, пытается отстоять их наследие в полемике с акмеизмом — единственным, по его мнению, достойным тогдашним противником. В 1919 году в Калуге выходит новый поэтический сборник Чижевского с почти тремястами стихотворений. Вопреки лидеру акмеистов Николаю Гумилеву, который некогда отверг попытки символизма познать «непознаваемое», которое «по самому смыслу этого слова нельзя познать», Чижевский в предисловии к сборнику настаивает: «На долю истинного поэта выпадает величайшая задача — постичь непостижимое, недоступное никаким измерениям и формулам».

После выхода «Тетради стихотворений», к Чижевскому-поэту начинают всерьез присматриваться. В его творчестве чувствуется высокая стихотворная культура, привлекает особая поэтика в восприятии мира. Научную мысль и художественное вдохновение он стремится облечь в строгие формы, таков его сонет «Солнце»:

Великолепное, державное Светило,Я познаю в тебе собрата-близнеца,Чьей огненной груди нет смертного конца,Что в бесконечности, что будет и что было.

В несчетной тьме времен ты стройно восходилоС чертами строгими родимого лица,И скорбного меня, земного пришлеца,Объяла радостная, творческая сила.

В живом, где грузный пласт космической руды,Из черной древности звучишь победно ты,Испепеляя цепь неверных наших хроник, —

И я воскрес — пою. О, в этой вязкой мгле, Под взглядом вечности ликуй, солнцепоклонник, Припав к отвергнутой Праматери-Земле!

1919, Калуга

Неизменно чувствуя себя «под взглядом вечности», Чижевский, ученый и поэт, ничуть не пытается отгородиться от времени, затвориться в «парнасской» башне из слоновой кости. Ему скорее близок завет символиста Вячеслава Иванова о соединении в творчестве «родного и вселенского». На страну обрушиваются чудовищные испытания, удвоенные массовым террором революции и гражданской войны. В черновых тетрадях Чижевского остаются стихотворные строчки, окрашенные сильнейшими религиозными переживаниями. Вот отрывок из его «поэтического дневника», беглая запись скорбных мыслей о происходящем и свидетельство неколебимой душевной стойкости, веры и надежды:

Немало нам горя Терпеть остается, Немало нам крови Испортить придется, Немало изжить нам Придется тревог, — Но с каждою болью Душа возродится, Но с каждым страданьем Наш мозг просветится, Но с каждой слезою К нам близится Бог!..

1919, Калуга

И все же Чижевский — прежде всего поэт мысли. Для него истинная поэзия является вместилищем высшей формы сознания, «могущего всех охватить своим интуитивным откровением о Вечности...». Он убежден: к истине разными, но близкими путями ведут и научное познание и художественное вдохновение, дополненное религиозной интуицией. Все последующие годы напряженной научной работы литературный дар и блестящая образованность помогают Чижевскому облекать свои идеи в выразительные стихотворные формы. Такое, на первый взгляд, странное желание объясняется его особым взглядом на природу познания: «Внутреннее зрение /…/ — это то самое, что отделяет мир гения от мира обыкновенного человека. Это два разных мира. Гений — всегда впереди своих современников. Не прибегая к каким-либо приборам, он видит несоизмеримо дальше их, слышит несравненно больше. Приборы служат для подтверждения и уточнения его догадки». По Чижевскому поэтическое откровение нередко предшествует научному открытию, поскольку имеет с ним общую, религиозно-мистическую природу.

Стихотворение «Тождество мира» передает его глубокую, идущую от античной мысли, уверенность:

Там, в бесконечности миров, Есть жизнь, есть звери, гады, люди, У коих бьется сердце в груди... Об этом спорить я готов!

Поэтический текст насыщен архаизирующими рифмами в духе поэзии XVIII века («однообразны — разны», «люди — груди»), церковнославянизмами («чертог», «гады», «грядет») и явственно перекликается со знаменитой державинской одой «Бог»:

Для нас, для них — один чертог — Торжественный, закономерный, И в бесконечности безмерной Единый строй, единый Бог!

1919, Калуга

Бог для Чижевского — это «живое начало» Вселенной, бессмертный источник энергии, называемой «любовью»:

В душе человека — Он вечно — единый,Он вечно — бессмертный В любви пребывает.

1920, Калуга

В стихотворении «Песнь о солнечном луче» возникают неожиданные образы: солнце — это «Отец наш небесный — божественный солнечный лик», оно подобно иконе, блистающей в иконостасе бессмертных, ставших «звездными» душ, или небесному храму, чей «рассветный, торжественный звон» каждое утро доносится до земли. В космической беспредельности обитает незримый и непостижимый, «вселенский, таинственный Бог»:

И пели о пламенном Солнце в тот мир отошедшие души, Сливаясь в златые гирлянды и кинув телесный порог, И пели о Солнце просторы великой, недвижимой суши, И хору всемирному вторил вселенский, таинственный Бог!

