Проскурин Пётр Лукич: семья, биография, творчество. Проскурин цена хлеба читать

Исход читать онлайн, Проскурин Петр Лукич

Annotation Из предисловия:

…В центре произведения отряд капитана Трофимова. Вырвавшись осенью 1941 года с группой бойцов из окружения, Трофимов вместе с секретарем райкома Глушовым создает крупное партизанское соединение. Общая опасность, ненависть к врагу собрали в глухом лесу людей сугубо штатских — и учителя Владимира Скворцова, чудом ушедшего от расстрела, и крестьянку Павлу Лопухову, потерявшую в сожженной фашистами деревне трехлетнего сына Васятку, и дочь Глушова Веру, воспитанную без матери, девушку своенравную и романтичную…

Петр Проскурин

notes

Петр Проскурин

Исход

Роман

Посвящается Лиле

Роман о подвиге народном

Освобожденная весной 1943 года Брянщина, родина Петра Проскурина, где будущий писатель, в то время тринадцатилетний подросток, пережил фашистское нашествие, являла собой картину необыкновенную. Минные поля вокруг лесов и городов, пепел на месте деревень, тысячи лесных землянок, разбитая немецкая техника у железнодорожных насыпей и на проселках — все говорило о бушевавшей здесь военной грозе, о мужестве непокоренного народа. Тут, казалось, сама земля, переполненная гневом, горела под ногами оккупантов.

История родного народа — священное достояние художника. Но прежде чем прикоснуться к этой, вероятно, самой заветной странице своей жизни, Петр Проскурин прошел много иных, трудных, нетореных дорог, многое сделал, философски углубляя видение мира и усиливая художественное «оснащение» своего яркого дарования. После войны он служил в армии (тогда же им были написаны первые стихи для армейской печати), затем поехал на Камчатку, работал там сплавщиком, лесорубом, шофером в леспромхозе. Годы жизни на Дальнем Востоке, в Хабаровске, учеба на Высших литературных курсах в Москве были временем напряженной творческой работы. В 1960 году вышли первые книги писателя — роман «Глубокие раны» и сборник рассказов «Таежная песня». Вслед за ними появились и новые рассказы «Цена хлеба» (1961) и новый роман «Корни обнажаются в бурю» (1963).

В 1964 году П. Проскурин опубликовал роман «Горькие травы», принесший ему заслуженный успех у широкого читателя. В этом романе о жизни страны в первое послевоенное десятилетие талант писателя раскрылся лучшими гранями — силой и цельностью патриотического чувства, мастерством в изображении острых общественных конфликтов. В характерах, полных мужества и внутреннего благородства, писатель выразил всю свою горячую, выросшую еще в суровых испытаниях детства, любовь к героям «партизанской земли» — Брянщины и Орловщины.

Роман «Исход» — эпопея борьбы и подвигов партизан, подпольщиков, воссоздающая в монументальной реалистической форме яркие характеры и судьбы героев Великой Отечественной войны.

В центре произведения отряд капитана Трофимова. Вырвавшись осенью 1941 года с группой бойцов из окружения, Трофимов вместе с секретарем райкома Глушовым создает крупное партизанское соединение. Общая опасность, ненависть к врагу собрали в глухом лесу людей сугубо штатских — и учителя Владимира Скворцова, чудом ушедшего от расстрела, и крестьянку Павлу Лопухову, потерявшую в сожженной фашистами деревне трехлетнего сына Васятку, и дочь Глушова Веру, воспитанную без матери, девушку своенравную и романтичную. Писатель внимательно прослеживает духовное развитие, становление каждого героя, создает колоритный портрет сражающегося народа. Походы, временные неудачи, ожесточенные бои, диверсии, подвиг Скворцова, ценой мук и смерти своей увлекшего фашистов на ложный путь, — все это этапы сложной непрерывной борьбы.

Мы видим в романе не механическое скопление одиночек, подавленных обстоятельствами, а народные массы, связанные всепроникающими узами патриотизма, ощущающие себя хозяевами родной земли. В сознании читателя останется образ Павлы, вдохновившей людей на решительный прорыв блокады в момент, когда, казалось, иссякли в них воля и мужество, трогательная любовь Скворцова и Шуры, раскрывающая красоту и благородство народной души. Запомнится комиссар Глушов. Именно он острее всех осознал патриотизм как «глубинно-цементирующую силу», перед которой выглядит ничтожной вся изуверская философия нацизма, воплощенная в коменданте Зольдинге. Зольдинг терпит крах в поединке и с человеком-легендой Трофимовым, и с живой частицей России — Скворцовым и с Павлой, заслоняющей в трагический миг Трофимова.

Время стерло многие внешние следы суровой битвы в лесах Брянщины. Оползли и сравнялись с землей, заросли воронки, траншеи, весенние воды смыли и унесли пороховую гарь, Роман П. Проскурина — многоплановое, исполненное летописной силы произведение, повествует о духовном богатстве героической эпохи, о бессмертном подвиге во имя советской Родины. Во имя будущего.

В.Чалмаев

Начало

Лист кружится, падает медленно — сбитый взрывом, опаленный по краям, ложится мягко и бесшумно, и дорога в том месте, где стоял несколько минут назад старый клен, вся изрыта. А клен, крепкое еще дерево, лежит, вырванный с корнем и отброшенный — в поле наискосок от дороги, пропаленной зноем. Сухо, пыльно, пыль на губах — сентябрь, но пока жарко, и пшеничные поля кругом в желтых крестцах. Водонапорная башня железнодорожной станции одиноко и серо торчит за пригорком, самолеты на время исчезли, ползут подводы с детьми, машины, две, перевернутые вверх колесами, горят черными густыми кострами.

У Лиды тонкие плечи; Владимир идет рядом, под ногами избитая, пересохшая земля. Последние минуты всегда трудны, не находишь слов, и Владимир старается быть веселым и ровным; сейчас это плохо удается.

Они уже поднялись на пригорок, дорога здесь разворочена; не сговариваясь, они пошли полем.

На станции тишина, полуразваленные здания после очередного налета еще дымились, людей не было видно. Только группа солдат исправляла железнодорожное полотно; временами то один из них, то другой поднимал голову, осматривая небо. А к станции все подходили и подходили обозы, рассасываясь по окрестным садам, палисадникам, полуразрушенным зданиям, — ждали темноты. В тупике разгружался военный эшелон — по шатким подмосткам сводили упиравшихся лошадей.

— Володя, ты что-нибудь понимаешь?

— Ты ничего не забыла? Теплые вещи не забыла? — вместо ответа спросил он ее. — Скоро зима, на Урале холодно.

— Теплую кофту? Да, я взяла… она, кажется, на самом верху в чемодане… Да, да… я вспомнила, она лежит сверху. Послушай, Володя, а ты? Как же все будет?

— Мне уже пора возвращаться.

— Зачем только ты согласился… Я знаю, я не то говорю, — торопливо добавила она, глядя на его лоб, на сдвинутые светлые брови. — Но ты береги себя, слышишь? Хочешь, я тоже останусь? — сказала она отчаянно. — Хочешь?

— Не глупи, — ответил он тихо, теряясь перед этим неожиданным порывом. — От состава не отстань, на станциях за кипятком не бегай. Кого-нибудь из ребят проси. Знаешь ведь, сейчас никакого расписания.

— Хорошо, давай простимся, Володя. Тебе пора…

Она отвернулась от него и заплакала.

— Не плачь, — сказал он, глядя на станцию, на горизонт за нею. — Не плачь, — повторил он, с усилием разжимая стиснутые зубы. — Мы еще встретимся. Пиши.

— И ты пиши.

— Вот увидишь, мы очень скоро встретимся, и будет светлый день, такой снежный, белый. У тебя замерзнут руки, и ты будешь хлопать варежками.

— А ты будешь в полушубке и в валенках, — подхватила она с усилием его игру. — Побежишь мне навстречу — ты смешно бегаешь.

— Да, я буду в полушубке и в валенках. Только я никуда не побегу. Буду стоять и ждать, пока ты подойдешь, ты будешь в толстом теплом платке.

— Это смешно?

— Что?

— Что я буду в толстом платке?

— Очень смешно. В толстом платке, с огромной головой.

— Правда, Володя, это очень смешно, когда с огромной головой. А ты, значит, будешь стоять на одном месте?

— А зачем мне бежать?

— Действительно, зачем тебе бежать? Ну, все, Володя, — выдохнула она из себя воздух. — Иди, иди! Тебе еще нужно найти своих. Смотри, пиши мне. Иди.

— Лида…

Он быстро и сильно прижал ее к себе, поцеловал в солоноватые горячие губы. Это было все. — Она поняла и снова заплакала.

— Иди, — сказал он.

— Володя…

Она уходила с пригорка, и сильный ветер прижимал платье к ее ногам, она была в сапогах и в сером жакете, жакет был ей длинноват. «Я должен ее догнать, — подумал Владимир тупо, до рези в глазах всматриваясь в ворот ее серого жакета. — Ну, хорошо, я ведь ее совсем не знал до сих пор, да и потом все это ерунда теперь, кто кого знает, не знает, к черту пошлет, к сердцу прижмет. Ведь все равно мне оставаться. Оставаться. Зачем оставаться? Что это изменит? Какая из меня власть?»

«Власть остается на своих местах до отхода регулярных частей…»

Прошедшие два дня они эвакуировали старшеклассников своей филипповской школы, и эти два дня в ушах непрерывно стоял плач, женские причитания и паровозные гудки; и Скворцов и Лида падали с ног от усталости и очень сблизились в два дня.

А раньше он даже считал Лиду суховатой, и вот сейчас она уезжает, а он возвращается в Филипповку.

«Власть остается на своих местах до отхода регулярных частей…»

«Секретарь сельсовета… Ну и что? Это же не танк и не орудие. Да и какой он секретарь — Владимир Степанович Скворцов? Он — учитель, белобилетчик, и все потому, что его угораздило свалиться с ракиты еще мальчишкой…»

knigogid.ru

Проскурин Петр Лукич

www.hrono.info

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Петр Лукич Проскурин

Проскурин Петр Лукич (22.01.1928—2001), писатель и общественный деятель. Родился в крестьянской семье на Брянщине в пос. Косицы Севского р-на. Подростком пережил фашистское нашествие и был свидетелем многих славных подвигов и дел своих соотечественников по спасению, а затем и укреплению державы.

После службы в армии Проскурин работал на Камчатке лесорубом, шофером, сплавщиком, плотником.

Первый рассказ его «Цена хлеба» появился в газете «Тихоокеанская звезда». В 1960 в Москве выходит сборник его рассказов «Таежная песня», а в Хабаровске — роман «Глубокие раны» (1960). В 1964 Проскурин заканчивает Высшие литературные курсы в Москве. В последующие годы в журналах и издательствах публикуются его романы: «Корни сближаются в бурю», «Горькие травы» (1964), «Исход» (1966), «Камень сердолик», «Судьба» (1972), «Порог любви», «Имя твое» (1977), «Отречение» (1987—90), повести: «В старых ракитах», «Черные птицы», «Тайга», «Полуденные сны», «Шестая ночь», сборники рассказов «Любовь человеческая», «Улыбка ребенка», «День смятения» и др.

В произведениях Проскурина отражен сложный, созидающий и героический путь русского народа на протяжении всего трагического ХХ в.: духовный поиск русского человека на своем историческом пути, его стремление к созданию новых форм социального обустройства общества. Центральной темой его творчества стала Великая Отечественная война 1941—45, ее влияние на нравственное самосознание народа, укрепление патриотизма и духовной силы. Особый этап творчества Проскурина представляют его произведения последнего периода после распада Советского Союза. Романы «Седьмая стража», «Число зверя», книги повестей и рассказов «Азъ воздам, Господи», «Мужчины белых ночей», публицистические статьи и очерки характеризуются углубленным философским и психологическим проникновением в самые трагические противоречия, доходящие до хаотического состояния и распада в русской жизни послеперестроечной России, тяжко обретающей свой насильственно обрубленный исторический путь.

Шевцов И.

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа - http://www.rusinst.ru

ПРОСКУРИН Пётр Лукич (22.01.1928, пос. Косицы, Брянская обл. — 26.10.2001, Москва). Вырос в крестьянской семье. Когда фашисты захватили родные места, отец Проскурина стал сельским старостой. Позже он отступил вместе с немцами. После освобождения Брянщины наши поторопились мать Проскурина вместе с детьми повести на расстрел. Спас Проскурина от гибели случайно проезжавший мимо руководитель района. После войны работал в колхозе. В 1950 году был призван в войска ПВО. Почти вся служба прошла в подмосковном Реутово. Тогда же под псевдонимом Павел Росин опубликовал первые (правда, очень слабые) стихи в окружной газете «Красный воин». Демобилизовавшись в 1955 году, отправился сначала к тёте в Грозный. Но на юге он так и не прижился, поэтому вскоре завербовался на Камчатку, где три года крутил баранку в северных леспромхозах. В 1957 году по пути на Брянщину остановился в Хабаровске, где случайно ему попалась редакция журнала «Дальний Восток». Видно, это был знак свыше. Дело в том, что домой Проскурин возвращался не с пустыми руками: в чемодане лежали бумаги с текстами нескольких рассказов и черновики романа. Первым читателем рукописей стал Сергей Рослый. По его протекции один из рассказов — «Цена хлеба» появился в 1958 году на страницах газеты «Тихоокеанская звезда». Но Рослый считал, что Проскурин должен всё бросить, чтобы прежде всего дописывать роман. В Хабаровске через полгода ждали знаменитостей из московских журналов. Как полагал Рослый, рукопись Проскурина будет в жилу. Так оно и оказалось. Дементьев, представляя в Хабаровске интересы «Нового мира», признал, что для его журнала проскуринское сочинение ещё не дотягивает, но местных издателей оно даже очень может заинтересовать. И уже в 1960 году в Хабаровске читатели получили первую книгу Проскурина. Она называлась «Глубокие раны» и рассказывала о партизанском движении на Брянщине. Естественно, автор в этом произведении о многом умолчал. Всю правду о своём отце он боялся рассказать вплоть до самой смерти. Пока издатели набирали и верстали первый роман, Проскурин вчерне завершил второй. Это уже была книга о жизни камчатских лесорубов «Корни обнажаются в буре». Ею сразу заинтересовались московские издатели. Роман вышел в 1962 году. Но теперь писатель услышал не только похвалы. Больше всех его принялся громить Г.Бровман. Тем не менее в том же 1962 году писателя приняли на Высшие литкурсы в Москве. Через два года, окончив курсы, он уехал в Орёл, где жил вплоть до 1968 года. В Орле Проскурин задумал свои главные романы о Захаре Дерюгине, которые в конечном счёте вылились в трилогию «Судьба» (1972), «Имя твоё» (1977) и «Отречение» (1987 — 1990). В начале 1980-х годов Проскурин написал три повести «В старых ракитах», «Полуденные сны» и «Чёрные птицы», в которых писатель ярко показал, как в общественном сознании обострялся кризис. В перестройку чуть ли не каждая статья Проскурина вызывала шквал откликов. Он первым заявил о ненормальной ситуации с «толстыми» журналами, которые, в какой-то момент утратив всякий интерес к текущему литпроцессу, увлеклись републикациями эмигрантских сочинений и архивными публикациями. Проскурин это увлечение сравнил с некрофилией. Естественно, либеральная критика тут же упрекнула писателя в агрессивном невежестве. Хотя доля правды в размышлениях Проскурина, несомненно, была. Позже, на излёте перестройки писатель удивился, почему вдруг в прессе стали стесняться слова «коммунист». Это уже потом выяснилось, что верхушка партии, предвидя крах господствовавшей тогда идеологии, вовсю готовила себе запасные аэродромы и пыталась навязать обществу иную лексику. Гнев ультрарадикалов вызвали и рассуждения Проскурина в 1988 году о Сталине. Проскурин тогда сказал: «В литературе и искусстве сейчас модно обращаться к фигуре Сталина. Но моё убеждение, за такие колоссальные фигуры, как Сталин, должны браться люди огромного художественного дарования, типа Шекспира или Достоевского. Только тогда художники смогут в трагической, разрушительной личности Сталина выявить созидательные для времени моменты и параллельно увидеть все те тенденции, которые нёс этот образ» («Книжное обозрение», 1988, 22 января). В 1995 году Проскурин опубликовал роман «Седьмая стража». Как считает Николай Федь, «в «Седьмой страже» тесно переплелись, смешались мощные потоки реалистического и фантастического, образуя фантасмагорию. Именно здесь автор пытается выявить глубинные причины неприязни стоящих над русским народом правителей всех мастей к слову «русский» и особую, почти зоологическую ненависть к нему разноплеменной литературной братии, выбравшей для обеспечения своей затратной и прожорливой жизнедеятельности именно русский язык, но и на дух не принимающей слово «русский». Последним романом писателя стала книга «Число зверя». Герой Социалистического Труда (1988). Лауреат Госпремии России (1974) и Госпремии СССР (1979). В 2000 году стал почётным гражданином Орла.

Вячеслав ОГРЫЗКО

Петр ПроскуринФото Виктора Миненкова.

Проскурин Петр Лукич (1928 - 2001), прозаик.

Родился 22 января в поселке Косицы Севского района Брянской области, в крестьянской семье. Детские и юношеские годы прошли в родном селе, во время Отечественной войны оккупированном фашистами (1941 - 43). Несмотря на юный возраст, партизанил.

В послевоенные годы, до призыва в ряды Советской Армии, работал в колхозе. Военную службу (1950 - 53) проходит на Дальнем Востоке, где остается после демобилизации, работает сплавщиком, лесорубом, шофером. Здесь начинается его литературная деятельность.

Первые рассказы были опубликованы в газете "Тихоокеанская звезда" и журнале "Дальний Восток" в 1958. С 1957 по 1962 живет в Хабаровске. В 1960 пишет рассказы, вошедшие в сборник "Таежная песня", и роман "Глубокие раны". В 1961 - "Цена хлеба" (повести и рассказы).1962 - "Корни обнажаются в бурю" (роман) и "Роса на рельсах" в Библиотечке дальневосточного рассказа.

В 1962 - 64 учится в Москве на Курсах повышения квалификации при Литературном институте им. М. Горького. В 1964, окончив курсы, поселяется в Орле. Пишет и публикует романы "Горькие травы" (1964) "Исход" (1966), "Камень сердолик" (1968). Выходят в свет сборники повестей и рассказов: "Любовь человеческая" (1965), "Тихий, тихий звон" (1970),"Шестая ночь" (1970), "Снова дома" (1970), "День смятения: Избранное" (1971), "Черта" (1972)

С 1968 Проскурин живет в Москве. В 1971 году вступает в КПСС. Становится лауреатом Государственной премии РСФСР и СССР в1974 и 1979 гг. Награждался орденами: Ленина, Трудового Красного Знамени, "Знак Почета".

В 1970 - 80 были опубликованы такие произведения писателя, как: "Судьба" (1972), "Имя твое" (1977), "Черные птицы" (1983), "Порог любви" и "Тайга" (1985). Последний роман писателя - “Число зверя”.