1919, Калуга

Проводившиеся Чижевским с 1915 года наблюдения за периодическими изменениями солнечной активности, исследования цикличности мировой истории будто подтверждают его художественные прозрения. Лишь на первый взгляд кажется парадоксальным, что для проверки истинности зарождавшейся новой науки — гелиобиологии — Чижевский углубляется в историю стран и народов. Результатом интенсивных исследований становится докторская диссертация, защищенная в мае 1918 года в Московском университете: «О периодичности всемирно-исторического процесса. Синхронистические таблицы». В этом фундаментальном труде излагаются основы особой науки «историометрии» — многочисленные доказательства зависимости природно-исторических процессов от проявлений солнечной активности.

Не подхватывает ли Чижевский на лету от знакомых поэтов-авангардистов идею Велимира Хлебникова о существовании «законов времени», которой тот бредил с начала 1910-х годов, и даже предсказал «падение государства» в 1917 году? Правда, знаменитые хлебниковские «Доски судьбы», полные причудливых поэтических фантазий и числовых пророчеств, начинают публиковаться лишь в 1922 году. А быть может, до гениального «будетлянина» доходят слухи об открытии Чижевского, в течение 1918 года разошедшиеся по Москве кругами научного скандала? Его, по сути, революционную концепцию одобряют крупнейшие историки своего времени Сергей Платонов, Николай Кареев, Александр Успенский. В отличие от Хлебникова Чижевский отнюдь не пытается «вычислить» историю. Строго говоря, он лишь продолжает и обосновывает, как гелиофизик, концепцию основоположника отечественной исторической науки Сергея Соловьева о влиянии природных факторов на эволюцию человечества. Научное и поэтическое творчество Чижевского теснейшим образом дополняют друг друга, и потому не случайно в его стихах возникает тема исторических катаклизмов, связанная с изучением законов циклического развития человечества.

Чижевскому чужд научный агностицизм, он не отвергает христианскую доктрину, пытается совместить религиозные представления о Вселенной, о природе человека, его жизни и смерти с положениями современной науки. Как истинный ученый он понимает, что научные методы не всегда приводят к искомому результату: «Есть явления, не поддающиеся опыту. И вот тогда на помощь к нам приходит творчество образов». Для него поэт — это служитель разума, «с помощью углубленного мышления и творческой фантазии» он способен «проникать, не покидая строго научной почвы, туда, куда не достигает самый совершенный, непосредственный опыт — в подлинные, сокровенные глубины природы». Такую цель перед собой никто из русских поэтов никогда не ставил, но Чижевский пытается доказать ее осуществимость. В 1919—1921 годах он создает ряд проникнутых «научно-художественным» мироощущением, замечательных по смысловой яркости стихотворений: «Солнце», «Закон», «Галилей», «Melancholia»...

Глубину мысли, лиризм и выразительность лучших поэтических произведений Чижевского высоко ценят корифеи русского литературного Олимпа. В 1920 году Брюсов и Вячеслав Иванов при поддержке Луначарского утверждают Чижевского в должности литинструктора Калужского подотдела ЛИТО Наркомпроса. Его избирают Председателем Калужского губотдела Всероссийского Союза поэтов. Перед Чижевским открывается литературная карьера. Он становится известен в столичных поэтических кругах. В 1921 году в ответ на подборку стихов Вячеслав Иванов пишет: «Я получил истинное наслаждение от чтения Ваших стихотворений и могу смело предсказать Вам блестящую будущность лирического поэта». Спустя год Валерий Брюсов ободряет: «Разнообразие тем и форм Ваших стихотворений, звучание рифм и всего стиха в целом делают Вас одним из замечательных мастеров нашего времени». Позже, в тяжелом для Чижевского 1937 году, маститый Алексей Толстой отметит в письме к ученому: «Никто из современных нам поэтов не передает лучше вас тончайших настроений, вызванных явлениями природы. /…/ Я не буду касаться других Ваших более чем удивительных по содержанию и по виртуозному исполнению стихотворений...»

Его поэзию, пронизанную глубокими философскими и религиозными интуициями, приветственно отмечают, пожалуй, наиболее близкие ему по духу современники. Максимилиан Волошин в 1927 году шлет восхищенный отклик: «Болезнь помешала мне тотчас же ответить Вам и выразить свой восторг. Ваши десять стихов меня просто поразили /…/». Священник Павел Флоренский точно угадывает суть поэтических устремлений Чижевского: «/…/ содержание Ваших стихотворений часто так неожиданно и ново по своему проникновению, что может быть рассмотрено как своего рода поэтическое открытие. Этим владеют лишь лучшие поэты мира. Дай Бог Вам полного совершенства!».

Отрываясь от научных экспериментов и теоретических трудов по космобиологии, в течение нескольких лет, фактически до переезда в Москву в 1925 году, Чижевский руководит в Калуге местным отделением Союза поэтов, готовит к печати (составляет и редактирует) журнал «Искусство и наука», «который не вышел в свет исключительно благодаря ряду технических и финансовых затруднений». Он находит время для посещения калужского «литературного салона» А.И.Хольмберг, внучки Л.Н.Толстого, и музыкальных вечеров Т.Ф. Достоевской, внучатой племянницы Ф.М. Достоевского, поддерживает связи с местными поэтами В. Королевым, Н. Зайцевым, В. Фирсовым, М. Мятковским.

Стихотворение «Вещество (Благословение)» становится одним из лучших выражений религиозно окрашенного «космизма» Чижевского. «Бездна воплощений» живой материи, непостижимая тайна этой носительницы человеческого разума, круговорот жизни и смерти, из которого душа вырывается «к дальней звезде», — все обретает великий смысл:

В земную грудь, где тихо и темно, А не в эфирные просторы Проникнешь ты — последнее звено, –Судеб свершая приговоры. О, присмотрись внимательней к Земле,И грудью к ней прильни всецело, Чтоб снова в зеленеющем стебле Исторгнуть к Солнцу дух и тело!В тревожных человеческих сердцах И в нежной немоте растений Восходит к жизни придорожный прах, Сверкая в бездне воплощений. Благословим же дальнюю звезду И горсть своей земли печальной! Родители, я вечно к вам иду,Как к истине первоначальной.

1921, Калуга; испр. в 1953

По стране уже который год катится вал большевистского террора. В Калуге, как и везде, свирепствуют «чрезвычайки», арестовывают, лишают имущества и жилья представителей «бывших классов». Чижевский вместе с семьей чувствует приближение грозных испытаний, но отказывается склониться перед диктатурой страха. В те годы он пишет стихотворение, которое становится его жизненным девизом и одновременно — предчувствием тяжелейшей судьбы:

Жить гению в цепях не надлежит, Великое равняется свободе, И движется вне граней и орбит, Не подчиняясь людям, ни природе.

Великое без Солнца не цветет: Происходя от солнечных истоков, Живой огонь снопом из груди бьетМыслителей, художников, пророков.

Без воздуха и смертному не жить, А гению бывает мало неба:

Он целый мир готов в себе вместить, Он, сын Земли, причастный к силе Феба.

1921, Калуга; испр. в 1943

Братоубийственная война затихает, отступает на далекие окраины, в марте 1921 года большевистская власть отказывается от мрачной утопии «военного коммунизма». Чижевскому вместе со всеми хочется верить, что жизнь страны, наконец, возвращается в прежнее русло и ее больная душа начинает обретать покой. В стихотворении «Возвращение» у него вырываются слова благодарения и надежды:

Душа цветет весенним цветом,Благословляя Божий мир,Поэт становится поэтомИ дарит солнечным сонетомЕму внимающий эфир.

Все претерпев, изведав страстиИ бури жизненных тревог,Душа-корабль спускает снастиИ остается вновь во властиУ тихих сфер, где слышен Бог.

1921, Калуга

Увы, новая власть дает измученному народу лишь непродолжительную передышку. В течение 1920-х годов революционный террор не столько слабеет, сколько меняет формы, совершенствуется, и вскоре «советская система» превращается в тоталитарную машину подавления любого инакомыслия. Годы повальных сталинских репрессий среди интеллигенции проходят для Чижевского в непрерывном ожидании ареста. Слишком плохо он вписывается в действительность, но, понимая это, не может перестать быть самим собой, продолжает заниматься наукой, рисовать, писать стихи. Дается это ему огромными усилиями. Период тяжелейших испытаний стоит Чижевскому потери здоровья, у него начинаются хронические расстройства сна, которые не прекратятся до конца жизни. К этому добавляются ужасы начавшейся войны:

/…/ и снова ночь тяжка:Не размотать души упорного клубка,И воспаленный мозг уснуть никак не можетИ ночи черноту сверлит, пытает, гложет.