Использованы материалы книг:

Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.

Писатели Москвы. Биобиблиографический справочник. Составители: Е.П.Ионов, С.П.Колов. М. 1987

Проскурин Пётр Лукич [22.1.1928, с.Косицы Севского р-на Брянской обл. — 26.10. 2001, Москва] — прозаик.

Проскурин родился в крестьянской семье. «Самые ранние впечатления детства, — вспоминал он, — неохватный разлив весенних или летних полей, цветущие в высоких, прохладных травах луга, ручей, за ним вставал сухой, звонкий, дубовый лес». Природа средней России, трудная крестьянская работа, рассказы бабушки о домовых, ведьмах, несчастных сиротах и добрых королевичах формировали поэтическое отношение мальчика к миру. Оно обрело трагическое звучание в годы Великой Отечественной войны, когда подростку пришлось в 1941-43 пережить все ужасы фашистской оккупации, видеть в непосредственной близости страдание и смерть. Позднее эти страшные впечатления найдут свое воплощение в его романах о войне. «Я тщательно смог их выписать только потому, — замечал Проскурин, — что сам умирал не однажды. Смерть невозможно описать, если ты не умирал сам» (Огонек. 1979. № 47. Нояб.). С 14-летнего возраста Проскурин начинает писать стихи, занимается стихосложением около 20 лет, по собственному признанию, «уже методически, тупо, находя какое-то мрачное, болезненное наслаждение от самого процесса писания» ([Подборка стихов П.] // Огонек. 1979. № 20). До 1950 Проскурин работает в колхозе.

С 1950 по 1953 служит в армии, в газете Московского военного округа «Красный воин» публикует некоторые стих, под псевдонимом Павел Росин. В это время пишет поэму «Пути-дороги», которая позднее легла в основу романа «Глубокие раны». После демобилизации Проскурин уезжает на 3 года «по оргнабору рабсилы» (организованный набор рабочей силы) на Камчатку, работает на лесосплаве, лесоповале, заканчивает курсы шоферов.

С 1957 по 1962 живет в Хабаровске, знакомится с литературной жизнью Дальнего Востока, встречает С.Л.Рослого, опытного журналиста, который поддерживает начинающего писателя, помогает ему в творческой работе. В газете «Тихоокеанская звезда» в 1958 появляется в печати рассказ Проскурина «Цена хлеба». Рассказ был написан в условной манере с некоторыми элементами дидактики, хотя в нем удачно соединялись и наблюдения автора, недавно еще работавшего лесорубом, и воспоминания о войне.

С 1960 в Хабаровске регулярно начинает публиковать прозу. У Проскурина выходит в свет первый роман о молодых подпольщиках «Глубокие раны» (1960), сборник рассказов «Цена хлеба» (1961), «Роса на рельсах» (1962). В Хабаровске Проскурина принимают в члены СП СССР, посылают учиться в Москву на Высшие литературные курсы. За время учебы на курсах (1962-64) Проскурин завершает работу над романом «Горькие травы», где преобладал критический взгляд на развитие послевоенного хозяйства в стране. Безрезультатно пытается его опубликовать в московских журналах. При помощи писателя А.Иванова он опубликован в журнале «Сибирские огни» (1964).

С 1964 по 1968 живет в Орле, затем переезжает в Москву, некоторое время работает спецкором в газете «Правда», сотрудничает в журнале «Дальний Восток», «Сибирские огни», «Москва», «Огонек», «Наш современник», «Молодая гвардия» и др.

Произведения Проскурина 1960-х тематически распадаются на два потока. Один связан с изображением военного времени («Глубокие раны», «Исход», 1966, и др.), другой посвящен осмыслению совр., послевоенной жизни («Корни обнажаются в бурю», 1962; «Горькие травы», 1964). Объединяет эти темы в творчестве Проскурин образ художника, пытающегося примирить современную обытовленно-прагматическую жизнь с мучительной памятью о военном прошлом («Камень-сердолик», 1968). Героям Проскурин присущи лучшие черты, воспитанные той эпохой: уважение к духовному и физическому здоровью, способность к активным действиям, всегда приносящим результат и пользу, интерес к общественным процессам, уважение к черновому труду, брезгливость к эгоизму и нарочитому эстетизму. Главным героем, как правило, был человек трудной судьбы, мятущегося характера, поставленный жизнью перед трудным, порой невозможным выбором.

Проскурин как писатель-романист начинал в русле шолоховской традиции. Его прозе было свойственно неторопливое, эпическое течение, внимание к быту, деталям, яркому, колоритному слову. Начиная с повести «Тайга» (1967) в прозе Проскурина ощущается появление новых стилистических возможностей, связанных с традициями Л.Леонова. Со страниц «Тайги» исчезает буйство красок, свойственное ранним произведениям Проскурина, становится меньше массовых сцен, внутри которых нередко разрешался конфликт, усложняется композиция, вводится элемент притчи. Два человека — добродушный рабочий Рогачев и замаскированный под «наполеончика» бухгалтер Горяев, несовместимые по психологическим типам и нравственным установкам, попадают в чрезвычайные обстоятельства. Действие повести развивается в снежном пространстве тайги.

Подобное сосуществование человека-творца и его антипода Проскурин считает извечным законом равновесия в народной жизни, а «открытие противостояния» связывает с героями романа Л.Леонова «Русский лес» Вихровым и Грацианским (см. об этом: Проскурин П. Живая вода // Молодая гвардия. 1969. №5). Этот принцип противостояния лежит в основе многих произведений Проскурина, несущих отсвет философской прозы («Камень-сердолик», «Тайга», «Шестая ночь», «В старых ракитах», «Черные птицы»). Тот же структурообразующий момент обнаруживается и в самом известном произведении Проскурина — дилогии «Судьба» (1972) и «Имя твое» (1977). Действие романов формируется вокруг двух полярных образов — Захара Дерюгина и Родиона Анисимова. Но если Захар спокойно существует без Анисимова, то последний — подобно леоновскому Грацианскому — неумолимо преследует Захара, в этом злом преследовании сосредоточивается весь смысл жизни Родиона Анисимова. События, в которых участвуют герои, разворачиваются на большом хронологическом отрезке советской истории — от эпохи массовой коллективизации до 1970-х.

В «Судьбе» и «Имени твоем» Проскурин совместил и попытался синтезировать все свои предыдущие творческие поиски. Не случайно В.Чалмаев главной особенностью Проскурина-художника считает «возвращение к особому кругу тем, в знакомую уже читателю среду нравственных искании» (Чалмаев В. Сотворение судьбы. С.155). В дилогии представлены фрагменты и деревенского, и производственного, и военного, и исторического романа, и даже романа о космонавтах. Здесь, как и в более ранних произведениях Проскурина, появляется образ Сталина, который, по собственному признанию писателя, стал «объектом пристального, даже в чем-то болезненного исследования». Стиль романа неровный, импульсивный, соединяет и конкретное вещественное описание, жанровые сцены, и картины символического звучания. Перипетии судьбы Захара Дерюгина, прошедшего коллективизацию, войну, плен, лагеря, история жизни его родственников, знакомых, односельчан и врагов являются отражением сложной, многоликой народной жизни, которая в борениях и страданиях побеждала злой Рок. Проскурин утверждал мысль о том, что «всему началом был народ — бесконечный, беспредельный, со своей неистребимой жизнестойкостью и неисчерпаемый, несущий в себе прямую тайну жизни, творящий вечные законы и непонятный» (Наш современник. 1982. №6. С.76). Этот пафос, столь характерный для литературы 1970-80-х, был скрытой оппозицией власти и отражал надежду на изменение жизни, на спасение, веру в неизбывные силы народа, который, пробудившись, все исправит и поставит на свои места. Критика благожелательно встретила романы Проскурина, считая главной заслугой автора создание образа Захара Дерюгина, которого называли «мужицким Прометеем», «олицетворением самого корня жизни», «магнитом, притягивающим все самое ценное, трудовое, человеческое», «глубинным русским характером» и т.д. Н.Пашкевич считал, что «Захар Дерюгин должен превратиться, по существу, в символ мощи и неистребимости народного духа», хотя критика удивляло какое-то «стихийное самовозгорание страстей героя» (Литературное обозрение. 1973. №1). Др. критики высказывались и о том, что «социальный конфликт предстает у Проскурина следствием витальных увлечений: воли к власти, телесных страстей», а философия народа подчинена «зоологическим детерминантам» (Ермолин Е. Сокровенная языческая тайна, или Зверь на котурнах // Нева. 1988. №11).

В 1987 появляется в печати 1-я книга, а в 1990 — 2-я книга романа «Отречение». Хотя в романе действуют многие герои, знакомые по предыдущим произведениям, это уже другое повествование о других людях, других временах. Роман посвящен эпохе «застоя», отмеченной разгулом лжи, фарисейства, фальши, бюрократического и партийного всевластия. Роман, по отзывам критики, перегружен излишними деталями и подробностями, не выстроен композиционно, излишне публицистичен. Заканчивается роман утверждением: «Быть русским не только право. Жизнь — обязанность. Нам всем сейчас надо крепко держаться».

В последние годы жизни Проскурин пишет рассказы, роман «Число зверя» о брежневских временах, повесть «Молитва предчувствия» (2001) об отношении творческой личности к православию.

Т.М.Вахитова

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 3. П - Я. с. 141-143.

Далее читайте:

Юрий БОНДАРЕВ. Памяти Петра Проскурина.

Анна ФЕДОРОВА. "Что делать?" и "Кто виноват?". Ответы на вечные вопросы Игоря Аверьяна и Петра Проскурина. (журнал "МОЛОКО").