1941, Щелыково

Он предельно осторожен, но вокруг полно провокаторов, доносы пишутся из зависти, из пустой злобы. В конце 1941 года семья Чижевских едет в эвакуацию на Урал, поселяется в Челябинске. Соседи по квартире пишут на него в НКВД… В январе 1942 года ученого арестовывают. Несмотря на абсурдность обвинений, осуждают на восемь лет лагерей. Как политического преступника, якобы «за восхваление царского строя». Почти год он отбывает срок в челябинской тюрьме, затем в Ивдельлаге Свердловской области, потом на научной «шарашке» в подмосковном Кучино, а с 1945 года — в казахстанских Карлаге и Степлаге.

Чижевский давно предчувствует этот страшный удар. Для идеологов социализма он «внутренний эмигрант» — опасный «элемент» сталинской системы, подлежащий безжалостной «перековке». Всеми силами он противостоит судьбе, в гулаговском аду не угашает мысль, не утрачивает способности к творчеству: «В первые месяцы пребывания в тюрьме и в лагерях я не мог заниматься наукой. Меня спасала поэзия», — напишет он впоследствии.

В заточении Чижевский создает стихотворение, звучащее как клятва:

Все приму от этой жизни страшной — Все насилья, муки, скорби, зло. День сегодняшний, как день вчерашний, Скоротечной жизни помело.

Одного лишь принимать не стану: За решеткою темницы — тьму, И пока дышать не перестану, Не приму неволи — не приму.

1943, Челябинск

По свидетельству очевидцев, он категорически отказывался пришивать к своей лагерной одежде номер, несмотря на карцер, избиения и издевательства сокамерников, и, в конце концов, даже начальник лагеря вынужден был согласиться с его протестом. Это было неслыханное исключение из правил, и все остальные зэки восторгались его поступком. Да, Чижевский отличался от обычных заключенных. Статус крупного ученого и изобретателя дал ему возможность выжить и отчасти остаться самим собой, вести научную работу, рисовать и писать стихи. И все же трудно представить, каким образом в пыточном лагерном воздухе Чижевский находит силы творить. Посреди горчайших страданий его поэтический дар переживает небывалый взлет. В Челябинске, Караганде, Ивдельлаге в течение одного лишь 1943 года он создает несколько десятков замечательных стихотворений. Некоторые из них следует отнести к числу шедевров русской поэзии середины ХХ века. По жанру это философская, религиозная, пейзажная лирика…

Создаваемые Чижевским поэтические картины природы наполнены шелестом листвы, запахами сада и поля, ветрами южного моря. Чижевского, ученого и художника, завораживает небесный свет и его непрекращающиеся вибрации, ежесекундно преображающие видимый мир. Рисунки выявляют мгновенно запечатленную в веществе энергию космоса. Тот же, переосмысленный импрессионизм присущ его стихам:

Трепещет полумрак. Жемчужный свет небес. Как паутина сон. Овраги и поляны Еще наполнены виденьями чудес,Деревья и кусты одушевленно-странны.

Как запоздала ночь! Не поймана едва: Мистерия идет и совершает в дреме Свои деяния. Проснулась лишь листва И терпким трепетом тревожно будит время.

1940, Москва; испр. в 1943

Лагерное стихотворение «Пейзаж», посвященное Тернеру, звучит как воспоминание о русской поэзии начала ХХ века, стихах Брюсова и Анненского:

Магия незримых переходов Мглы туманной над землей весенней, Огненное золото заходов, Музыка тончайших светотеней.

1943, Ивдель

Философско-исторические стихотворения Чижевского — «Архимед», «Плиний Старший», «Смерть Бетховена», «Лобачевский» — созданы мастером интеллектуальной поэзии, мыслителем, ученым-энциклопедистом. Иными, нежели в предыдущие десятилетия, предстают образы творцов отечественной и мировой истории, культуры, науки. Они являют собой духовную вершину мироздания — облик истинного человека, носителя разума и «богоподобной гениальности». В поэзии Чижевского подспудно возникает тема противостояния гения безумию властителей, слепому и жестокому насилию. Человеческая история предстает цепью бессмысленных разрушений, террор революции и сталинизма свидетельствует об этом с особой силой. По-видимому, в 1943 году, в тюрьме он дописывает последнюю, весьма красноречивую строфу к своему давнему стихотворению:

Богоподобный гений человекаНе устрашат ни цепи, ни тюрьма:За истину свободную от векаОн борется свободою ума.

1921, Калуга; 1943, Челябинск

В поэзии ученого все сильнее звучат христианские мотивы. Мольба и надежда страждущего избавления человека («Легенда о Чемном море», «Господь меня святой любовью…», «Франциск Ассизский и волк», «Достоевский») сменяется отчаянием и ропотом («Кроме насилия нет в мире ничего!», «Гемонии», «Гог и Магог», «Содомские яблоки»), ожиданием гибели непоправимо падшего мира («Последний катаклизм», «Заклинание воды», «Искупление»), наконец, жаждой собственной, освобождающей душу кончины («Моя звезда», «Влечение», «Распад», «Mare Tenebrarum», «Гимн смерти. Египетский папирус»).

И все-таки суть мировоззрения и поэтического пафоса Чижевского — в оправдании необъяснимого, кажущегося все более абсурдным бытия. Постичь его смысл наука не в состоянии. Вселенная бесконечна и потому непознаваема. Земная история не имеет разумной цели. Все усилия человеческого ума дают лишь приблизительную картину мироздания… Но мысль — высшая функция жизни — нематериальна и бессмертна. Телесная кончина не ставит ей пределов. В стихотворении «Утро в пути» Чижевский использует столь свойственный религиозной мысли образ странника, верит и убеждает, что земной путь души продолжается за пределами нашей планеты:

В дремотной дымке дальние леса. Чуть розовеет купол небосвода. Жемчужных облаков всплывает полоса, Приоткрывая дверь сияющего входа.

И хочется идти все дальше, все скорей, Быть от земли все легче, все свободней, И, наконец, достичь тех голубых дверей, Которые ведут в великий дом Господний!

1940, Москва

История для Чижевского — синоним вовсе не памяти, а забвения. Неотвратимо и почти бесследно исчезают свершения великих людей, блекнут имена героев и гениев. Личность человека спасает от небытия лишь вызвавшая ее к жизни высшая воля — равнодействующая бесчисленных космических сил, мудрое и любящее «живое начало» Вселенной:

А растворимся мы как соль в безмерном море, — В равноблаженной Божьей благодати. 1943, Челябинск

Действительность является человеку в окружении спасительных для разума тайн, мера жизни всем живым отмеряется свыше:

Да, мера жизни — это мера Бога И вечно недоступная нам тайна.

1943, Челябинск

Конечность человеческого бытия загадочна. Почему хрупкие, почти эфемерные живые организмы на вершине своей эволюции рождают еще более непостижимое начало: бессмертную мысль? Религиозность Чижевского ярчайшим образом выявляет его понимание religio — вселенской связи бесчисленных элементов мироздания. Вера — это высшая функция разума, его гениальная интуиция, в которой пульсирует энергия бытия: у него есть разные формы, но нет пределов. Земная жизнь неуклонно идет к точке «омега», к своему началу, и в «конце времен» для всех и каждого остается лишь создавшее мир библейское Слово:

В начале бе СловоВсе падет в поток времен! Уцелеет только Слово От всеобщих похорон Необъятного былого.

1943, Ивдель

Эта вера помогает Чижевскому преодолеть отчаяние. Ропот безвинно страдающего узника сталинских лагерей сменяется принятием тяжелейшей судьбы. В стихотворении «Примиренье» Чижевский вовсе не вторит Пушкину, говоря о неумолимой «телеге жизни», мысли поэта «тонут в бесконечном Боге», он чутко ловит встречное дуновение духа, ищет высшей гармонии со Вселенной, с вечностью:

Катись, катись, родимая телега,По древней, по проселочной дороге.С небес следит мерцающая Вега,А мысли тонут в бесконечном Боге.И вдруг душа, озлобясь, негодуетНа этот мир... Но, исходя в томленье,Вновь остывает... Свежий ветер дуетНавстречу мне! О, сладко примиренье!

1917; испр. в 1943, Челябинск

Есть нечто общее в поэтическом творчестве Чижевского и позднего Николая Заболоцкого. Их, узников Гулага, сближает не только сходство судьбы, но и философичность мировосприятия, глубинное понимание жизни природы, обращение к темам отечественной и мировой истории, культуры, к внутреннему миру человека. Сходными оказываются и нравственные позиции: просветленный взгляд на жизнь, мудрый стоицизм, сочувствие к ближнему. Одно из четверостиший Чижевского, написанное в челябинской тюрьме, звучит, как мудрое раздумье:

В смятенье мы, а истина — ясна,Проста, прекрасна, как лазури неба: Что нужно человеку? — Тишина, Любовь, сочувствие и корка хлеба.

1942, Челябинск  

Лишь в 1958 году Чижевскому, просьба которого о реабилитации дважды отклонялась, разрешают вернуться в Москву. Он поселяется с женою в однокомнатной хрущевской квартирке на первом этаже и все силы отдает публикации своих исследований, работает над мемуарами, воспоминаниями («Вся жизнь», «Годы дружбы с К.Э. Циолковским», «Мои встречи с А.М. Горьким» и др.),стихи пишет лишь изредка, хотя до последних дней чувствует себя не только ученым, но и поэтом.