Анатолий ПАРПАРА. Я прожил много жизней в своих книгах. Последняя беседа с Петром Проскуриным.

Русские писатели и поэты (биографический справочник).

Сочинения:

Глубокие раны: Роман. — Хабаровск, 1960;

Цена хлеба. — Хабаровск, 1961;

Корни обнажаются в бурю: Роман. — М., 1962;

Горькие травы: Роман. — М., 1964;

Исход: Роман. — М., 1967;

Камень сердолик. — М., 1968;

Шестая ночь. — М., 1970;

Черта. — М., 1972;

Судьба. — М., 1973;

Имя твоё. — М., 1978;

Собрание сочинений: В 5-ти т. — М., 1981 — 1983;

Чёрные птицы. — М., 1983;

Порог любви. — М., 1986;

Отречение. — М., 1997;

Азъ воздам, Господи: Рассказы. — М., 1998;

Зов вершин. — М., 1998;

Число зверя. — М., 1999.

Собр. соч.: в 5 т. / вступ. статья В.Чалмаева. М., 1981-1983;

Избранные произведения: в 2 т. М., 1976;

Полуденные сны: повести и рассказы. М., 1985;

Порог любви: повести. М., 1986;

Отречение. Кн.1 // Москва. 1987. №9-10;

Отречение. Кн.2 // Москва. 1990. №7-9;

Седьмая строка // Роман-газета. 1995. №21-22;

Молитва предчувствия // Наш современник. 2001. №5.

Литература:

Шагалов А. Пётр Проскурин. — М., 1979;

Огрызко В. Человеку необходима надежда: [Беседа] // Книжное обозрение. — 1988. — 22 января;

Огрызко В. Судьбы народные // Красная звезда. — 1984. — 6 апреля;

Казак В. Лексикон русской литературы ХХ века. — М., 1996;

Вахитова Т. // Русские писатели, ХХ век. — Ч. 2. — М., 1998;

Майданюк П. Философско-публицистические аспекты в прозе Петра Проскурина. — М., 1998;

Ланин Б. // Русские писатели 20 века. — М., 2000.

Чалмаев В. Сотворение Судьбы. Творческий путь П. Проскурина. М., 1983.

Шагалов А. Пётр Проскурин. М., 1979;

Чалмаев В. Сотворение Судьбы. М., 1983;

Горбачев В. Жизнь охватить духовным взглядом // Горбачев В. Постижение. М.; 1989. С.100-139.

Читать онлайн книгу Исход (часть 1)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Назад к карточке книги

Петр ПроскуринИсходРоман

Посвящается Лиле

Роман о подвиге народном

Освобожденная весной 1943 года Брянщина, родина Петра Проскурина, где будущий писатель, в то время тринадцатилетний подросток, пережил фашистское нашествие, являла собой картину необыкновенную. Минные поля вокруг лесов и городов, пепел на месте деревень, тысячи лесных землянок, разбитая немецкая техника у железнодорожных насыпей и на проселках – все говорило о бушевавшей здесь военной грозе, о мужестве непокоренного народа. Тут, казалось, сама земля, переполненная гневом, горела под ногами оккупантов.

История родного народа – священное достояние художника. Но прежде чем прикоснуться к этой, вероятно, самой заветной странице своей жизни, Петр Проскурин прошел много иных, трудных, нетореных дорог, многое сделал, философски углубляя видение мира и усиливая художественное «оснащение» своего яркого дарования. После войны он служил в армии (тогда же им были написаны первые стихи для армейской печати), затем поехал на Камчатку, работал там сплавщиком, лесорубом, шофером в леспромхозе. Годы жизни на Дальнем Востоке, в Хабаровске, учеба на Высших литературных курсах в Москве были временем напряженной творческой работы. В 1960 году вышли первые книги писателя – роман «Глубокие раны» и сборник рассказов «Таежная песня». Вслед за ними появились и новые рассказы «Цена хлеба» (1961) и новый роман «Корни обнажаются в бурю» (1963).

В 1964 году П. Проскурин опубликовал роман «Горькие травы», принесший ему заслуженный успех у широкого читателя. В этом романе о жизни страны в первое послевоенное десятилетие талант писателя раскрылся лучшими гранями – силой и цельностью патриотического чувства, мастерством в изображении острых общественных конфликтов. В характерах, полных мужества и внутреннего благородства, писатель выразил всю свою горячую, выросшую еще в суровых испытаниях детства, любовь к героям «партизанской земли» – Брянщины и Орловщины.

Роман «Исход» – эпопея борьбы и подвигов партизан, подпольщиков, воссоздающая в монументальной реалистической форме яркие характеры и судьбы героев Великой Отечественной войны.

В центре произведения отряд капитана Трофимова. Вырвавшись осенью 1941 года с группой бойцов из окружения, Трофимов вместе с секретарем райкома Глушовым создает крупное партизанское соединение. Общая опасность, ненависть к врагу собрали в глухом лесу людей сугубо штатских – и учителя Владимира Скворцова, чудом ушедшего от расстрела, и крестьянку Павлу Лопухову, потерявшую в сожженной фашистами деревне трехлетнего сына Васятку, и дочь Глушова Веру, воспитанную без матери, девушку своенравную и романтичную. Писатель внимательно прослеживает духовное развитие, становление каждого героя, создает колоритный портрет сражающегося народа. Походы, временные неудачи, ожесточенные бои, диверсии, подвиг Скворцова, ценой мук и смерти своей увлекшего фашистов на ложный путь, – все это этапы сложной непрерывной борьбы.

Мы видим в романе не механическое скопление одиночек, подавленных обстоятельствами, а народные массы, связанные всепроникающими узами патриотизма, ощущающие себя хозяевами родной земли. В сознании читателя останется образ Павлы, вдохновившей людей на решительный прорыв блокады в момент, когда, казалось, иссякли в них воля и мужество, трогательная любовь Скворцова и Шуры, раскрывающая красоту и благородство народной души. Запомнится комиссар Глушов. Именно он острее всех осознал патриотизм как «глубинно-цементирующую силу», перед которой выглядит ничтожной вся изуверская философия нацизма, воплощенная в коменданте Зольдинге. Зольдинг терпит крах в поединке и с человеком-легендой Трофимовым, и с живой частицей России – Скворцовым и с Павлой, заслоняющей в трагический миг Трофимова.

Время стерло многие внешние следы суровой битвы в лесах Брянщины. Оползли и сравнялись с землей, заросли воронки, траншеи, весенние воды смыли и унесли пороховую гарь, Роман П. Проскурина – многоплановое, исполненное летописной силы произведение, повествует о духовном богатстве героической эпохи, о бессмертном подвиге во имя советской Родины. Во имя будущего.

В.Чалмаев

IНачало

1

Лист кружится, падает медленно – сбитый взрывом, опаленный по краям, ложится мягко и бесшумно, и дорога в том месте, где стоял несколько минут назад старый клен, вся изрыта. А клен, крепкое еще дерево, лежит, вырванный с корнем и отброшенный – в поле наискосок от дороги, пропаленной зноем. Сухо, пыльно, пыль на губах – сентябрь, но пока жарко, и пшеничные поля кругом в желтых крестцах. Водонапорная башня железнодорожной станции одиноко и серо торчит за пригорком, самолеты на время исчезли, ползут подводы с детьми, машины, две, перевернутые вверх колесами, горят черными густыми кострами.

Они уже поднялись на пригорок, дорога здесь разворочена; не сговариваясь, они пошли полем.

На станции тишина, полуразваленные здания после очередного налета еще дымились, людей не было видно. Только группа солдат исправляла железнодорожное полотно; временами то один из них, то другой поднимал голову, осматривая небо. А к станции все подходили и подходили обозы, рассасываясь по окрестным садам, палисадникам, полуразрушенным зданиям, – ждали темноты. В тупике разгружался военный эшелон – по шатким подмосткам сводили упиравшихся лошадей.

– Володя, ты что-нибудь понимаешь?

– Ты ничего не забыла? Теплые вещи не забыла? – вместо ответа спросил он ее. – Скоро зима, на Урале холодно.

– Теплую кофту? Да, я взяла… она, кажется, на самом верху в чемодане… Да, да… я вспомнила, она лежит сверху. Послушай, Володя, а ты? Как же все будет?

– Мне уже пора возвращаться.

– Зачем только ты согласился… Я знаю, я не то говорю, – торопливо добавила она, глядя на его лоб, на сдвинутые светлые брови. – Но ты береги себя, слышишь? Хочешь, я тоже останусь? – сказала она отчаянно. – Хочешь?

– Не глупи, – ответил он тихо, теряясь перед этим неожиданным порывом. – От состава не отстань, на станциях за кипятком не бегай. Кого-нибудь из ребят проси. Знаешь ведь, сейчас никакого расписания.

– Хорошо, давай простимся, Володя. Тебе пора…

Она отвернулась от него и заплакала.

– Не плачь, – сказал он, глядя на станцию, на горизонт за нею. – Не плачь, – повторил он, с усилием разжимая стиснутые зубы. – Мы еще встретимся. Пиши.

– И ты пиши.

– Вот увидишь, мы очень скоро встретимся, и будет светлый день, такой снежный, белый. У тебя замерзнут руки, и ты будешь хлопать варежками.

– А ты будешь в полушубке и в валенках, – подхватила она с усилием его игру. – Побежишь мне навстречу – ты смешно бегаешь.

– Да, я буду в полушубке и в валенках. Только я никуда не побегу. Буду стоять и ждать, пока ты подойдешь, ты будешь в толстом теплом платке.

– Это смешно?

– Что?