Созерцая словно из беспредельности огромную панораму мировой культуры и размышляя о труднейшей судьбе, на которую почти всегда обречен истинный талант, Чижевский в одном из стихотворений сравнил планетарный «свет Земли» — этот отраженный свет Солнца — с горением духа великих, но не замеченных современниками мыслителей, ученых, художников, поэтов. Они творят вопреки всему. Не ради славы, а во имя созидания:

/…/ и мысли свет летит к открытым небесам, Не находя себе признания земного.

1936, Москва

Чижевский имел слишком много оснований отнести эти слова к себе. Подлинное признание его многообразных заслуг перед мировой наукой произошло лишь в последние десятилетия. Литературно-поэтическое наследие этого яркого представителя поэтических традиций «Серебряного века», его религиозную лирику еще предстоит оценить в полной мере.

Нормандия, 2014

magazines.russ.ru

газета Завтра: Блог: Русский космизм Чижевского ("Мы

                                                             ВАСИЛИЙ    Ш  А  Х  О  В

                               РУССКИЙ  КОСМИЗМ ЧИЖЕВСКОГО («Мы – дети Космоса»)

                                    К 120-летию со дня рождения А.Л. Чижевского

                                      "Международная солидарность и усилия ученых в области

                                        космобологических исследований должны будут вскрыть

                                       доселе темные влияния внешней среды на человека и тем

                                        самым защитить, охранить и продлить жизнь человека"

                                                                                             АЛЕКСАНДР ЧИЖЕВСКИЙ.

Ночные небеса в сиянье тайном звездРоднят меня с тобой сквозь бег тысячелетий.Все те ж они, как встарь. И те ж миллиарды верстРазъединяют нас. А мы – земные дети –Глядим в ночной простор с поднятой головой,Хотим в сиянье звезд постичь законы мира,Соединив в одно их с жизнью роковойИ тросы протянув от нас до Альтаира.Я, как и ты, смотря на лучезарный хор,Стараюсь пристально проникнуть в сочетаньяЖивой мозаики, хочу понять узорЯвлений жизненных и звездного сиянья.Для нас с тобою мир – родное существо,Столь близкое душе, столь родственно-простое,Что наблюдать за ним – для мысли торжество,И радостно будить молчанье вековоеВ туманностях, во мглах, во глубине земнойИ в излучениях – солярном или звездном,Вскрывать покрытые глухою пеленойПеред невеждами – космические бездны.Для нас едино – всё: и в малом и большом.Кровь общая течет по жилам всей вселенной.Ты подошел ко мне, и мыслим мы вдвоем,Вне всех времен земных, в отраде вдохновеннойИ вне пространств земных. Бежит под нами мгла,Стихии движутся в работе повсеместной,Бьет хаос в берег наш; приветлива, светла,Глядится жизнь сама из глубины небесной.И явственно сквозь бег измышленных временИ многомерные, крылатые пространстваПронизывает мир незыблемый закон –Стихий изменчивых под маской постоянства,И вот редеет мгла. Из хаоса стремятФормотворящие строительные токи,Иные времена иным мирам дарятИ утверждают их движения на сроки.И в созиданиях мы чувствуем полнейВзаимодействие стихий между собою –И сопряженное влияние теней,Отброшенных на нас вселенскою борьбою.Мы – дети Космоса. И наш родимый домТак спаян общностью и неразрывно прочен,Что чувствуем себя мы слитыми в одном,Что в каждой точке мир – весь мир сосредоточен…И жизнь – повсюду жизнь в материи самой,В глубинах вещества – от края и до краяТоржественно течет в борьбе с великой тьмой,Страдает и горит, нигде не умолкая.

                        А.Л. ЧИЖЕВСКИЙ. «ГИППОКРАТУ» .

    В цикле очерков  о РУССКОМ  КОСМИЗМЕ  я уже многократно обращался к личности, биографии, наследию Александра Леонидовича Чижевского. Сын России и Польши внёс выдающийся вклад в развитие мировой науки о космосе.

    Исполняющийся в  феврале юбилей замечательного учёного, мыслителя, поэта, культуролога, просветителя вновь усилит и закрепит интерес к наследию Чижевского.

    2017 год – Год РУССКОГО КОСМИЗМА… Московско-Троицкий общественный

Дистанционный Университет Знаний, творческие группы «Учебный Космос России», «Учебная книга России», «Достопамятности Большой Москвы и москвоведение», «Китай-город в Большой Москве»  предполагают размещение в Интернете дистанционных экспозиций о Чижевском, Циолковском, Павлове, Фёдорове, Вернадском, Есенине, Брюсове, Андрее Белом, Заболоцком, Л. Леонове.

    ИЗ ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКОЙ СПРАВКИ:

Александр Леонидович Чижевский (26 января (7 февраля) 1897, Цехановец (сейчас Польша) — 20 декабря 1964, Москва) — русский советский биофизик, основоположник гелиобиологии, аэроионификации, электрогемодинамики, поэт, художник, философ. Лауреат Сталинской премии.  Является одним из основателей биофизики, новых направлений в науке - гелио- и космобиологии, космической эпидемиологии (как раздела общей эпидемиологии), объясняющих, по определению самого А.Л. Чижевского, вопросы зависимости биосферы Земли от воздействия Солнца и Космоса. Многолетняя дружба связывала его с К.Э. Циолковским. Книга К.Э. Циолковского «Ракета в космическое пространство» была издана в Калуге в 1924 г. при непосредственном участии А.Л. Чижевского и с его предисловием. Установление А.Л. Чижевским влияния космических факторов на земные процессы поставило его в этом направлении научных исследований в один ряд с пионерами космического естествознания - А. Гумбольдтом, К.Э. Циолковским, В.И. Вернадским.

Александр Леонидович Чижевский (26 января (7 февраля) 1897, Цехановец (сейчас Польша) — 20 декабря 1964, Москва) — советский биофизик, основоположник гелиобиологии, аэроионификации, электрогемодинамики, поэт, художник, философ. Лауреат Сталинской премии.

Александр Леонидович является одним из основателей биофизики, новых направлений в науке - гелио- и космобиологии, космической эпидемиологии (как раздела общей эпидемиологии), объясняющих, по определению самого А.Л. Чижевского, вопросы зависимости биосферы Земли от воздействия Солнца и Космоса.

Следует еще упомянуть об огромном его интересе к освоению космического пространства, о многолетней дружбе с К.Э. Циолковским и посильной поддержке, которую А.Л. Чижевский ему оказывал. Книга К.Э. Циолковского «Ракета в космическое пространство» была издана в Калуге в 1924 г. при непосредственном участии А.Л. Чижевского и с его предисловием.

Установление А.Л. Чижевским влияния космических факторов на земные процессы поставило его в этом направлении научных исследований в один ряд с пионерами космического естествознания - А. Гумбольдтом, К.Э. Циолковским, В.И. Вернадским.

   ИЗ МАТЕРИАЛОВ  состоявшегося в Нью-Йорке в сентябре 1939 года I Международного конгресса по биологической физике и биологической космологии:писали :"В лице профессора Чижевского мы, бесспорно, имеем одного из гениальных натуралистов всех времен, который достоин занять почетное место в Пантеоне человеческой мысли наравне с великими представителями естествознания. Для полной характеристики этого замечательного человека остается еще добавить, что он, как это видно из написанных его биографий, написанных профессорами Лесбергом, Реньо, Потани... является также выдающимя художником и утонченным поэтом-философом, олицетворяя для нас, живущих в ХХ-ом веке, монументальную личность Леонардо да Винчи".

Два стихотворения Чижевского – «ГАЛИЛЕЙ» и «ГИППОКРАТУ»можно считать программными в пространстве его космических идей и нахождений.

И вновь и вновь взошли на Солнце пятна,И омрачились трезвые умы,И пал престол, и были неотвратныГолодный мор и ужасы чумы.

И вал морской вскипел от колебаний,И норд сверкал, и двигались смерчи,И родились на ниве состязанийФанатики, герои, палачи.

И жизни лик подернулся гримасой:Метался компас – буйствовал народ,А над Землей и над людскою массойСвершало Солнце свой законный ход.

О, ты, узревший солнечные пятнаС великолепной дерзостью своей, –Не ведал ты, как будут мне понятныИ близки твои скорби, Галилей!

***Ах, как живо постигнул я вечностьИ великий залог бытия,И гляжу я душой в бесконечность,Где таится вся вера моя.

Ах, я понял, любовью одноюCердцу стоит терзаться и житьИ я плачу, воскресший душою,Что тебя не могу разлюбить.

***В смятеньи мы, а истина - ясна,Проста, прекрасна , как лазури неба:Что нужно человеку? Тишина,Любовь, сочувствие и корка хлеба.

***Магия незримых переходов,Мглы туманной над землей весенней,Огненное золото заходов,Музыка тончайших светотеней.

Взять, что никогда неуловимо,Удержать, что в мгновенье окаИзменяется непостижимоС запада до самого востока.