– Что я буду в толстом платке?

– Очень смешно. В толстом платке, с огромной головой.

– Правда, Володя, это очень смешно, когда с огромной головой. А ты, значит, будешь стоять на одном месте?

– А зачем мне бежать?

– Действительно, зачем тебе бежать? Ну, все, Володя, – выдохнула она из себя воздух. – Иди, иди! Тебе еще нужно найти своих. Смотри, пиши мне. Иди.

– Лида…

Он быстро и сильно прижал ее к себе, поцеловал в солоноватые горячие губы. Это было все. – Она поняла и снова заплакала.

– Иди, – сказал он.

– Володя…

Она уходила с пригорка, и сильный ветер прижимал платье к ее ногам, она была в сапогах и в сером жакете, жакет был ей длинноват. «Я должен ее догнать, – подумал Владимир тупо, до рези в глазах всматриваясь в ворот ее серого жакета. – Ну, хорошо, я ведь ее совсем не знал до сих пор, да и потом все это ерунда теперь, кто кого знает, не знает, к черту пошлет, к сердцу прижмет. Ведь все равно мне оставаться. Оставаться. Зачем оставаться? Что это изменит? Какая из меня власть?»

«Власть остается на своих местах до отхода регулярных частей…»

А раньше он даже считал Лиду суховатой, и вот сейчас она уезжает, а он возвращается в Филипповку.

«Власть остается на своих местах до отхода регулярных частей…»

«Секретарь сельсовета… Ну и что? Это же не танк и не орудие. Да и какой он секретарь – Владимир Степанович Скворцов? Он – учитель, белобилетчик, и все потому, что его угораздило свалиться с ракиты еще мальчишкой…»

Лида так и не оглянулась, он шевельнул пальцами, пальцы были как деревянные. Он еще постоял и пошел обратно, загребая носками сапог сухую пыль. Получасом позже он был уже далеко в поле, пошел прямиком и за поворотом на Филипповку сразу же оказался в огромном стаде коров, куда он ни глядел – волнистая рябь пегих, белых, бурых, черных спин, рога, хвосты, уши, опавшие бока, рев и сап. Коровы жались друг к другу, обходя его стороной, поднимая густую пыль, вместе со стадом на него надвинулось душное горячее марево, лицо и грудь сразу взмокли.

– Дела, поглядишь… – пробормотал он, растерянно оглядываясь, отыскивая, в какую сторону выбраться. – Откуда их нанесло?

Он угрожающе махнул рукой, закричал на тупорогую бычью морду, лезшую прямо на него, и встревоженно поднял голову: в густом реве стада он услышал далекий, прерывистый гул самолетов. За пылью ничего не было видно, мимо него верхом на корове проехал сухонький старичок с длинной трубкой в зубах, – Владимир протер глаза, изумленно поглядел ему вслед. Гул накрыл неожиданно, и Владимир бросился в сторону от дороги в поле, упал ничком под первый крестец и сжал голову руками – он еще не мог привыкнуть к дикому реву неба. Это длилось всего несколько секунд. Он поднял голову. Самолеты шли низко, по полю мчались их огромные тени, один из них черно мелькнул по солнцу, и сразу же стали рваться бомбы. Они рвались в самой середине стада, с раздирающим уши грохотом. Коровы, высоко задирая головы, мчались по полю, а самолеты уже заходили опять, и опять рвались бомбы, и коротко стучали пулеметы, и потом уши у Владимира словно заткнуло плотной сухой пробкой, и он подумал о Лиде, перед ним мелькнул ее серый жакет. Он, пошатываясь, встал и никак не мог понять, что вокруг происходит и где он, и долго мотал головой, стараясь освободиться от непривычной давящей тишины в ушах. «Фу, черт!» – выругался он, когда из ушей словно потекла тяжелая тишина и опять донесся рев, грохот и треск. Он оторопело попятился: прямо на него скачками неслась красная, с рогами вразлет, корова. Корова вкопанно, с маху остановилась перед ним, шумно пахнула ему в лицо горячим воздухом и метнулась дальше, отставив хвост. Он оглянулся и увидел сухого старика, с трубкой в зубах, которого видел совсем недавно верхом на корове. Старик сидел, опершись о землю обеими руками.

Владимир наклонился к нему, молча разглядывая его мягкие кожаные сапоги, матерчатые штаны на тонких старческих ляжках, вздрагивающие темные щеки, низкий лоб и маленькие, еще бессмысленные глаза. И обкуренную трубку в зубах.

Владимир сел на колкое жнивье и засмеялся, неловко закидывая голову назад. Трубка в зубах у маленького старика зашевелилась, он поднял руку, взял трубку, поморгал и спросил:

– Ты чего?

Новый приступ смеха заставил старика заерзать:

– Тю-тю! Ты чего, родимчик схватил? Холера ты, холера! – ругался старик, оглядываясь по сторонам и ища глазами. За спиной у него болтался холщовый мешок с большим, перегнутым вдвое хохолком. – Зорька! Зорька! Зорька! Ах, чтоб тебя заненастило!

– Ты кого зовешь? – спросил Владимир, и старик на минуту умолк, посмотрел на Владимира и зло сплюнул:

– А тебе что? Ее, проклятую, на чем я теперь поеду? У меня ноги порченые, двух верст не ушагаю. Зорька! Зорька! Зорька! Ах, дура-корова, сколько с ней мучился, пока приспособил! – Он, кряхтя, поднялся.

– Вы откуда, отец?

– Гомельщане, переверни тебя в три погибели! – Старик покосился на небо. – Силен, вражья душа! Как ястреб на курочку – хап, хап! Месяц целый долбит и долбит, мы туды, и он туды, мы сюды, и он сюды.

Старик шагнул к Владимиру, остановился над ним.

– Так-то нас учить, милый. Он долбит, а ты сидишь ржешь. Дурак, чего ржешь жеребцом?

– Я?

– То оно и есть – ты. – Старик рассерженно обдернул на себе рубаху.

– Так на корове…

Старик отвернулся, он не желал больше терять времени, сунул в зубы трубку и вприпрыжку кинулся, куда-то в сторону.

Солнце садилось, и над полями и дорогами начинало гаснуть небо, из оврагов и канав сочились легкие сумерки, и оттуда, где была станция, донесся короткий гудок паровоза.

2

– Ну, что, проводил? Все в порядке?

– Не знаю. Ночью должны отправить. Чего мы-то сидим?

– Армия пойдет, и мы пойдем.

– А успеем?

– Народ не бросишь, Владимир Степанович. Вот и мне пришлось на старости лет в начальстве походить.

– Вчера Киевским шляхом всю ночь войска шли.

– У нас беженцы опять. Все село забито, хоть разорвись, – детишек кое-как разместили, взрослые во дворах, в сараях.

– Пока ночи теплые, ничего.

На завалинке у избы Егора Ивановича Родина сухо, кусты сирени совсем закрыли окна. В той стороне, откуда должна была взойти луна, небо засветилось, и тень от избы взгорбилась далеко на дороге. Безветренно, запах дыма тянет со всех концов – беженцы варят похлебку, устали за долгий тяжелый день, голодные ребятишки никак не могут угомониться.

– Страдает народ, – сказал Егор Иванович, прислушиваясь. – А уж чем детишки-то виноваты? Вот Юрка, шельмец, ушел к тетке в Черный Лог. Не хочу его оставлять; скоро шестнадцать парню. Завтра должен вернуться. А лошадь с телегой у меня во дворе – держу на всякий случай.

– Четыре ноги, одна голова… Далеко ускачем.

Становилось прохладнее, Егор Иванович курил, и махорка в самокрутке горела с легким треском. На улицах села слышался говор, огней не видно – запрещено, да и боялись: сверху то и дело слышится гул, иногда можно различить в ясном звездном небе темные скользкие тени самолетов.

Кто-то из мальчишек, задыхаясь от бега, неожиданно вывернувшись, влетает на крыльцо:

– Дядя Егор! Дядя Егор! Наши войска опять пошли. Страсть. Шляхом идут!

Егор Иванович, докуривая, еще раз затянулся, разглядывая мальчишку, чесавшего от волнения одну ногу другой.

– Это ты, Митек? Так что там?

– Войска, говорю, пошли.

– А, ну ладно, ступай. Тебе спать давно надо. Войско войском, а тебе спать надо. Ступай.

Мальчишка сошел с крыльца, сделал несколько степенных шагов и сорвался в бег, исчез в темноте.

Егор Иванович похлопал себя по карманам, ища спички.

– Давай тащи свое барахло ко мне, – сказал он наконец. – Дождемся зорьки, двинемся. Пойдем посмотрим, – предложил он и первый сошел с крыльца, ступени под ним прогибались, поскрипывали.

Встревоженное село гудело из края в край, хлопали двери, люди стояли толпами, бабы переговаривались через улицу. Беженцы возились у своих телег, машин и тележек, плакали дети, кто-то кого-то потерял и, разыскивая, бегал по селу. Слышался взволнованный женский голос: «Маруся! Марусенька! Маруся!» Ржала лошадь, из-за огородов доносился тяжелый и плотный шум движения большой массы людей, машин, конных обозов, резко и методично, с ровными интервалами пронзительно скрипело тележное колесо. Пахло горелым углем и дымом, знакомое село с улицей, заставленной подводами и грузовиками, с встревоженно движущимися тенями людей, с настойчивым шумом движения, доносившегося со шляха за огородами, вызывало щемящее чувство зыбкости, обреченности и заброшенности. Звезды над селом высыпали крупно. Егор Иванович поглядел на них, задрав голову, и сказал:

– Пойдем, Владимир Степанович, на огороды, надо самим увериться.

Они перелезли через изгородь, прошли по грядкам огурцов и помидоров, потом по картофельной меже к концу огорода, перелезли еще через одну изгородь и вышли на гусиный выгон. Выеденная, выщипанная птицей земля, с жесткой, совсем короткой травой твердо шла под ноги, была непривычно матовой от обильно упавшей росы. За выгоном, за глубокой канавой начинались темные конопляники.

– Хороша конопля уродилась, – сказал Егор Иванович, раздвигая перед собой терпко, почти дурманно пахнущие, высокие и крепкие стебли. – Добро пропадает, как подумаешь.

– В этом году и пшеница хороша, Иванович.

– Как на пропасть. Коноплю брать пора, сыплется.

– Тише, Иванович, шарахнут с дороги, сейчас долго не будут разбираться. Немцы парашютистов забрасывают в тылы.

Скоро они остановились и стали глядеть сквозь поредевшую к шляху коноплю на шумный усталый поток из солдат, орудий, тракторов, конных обозов, кухонь. Всходила луна – огромная, жидкая, она уже показалась на две трети, оторвалась от темного горизонта нижним краем, сразу уменьшилась и поползла в небо. На шляху, перекрывая шум и лязг, кто-то мальчишески звонко, с надсадой, закричал:

– Кирюшкин! Кирюшкин! К комиссару! Э-эй! Степа-анов!

Егор Иванович послушал, как, перекатываясь и замирая, по шляху передавалось разноголосо: «Степанов! К комиссару!» – угнул голову, молча повернул назад.

– Ну, что решаем, Егор Иванович?

– На зорьке двинемся. Юрка иль не поспеет? Жалко парня бросать.

– Придет.

– Придет не придет… Собирай там какие пожитки, приходи ко мне. Чуть развиднеет – тронемся.

В лунном свете лицо у Егора Ивановича голубовато-блеклое, лоб под козырьком фуражки, в тени, белки глаз тоже светятся голубоватой белизной.

Владимир сдернул со стебля конопли высохшую головку, помял в кулаке, на ходу пересыпал с ладони на ладонь, выдувая мякину, и бросил прохладные тяжелые зерна в рот, захрустел ими, во рту стало терпко.

Когда выбрались на край поля к гусиному выгону, Егор Иванович, по-молодому, с ходу перескочив канаву, тут же негромко крякнул и неловко опустился на брозку канавы, нащупывая землю левой рукой.

– Опять в груди зашлось, – тихо сказал он и чуть погодя попросил: – Пересидим чуток, покурим.

– Вот курить-то тебе и нельзя, Иванович. Посиди так.

Владимир сел рядом, опустил ноги в канаву.

– Измажешься, Владимир Степанович. Гуси понасыпали тут.

– Ничего.

Егор Иванович подождал, пока сердце немного успокоилось, достал кисет и закурил. Владимир втянул ноздрями душистый махорочный дым, потянувший по-над землей. Хотелось курить самому, лень было достать папиросы, прикуривать.

– Вот так оно и бывает, – сказал Егор Иванович. – Жили-жили, а теперь? И когда она, жизнь, прошла? То бедность, одна коровенка у батьки, то колхоз собирали, тянулись из последнего, а теперь вот тебе – старость за грудь хватает. Немец идет. Вот ты, Владимир Степанович, человек грамотный, скажи, чего они хотят?

– Кто?

– Немцы. Я говорю: чего хотят? Читаю их листочки – врут, собачьи дети!

– Облегчить нам с тобой, Иванович, бренную жизнь хотят.

– А кто их просил? Нет, ты скажи, кто их просил? Не могу больше, вот точно тебя душат. Накинули петлю и тянут. Все рухнуло, разломилось.

– Ничего не рухнуло, – отозвался Владимир, крепче прижимаясь затылком к земле и шире раскрывая глаза на голубовато-изменчивую большую звезду с неровным острым сиянием. – Ничего не рухнуло, – повторил он, вскакивая и отряхивая брюки.

– Молод ты, Володька. – Егор Иванович не шевелился и лишь густо и часто пыхал дымом, было слышно, как, сгорая, жарко потрескивает цигарка. – Я тебя сопатым знал, а сейчас ты детей учишь, учителем стал. Владимиром Степановичем вон величают. Парнем-то каким тихим был, хоть помнишь?

– Что ты, Иванович, об этом ли сейчас думать? Пошли, Иванович, пора, собраться еще надо.

– Что там собираться. Хлеба да сала кусок, да вожжи в руки. Ах, Юрка, стервец, как вспомню, кожа зудом идет. Ладно, пошли.

– Явится ваш Юрка, куда ему деться, – отозвался Владимир, шагая за Егором Ивановичем по мокрой от росы меже.

3

Владимир подходил к избе Егора Ивановича по тропинке у самых изгородей, за которыми тяжело стояли в полном безветрии старые сады – редкий хозяин не имел в Филипповке сада; сливы, вишни, яблони и груши окружали избы со всех сторон, в урожайные годы с весны Филипповка превращалась в один белый гудящий улей – так много было цвета и пчел. А ближе к осени, если путник подходил к деревне по ветру, задолго обволакивало его тучными медвяными запахами шафрана, бергамота, душистой желтой сливы, фруктов бывало так много, что не успевали ни сушить, ни мочить, ни продавать, и они прели в кучах, расклевывались курами, скармливались свиньям. В такие годы детей почти не видели за столом – они объедались фруктами, маялись животами и опять принимались за свое, выбирая грушу потяжелее, яблоко послаще и порумянее. И сейчас бабы выносили беженцам фрукты ведрами, лукошками, высыпали прямо у костров, на землю, отказываясь от платы, сурово стояли рядом, покачивали головами, глядя, как хватают голодные беженские ребятишки яблоки, тащат ко рту, хрустят и, не доев, засыпают.

– Ешьте, ешьте, люди добрые. Кому беречь?

У Скворцова давно не было ни матери, ни отца, и жил он у старухи, тетки, выходившей его, не раз под горячую руку колотившей, все детские обиды давно забылись, и Владимир шел, взволнованный суровым и скупым прощанием с теткой, она перекрестила его на дорогу:

– Христос с тобой, Володимир. Иди.

Он обнял ее, прижал сухую голову к своему плечу и впервые в жизни узнал, что седые теткины волосы пахнут знойным зверобоем, травой, сохраняющей свою яркость и запах и в сушеном виде и год и два, и от этого неожиданного открытия или оттого, что тетка назвала его по-старинному «Володимир», у него выступили слезы. Он взял давно уже собранный теткой чемоданчик и вышел, и тетка вышла вслед за ним на крыльцо, и он торопливо и молча, боясь вернуться, зашагал по тропинке, чуть ли не в другой конец деревни, к избе Егора Ивановича, председателя Филипповского сельсовета.

Владимир шел опустив голову – было тоскливо и смутно, ему захотелось еще раз взглянуть на здание школы, и он прошел на деревенскую площадь, где был магазин, клуб, школа и сельсовет – все добротной постройки, на кирпичном фундаменте и под железом. Обошел школу со всех сторон, постоял перед дверью и пошел дальше. Недалеко от избы Егора Ивановича его негромко окликнули, он остановился, шагнул в сторону, приглядываясь к неясной женской фигуре. Она поднялась ему навстречу, и Владимир увидел, что на руках у женщины спит ребенок, прикрытый шалью.

– Здравствуй, Павла, – негромко поздоровался он, и женщина спросила:

– Что, значит, тикает Советская власть?

Владимир поставил чемодан и сел на скамью, днем раньше он не стал бы останавливаться, а сейчас вот сел, постукивая носком сапога по чемодану, не зная, что ответить.

Павла присела рядом, стараясь не потревожить спящего сынишку.

– Когда? – спросила она, и Скворцов опять постукал носком сапога о чемодан.

– На заре. Чего ты его на руках держишь? – кивнул он на Васятку.

– Боязно оставить. Бухает как. Умаялся за день. Три года, а натопается, нашлепается за день, взрослому не приведется стольки! А я пригорюнилась, сижу вот, – сказала она напряженно, не поворачивая головы, – Владимир Степанович, тебя поджидала.

– Зачем?

– Зайди, жутко одной-то, – попросила она.

– Зачем?

– Раньше не спрашивал, сам приходил, не отобьешься.

Он молчал, стало тесно в вороте, он потянул шеей, поднимая подбородок.

– Никто никого не неволил, сами разошлись, тебе ведь одной свободней было, простору хотелось.

– Будет тебе, Володя, старым колоть, зайди.

Владимир молча встал, ногой толкнул калитку и пошел к крыльцу, знакомому с мальчишеских лет, с двумя старыми вишнями по сторонам.

– Жарко, наверное, в избе.

– Нет, я сегодня не топила. Проходи, о притолок не стукнись, запамятовал небось.

Владимир, привычно нагнувшись, вошел из сеней в избу. Окна слабо светились. Павла, тихо двигаясь, положила спящего сынишку на кровать, занавесила окна и зажгла подвешенную на крюк к матице лампу. Медля, стояла с поднятыми, полными, как бы налитыми руками, словно бы поправляя стекло. Опустила, прошла по избе, бросила косой взгляд на Васятку, – из-под шали высунулась ножонка с кургузыми грязными пальцами. Подошла и села рядом с Владимиром на лавку с построжевшим смуглым лицом, задумчивая.