    Творческая индивидуальность Александра  Чижевского… На редкость многогранно одаренная и энциклопедически образованная  личность. Его научные  интересы охватывали биологию, геофизику, астрономию, химию, электрофизиологию, пидемиологию,гематологию, историю, социологию.  И неизменно, вся его жизнь одухотворялась, вдохновлялась, вочеловечивалась Поэзией…

ХРАМ

От мертвеца не жди ответа:Остыла кровь, замолк язык.В своем торжественном покоеОн стал загадочно велик.

Так пред развалинами храмаСтоит, поникнув, пилигримИ мнит, что тихий хор струится,Что жертвенный струится дым.

Но храм молчит в пустыне ночи,Чуждаясь прихоти людской,Лишь гимну звездному внимаетЕго вневременный покой.

1943

    Научно-духовное наследие   Александра Леонидовича Чижевского… Философская глубина, пассионарность энциклопедизма, беспредельная преданность Прекрасному, этико-эстетическое вочеловечение, одухотворение Природы….

ВЕЧЕРНЕ НЕБО

В часы, когда Солнце вечернее – Атум –Варит себе пищу в кипящих котлахИ пламенно-медные стрелы закатаЛетят и сверкают в пылающих мглах, –

Драконы, чудовища, птицы и змеи,Залитые кровью, стремятся в котлы,И реют, и тают, огнем пламенея,Среди огнедышащей розовой мглы;

И только коснутся к краям раскаленным,Сольются в один ослепительный дымИ гибнут в порыве своем исступленном,Венчая светило венцом золотым.

А сверху, над грозным пожаром захода,Сквозь пурпурный хаос врываются к намПрозрачно-зеленые бездны, как воды,Текущие вдаль по иным небесам.

И в бледно-зеленой бездонной пустыне,Где как бы начало Вселенной иной,Являются чуждые нам, как святыни,Холодные звезды Вселенной ночной.

   Каковы жанрово-стилевые особенности лирических жанров Чижевского-поэта? Каков характер его лироэпоса? Прежде всего – это философичность, космизм.  Глубинный синтез рационального и интуиции, сознательного и бессознательного…

Закон и хаос, тьма и свет,Начала, центра, грани нет.Реальный мир в мгновенном сне,Явь – тени, тени лишь одне. 

     Поэзия Чижевского  -  в русле традиции,  восходящей к древним авторам, авторам Возрождения, Просвещения. В русской поэзии – это Ломоносов, Радищев, Державин, Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Боратынский, Тютчев…  ИНЫЕ МИРЫ – в духовном поле познания человечества… Научное, образное, духовное познание…    Стихотворение «СНЫ» :

Из глубины идут звучанья,Из глубины и тишины,И возникают созерцанья,И сны бегут, как явь, – но сны!

Непостижимый нам дотолеМетафизический полетУносит к небывалой волеИ звездным вихрем обдает.

И мы влетаем в постиженьяИ в нестерпимо-яркий свет.О, нет тому осуществленья,Чего на самом деле нет!

    Один из лирико-философских шедевров Чижевского -  «БЕЗМОЛВИЕ»:

Безмолвно все: и небо и земля,Безлюдна отдалений вереница,В спокойствии, не плача, не моля,Спит человек, и гад, и лес, и птица.

И в этот мир всеобщей тишины,Преодолев запретные пороги,Врываются тревожащие сны,Слетают прорицающие боги.

Но тихо все, и нем наш разговор…Часы бегут законно за часами,А с высоты следит бездонный взорХолодными и жесткими лучами.

Закон и хаос, тьма и свет,Начала, центра, грани нет.Реальный мир в мгновенном сне,Явь – тени, тени лишь одне.                                                          

zavtra.ru

Смотрите также

• 
  Мы в фортеции живем хлеб едим и воду пьем
• 
  Бутерброды с баклажанами и помидорами и чесноком без хлеба
• 
  Чаще всего зарницы бывают в июле когда созревают хлеба
• 
  Рыба хлеб яйцо и сыр мясо птица и кефир
• 
  Внимательно прочитайте как в сказке описаны хлеб и рубашка
• 
  Что такое амарантный хлеб почему был запрещен петром 1
• 
  Какой фермент требуется в большом количестве для переваривания хлеба
• 
  Какой хлеб можно есть при повышенном сахаре в крови
• 
  Я люблю хлеб и торт и пирожные и пряники
• 
  При какой температуре сушить сухари в духовке из хлеба
• 
  Какими значками египтяне изображали слова солнце идти хлеб рот