– Значится, вот так и будет теперь наша жизнь, Володенька? – Она дрогнула плечами, ладной прямой спиной и сжала руки коленями – тонкий ситец юбки туго обтянулся. – А я бы тебе сказала: хоть ты и грамотный, а бабы понять не можешь. Да и то, тут грамота не к слову, при чем она тут, грамота? Все вы, мужики, одинаковы, бабьего нашего вам не понять. Молчишь, Володенька свет Степанович? Ну, молчи, молчи, сделанное теперь не переструнишь по-новому. – Павла подняла голову, тихая понимающая улыбка змеилась по ярким губам, припухшим и чуть загнутым вверх. Глаза, горячие, длинные и черные, – редко встречались такие глаза у местных женщин, и шея, от смуглоты теплая, – все было знакомо Владимиру, и все было теперь чужим. «Зачем только согласился войти в избу?»

– Ты вот молчишь, – опять раздался голос Павлы. – Ты вот молчишь, а мы, чует сердце, в остатний раз говорим и не увидим больше один другого. Я, может, не желаю, чтобы ты плохое обо мне думал, хочу, чтоб понял ты, Володенька, голубок…

– Приговариваешь, как цыганка…

– А может, цыганка и есть, Володенька. Я одно хочу тебе сказать, я по тебе не сохла, так казнила себя, Володенька. Думала, волю себе давала, да нет, казнила себя, Володенька любый, себя. Свободной жизни хотелось, простору, оттого и чистоту твою не оценила, так, думаю, глупенький, молоденький, будет ходить за мною телком, руки свяжет. Я ведь порченая уже была, все чего-то другого хотелось, нравилось мне вашим братом вертеть, оттого и оттолкнула тебя, Володенька, уж не сердись. Жизнь, она сама меня закружила, пока Васятку не родила. Вот когда я опомнилась да пожалела, не об Васятке – вся жизнь моя теперь в нем. О себе пожалела, тебя, может, вспомнила. Ты не всегда ведь такой был, грамотный, с обхождением, здоровкаешься за ручку, а тогда вон за этими окнами, помнишь?

– Павла…

– Да не об том я, ведь не жалюсь тебе, все то быльем поросло, хочу, чтобы обиды на меня не держал не поминал меня лихом, може, видимся в остатний раз, Володенька милый.

– А я и не держу, – с усилием сказал Владимир, снова поднялось мужское давнее на нее зло, когда ему так грубо предпочли другого, да и не одного. Павла словно смеялась над собой и над всей деревней. А ведь и учиться он тогда уехал больше от этого и уже потом, успокоившись, усмехался.

Павла молча следила за ним, беспокойно перебирая ворот мягкой ситцевой блузки. Владимир подошел к спящему ребенку, Павла еще привернула огонь и тоже стала рядом.

– Хороший мальчонка, на тебя похож. – Владимир рассматривал лицо спящего мальчика.

– Я и не скрывала, мой он, Володенька.

– Все шутишь?

Павла тесно прижалась к нему.

– Останься, Володенька, голубок. – Ее пальцы жарко сплелись у него на шее, он поймал их, сжал и отвел с силой. «А почему мне не остаться? – подумал он вдруг лихорадочно. – Почему не остаться, если это, может, последний вечер, час, минута? Может, мы последний раз видимся? И потом, почему я словно оправдываюсь? Перед кем нужно оправдываться? Ведь сейчас больше ничего нет и никого нет. А есть только это, только это… и свое нежелание оторваться».

Все еще не могло успокоиться ее упругое длинное тело, и Владимир, ошеломленный, обессиленный, лежал без мысли, без движения.

– Хорошо, хорошо-то как, господи. Родненький, родненький… Вот бы сейчас бомба сверху упала и чтобы сразу на тот свет, – с силой сказала Павла, все еще не отпуская его и не открывая глаз, и вдруг, сжав до боли крепко его плечи, зашептала: – Володенька, я правду говорю. Останься, к черту их всех, а ты останься. По одному теперь страшно поди.

– Что ты говоришь, Павла, брось.

– Ну чего ты рвешься, Володенька, вон вчера за селом шел один, не успел оглянуться, так надвое и перерубило.

– Нельзя, сама знаешь.

Он думал, что пора уходить, и оттягивал каждую минуту. Он чувствовал своим телом ее руки, плечи, губы, грудь и не мог уйти. Давно уже пора было идти, но он не мог открыть глаз, все плыло и покачивалось. Возможно, он уснул на несколько минут, и Павла в темноте склонилась над ним.

– Мне пора, – сказал он, все так же не открывая глаз, и Павла, упав с локтя ему на плечо лицом, стала целовать его плечо, грудь, руки. Волосы ее рассыпались. – Мне пора, – повторил он, по-прежнему не в силах открыть глаза и пошевелиться.

Павла затихла, всхлипнула. Он повернулся к ней лицом:

– Не плачь, ничего не сделаешь.

– Я не потому, Володенька, не думай. Я по своей доле несчастной плачу.

Она всхлипнула сильнее, обхватила его голову и, жарко целуя в губы, сказала:

– Спасибо, Володенька, спасибо, родненький, век тебя не забуду… Спасибо.

Она целовала и шептала, прижимаясь к нему теснее и теснее, и он, опять весь задохнувшись, не мог уйти и только вытолкнул сквозь стиснутые зубы:

– Ведьма ты, ведьма… Ведьма.

– Пусть, Володенька… пусть, не было бы тебе худо, а мне…

Ушел он от нее перед самым рассветом. Не стал никого будить, прошел во двор к Егору Ивановичу, положил чемодан в подготовленную, смазанную, набитую сеном телегу, лег ничком и сразу уснул. Ему снился лес в бурю, все гремело и вздрагивало, он жался куда-то под ствол старого дуба, и жесткая, с трещинами в ладонь кора мешала ему устроиться как следует. Что-то давило ему на затылок. Он наконец открыл глаза, и руки его сразу схватились за леску телеги: над деревней стоял ровный и сильный гул, порой ясно доносилась чужая речь. Уже начало рассветать.

Владимир выпрыгнул из телеги и заметил в полумраке, на колоде для рубки дров фигуру Егора Ивановича. Старик курил. Владимир подошел и сел рядом.

– Не стал тебя будить, – сказал Егор Иванович. – Видишь, незачем. А ты сам подхватился.

– Да, слышу сквозь сон – ревет, вроде гроза собирается, а я в лесу почему-то. Один. И лежу я на самой земле, глаза у земли, и прямо перед ними, под листом папоротника, пичужка в гнезде. Яйца греет. Серьезно на меня глазом поблескивает.

– Ну, ну…

– Ничего, проснулся вот…

– Слышишь, и на ночь не останавливаются, прямо вперед дуют…

– Развиднеет, пожалуют.

4

Пять ночей и дней в Филипповке было тихо, если не считать, что немецкие интенданты, заглядывая в деревню, увозили отчаянно визжавших свиней, гогочущих гусаков; в случае если слишком возбужденная шумом собака увязывалась с заливистым лаем вслед за автомашиной, следовала автоматная очередь, и собака, изумленно подпрыгнув, успевала грызануть раз-другой пыльную дорогу, и вытягивалась, стекленея глазами, и уже больше не шевелилась. Людей не трогали, и бабы разглядывали немцев из-за плетней, ребятишек на улицу со дворов не выпускали. Фронт погромыхивал все дальше, и мимо деревни часто прогоняли колонны пленных. Преодолевая боязнь, бабы выносили к дороге хлеб и сало и, кланяясь конвоирам, бросали куски хлеба, завернув их в тряпицу, пленным. Молодые, уставшие конвоиры, с засученными до локтей рукавами, с удовольствием хлопали баб по спине и, смотря по настроению, или разрешали передать пленным хлеб, или пугали короткой автоматной очередью, и тогда, теряя узелки с хлебом, все бросались врассыпную, напоминая стадо испуганных гусынь.

Назад к карточке книги "Исход (часть 1)"

itexts.net

rulibs.com : Проза : Советская классическая проза : Исход : Петр Проскурин : читать онлайн : читать бесплатно

Роман о подвиге народном

В.Чалмаев

rulibs.com

Проскурин, Петр Лукич - Цена хлеба [Текст] : Рассказы и повести

Поиск по определенным полям

Чтобы сузить результаты поисковой выдачи, можно уточнить запрос, указав поля, по которым производить поиск. Список полей представлен выше. Например:

author:иванов

Можно искать по нескольким полям одновременно:

author:иванов title:исследование

Логически операторы

По умолчанию используется оператор AND. Оператор AND означает, что документ должен соответствовать всем элементам в группе:

исследование разработка

author:иванов title:разработка

оператор OR означает, что документ должен соответствовать одному из значений в группе:

исследование OR разработка

author:иванов OR title:разработка

оператор NOT исключает документы, содержащие данный элемент:

исследование NOT разработка

author:иванов NOT title:разработка

Тип поиска

При написании запроса можно указывать способ, по которому фраза будет искаться. Поддерживается четыре метода: поиск с учетом морфологии, без морфологии, поиск префикса, поиск фразы. По-умолчанию, поиск производится с учетом морфологии. Для поиска без морфологии, перед словами в фразе достаточно поставить знак "доллар":

$исследование $развития

Для поиска префикса нужно поставить звездочку после запроса:

исследование*

Для поиска фразы нужно заключить запрос в двойные кавычки:

"исследование и разработка"

Поиск по синонимам

Для включения в результаты поиска синонимов слова нужно поставить решётку "#" перед словом или перед выражением в скобках. В применении к одному слову для него будет найдено до трёх синонимов. В применении к выражению в скобках к каждому слову будет добавлен синоним, если он был найден. Не сочетается с поиском без морфологии, поиском по префиксу или поиском по фразе.

#исследование

Группировка

Для того, чтобы сгруппировать поисковые фразы нужно использовать скобки. Это позволяет управлять булевой логикой запроса. Например, нужно составить запрос: найти документы у которых автор Иванов или Петров, и заглавие содержит слова исследование или разработка:

author:(иванов OR петров) title:(исследование OR разработка)

Приблизительный поиск слова

Для приблизительного поиска нужно поставить тильду "~" в конце слова из фразы. Например:

бром~

При поиске будут найдены такие слова, как "бром", "ром", "пром" и т.д. Можно дополнительно указать максимальное количество возможных правок: 0, 1 или 2. Например:

бром~1

По умолчанию допускается 2 правки.

Критерий близости

Для поиска по критерию близости, нужно поставить тильду "~" в конце фразы. Например, для того, чтобы найти документы со словами исследование и разработка в пределах 2 слов, используйте следующий запрос:

"исследование разработка"~2

Релевантность выражений

Для изменения релевантности отдельных выражений в поиске используйте знак "^" в конце выражения, после чего укажите уровень релевантности этого выражения по отношению к остальным. Чем выше уровень, тем более релевантно данное выражение. Например, в данном выражении слово "исследование" в четыре раза релевантнее слова "разработка":

исследование^4 разработка

По умолчанию, уровень равен 1. Допустимые значения - положительное вещественное число.

Поиск в интервале

Для указания интервала, в котором должно находиться значение какого-то поля, следует указать в скобках граничные значения, разделенные оператором TO. Будет произведена лексикографическая сортировка.

author:[Иванов TO Петров]

Будут возвращены результаты с автором, начиная от Иванова и заканчивая Петровым, Иванов и Петров будут включены в результат.

author:{Иванов TO Петров}

Такой запрос вернёт результаты с автором, начиная от Иванова и заканчивая Петровым, но Иванов и Петров не будут включены в результат. Для того, чтобы включить значение в интервал, используйте квадратные скобки. Для исключения значения используйте фигурные скобки.

search.rsl.ru

Читать онлайн "Исход [Часть 1]" автора Проскурин Пётр Лукич - RuLit

Посвящается Лиле

Роман о подвиге народном

В.Чалмаев

www.rulit.me

Проскурин Пётр Лукич: семья, биография, творчество

Дети большой войны – так можно назвать плеяду советских писателей, которые пришли в большую литературу в середине XX века. В силу юного возраста многие из них не принимали участия в боевых действиях. Долгие дни оккупации, виселицы и расстрелы, голод, ненависть и надежда – такие недетские воспоминания они сохранили в своей памяти. К поколению писателей, которые родились перед войной (1941-1945), принадлежит и Проскурин. Петр появился на свет в маленькой деревушке неподалеку от города Севска (Брянская область) 22 января 1928 года.

Родом из детства

Косицы – ничем не примечательное село неподалеку от границы с Украиной. 1928-й запомнился сельчанам особо – Советская власть ускоренными темпами проводила коллективизацию. При активном участии отца писателя, Луки Проскурина, в Косицах образовался колхоз. Детская память фотографически запечатлела неброскую красоту природы родных мест: луговые травы и прохладный ручей, безмерная ширь полей и сухая звонкость соснового леса. А еще запомнились старая изба и жутковатые стоны ветра в печной трубе. В произведения Петра Проскурина всегда органично вписывались первые детские впечатления.

В 1934 году семья переехала в Севск. Провинциальный городок с богатым историческим прошлым стал для писателя малой родиной. Утренняя рыбалка на реке Сев, таинственный древний Городок (исторический центр Севска) и развалины старинной церкви Знамения. Любознательные ребятишки поспевали повсюду. В эти годы у мальчика пробудилась любовь к чтению. Этому способствовала педагог А. М. Андрианова, в классе которой учился Проскурин. Петр абсолютно забросил домашние дела и позабыл об уличных развлечениях. Вскоре в городской библиотеке не осталось непрочитанных книг.

Война

Вторжение гитлеровцев прервало мирное течение жизни в тихом Севске. Спустя два месяца после начала войны город был захвачен немецкими войсками – начался период оккупации. От ужасов войны его спасали книги, вспоминал Проскурин. Петр продолжал неистово читать. Мать считала это блажью и не одобряла. Но учительница Александра Митрофановна тайком передавала своему ученику литературу из домашней библиотеки.

В это же время будущий литератор начал сочинять стихи. Писал на всем, что попадалось под руку – на обрывках немецких газет, на безжалостно вырванной из бабушкиной Библии странице. Это стало какой-то неосознанной жизненной потребностью. Среди кошмаров войны и страха перед завтрашним днем возникла душевная потребность поэтического самовыражения. Любовь к поэзии сохранилась на всю жизнь.

Поиск пути

После окончания школы Петр трудился в колхозе. Позднее он вспоминал, что работал каменщиком и плотником, сеял хлеб и пахал. В тяжелое послевоенное время жизнь в селе была трудной. В 1950 году Петр был призван в Советскую армию – служил в войсках ПВО под Москвой (г. Реутово). К этому времени относится и первая публикация стихов в газете «Красный воин». Они были напечатаны под псевдонимом П. Росин.

В стране поднимались большие стройки, и Проскурин Петр после демобилизации в 1953 г. на родину возвращаться не стал, а поехал к тете в Грозный. Позднее завербовался по оргнабору и отправился осваивать Дальний Восток. На Камчатке рубил и сплавлял лес, был шофером и плотогоном. В эти годы произошел и литературный дебют. В Хабаровске состоялось знакомство с журналистом С. Рослым. Он прочитал некоторые работы начинающего писателя и помог ему с организацией первых публикаций.

В 1958 году областная газета напечатала рассказ «Цена хлеба», а в большую литературу пришел молодой автор Проскурин. Петр Лукич к этому времени уже переехал в Хабаровск (1957).

Становление

Спустя два года местным книжным издательством был напечатан роман «Глубокие раны» (1960) – первое большое произведение начинающего писателя. В центре сюжета судьбы брянских партизан и подпольщиков. Герои – простые советские люди, для которых военное лихолетье стало проверкой на мужественность, отвагу, патриотизм. Книга понравилась читателям. Спустя четыре года состоялось второе издание этого романа. Небольшая книжка «Таежная песня» (сборник рассказов) в 1960 году вышла в издательстве «Советская Россия». Позднее эти произведения вошли во все собрания сочинений автора как образец его раннего творчества.

60-е годы были очень плодотворными для писателя. Он создал несколько романов. Один из них – «Корни обнажаются в бурю» (1962), повествующий о жизни дальневосточных лесорубов. Роман «Горькие травы» увидел свет в новосибирском издании («Сибирские огни», 1964). Московские издательства его печатать побоялись, так как в них Проскурин подверг критическому осмыслению состояние послевоенного восстановления экономики страны.

Книжка за книжкой

После окончания Высших литературных курсов в Москве (1962-1964) Петр Лукич уезжает в Орел. В этот период из-под его пера выходит несколько крупных произведений – «Исход» (1966) и «Камень сердолик» (1968). Судьба маленького сироты Кольки трагически прорисована в центре небольшого рассказа «Любовь человеческая» (1965). Потерявший на войне отца мальчишка – серьезный, ответственный и с большим сыновним чувством любви к своей Родине.

В Орле писатель задумал трилогию, которая должна была охватить большой временной отрезок советского периода русской истории. Переезд в Москву (1968), работа спецкором «Правды» и литературное сотрудничество со многими изданиями («Огонек», «Наш современник», «Москва» и др.) не отвлекли автора от этого замысла. Первая книга трилогии – роман «Судьба» (1972). Работа над этим произведением была отмечена премией им. М. Горького. Позднее были написаны следующие части – романы «Имя твое» (1978) и «Отречение» (1987). Трилогия войдет во все собрания сочинений П. Л. Проскурина. В 1974 году полюбившиеся читателям герои трилогии шагнули на большой экран.

Захар Дерюгин и другие

Великолепная проза Проскурина буквально вытолкнула на вершину зрительского успеха экранизацию романа «Судьба» – художественный фильм «Любовь земная». Простая история: коммунист, руководитель колхоза и отец троих детей Захар Дерюгин полюбил молодую женщину Маню Поливанову. Правдивый, узнаваемый сюжет и звездный состав артистов принесли картине колоссальный успех.

По итогам проката в 1975 году эта картина заняла 5-е место в списке наиболее кассовых фильмов. При этом мысли, которые высказал автор через героев фильма, содержали критические оценки советской действительности и не потеряли актуальности до наших дней. Может быть, такая смелость и стала залогом стойкого успеха романа и его экранизации у зрителей и читателей. В составе съемочной группы картины «Любовь земная» Петр Лукич получил Госпремию в области литературы и искусства (1979).

Живой классик

80-е годы – бурный период в жизни Советского Союза. Проскурин входит в редакционную коллегию популярного издания «Роман-газета» и много пишет. В это время издательство «Современник» печатает пятитомное собрание сочинений автора (1981-1983) – своеобразный литературный отчет писателя. За творческие достижения Петр Лукич был удостоен высшей награды – звания Героя Социалистического Труда (1988).

Четкая гражданская позиция Проскурина выразилась в 1990 году. В «Письме 74-х», которое он подписал вместе с другими деятелями культуры, выражался протест против шельмования русского народа и фальсификации истории. Последний роман автора – «Число зверя». Он был опубликован в «Роман-газете» в 1999 году. 26 октября 2001 года П. Л. Проскурин скончался.

Супруга писателя, Л. Р. Проскурина, приложила много сил для сохранения творческого наследия Петра Лукича и памяти о великом писателе. Его именем названы библиотека и сквер в г. Брянске. Дети – Алексей и Екатерина – продолжили литературную династию и стали журналистами.

fb.ru