Рассказы Сергей Петрович Алексеев. Блокадный хлеб читать
Рассказы Сергей Петрович Алексеев
БЛОКАДНЫЙ ХЛЕБ
Из чего он только не выпекался — ленинградский блокадный хлеб! Разные были примеси. Добавляли к ржаной муке — муку овсяную, ячменную, соевую, кукурузную. Применяли жмых — льняной, хлопковый, конопляный. Использовали отруби, проросшее зерно, мельничную пыль, рисовую шелуху и многое другое. По десять раз перетряхивали мешки из-под муки, выбивая возможное из невозможного.
Хлеб был кисловатым, горьковатым, травянистым на вкус. Но голодным ленинградцам казался милее милого.
Мечтали люди об этом хлебе.
Пять раз в течение осени и зимы 1941 года ленинградцам сокращали нормы выдачи хлеба. 2 сентября состоялось первое сокращение. Норму установили такую: 600 граммов хлеба взрослым, 300 граммов — детям.
Вернулся в этот день Валеткин отец с работы. Принёс хлеб. Глянула мать:
— Сокращение?!
— Сокращение, — отозвался отец.
Прошло десять дней. Снова с работы отец вернулся. Выложил хлеб на стол. Посмотрела мать:
— Сокращение?!
— Сокращение, — отозвался отец.
По 500 граммов хлеба в день стали теперь получать взрослые.
Прошло ещё двадцать дней. Наступил октябрь. Снова сократили ленинградцам выдачу хлеба. Взрослым — по 400 граммов на день, детям всего по 200.
Прошёл октябрь. Наступил ноябрь. В ноябре сразу два сокращения. Вначале по 300, а затем и по 250 граммов хлеба стали получать взрослые. Дети — по 125.
Глянешь на этот ломтик. А ломтик — с осиновый листик. Виден едва в ладошке. И это на целый день.
Самый приятный час для Валетки — это тот, когда с завода приходит отец, когда достаёт он из сумки хлеб.
Хлеб поступает к матери. Мать раздаёт другим. Вот — отцу, вот дедушке, бабушке, вот дольку берёт себе. А вот и ему — Валетке. Смотрит Валетка всегда зачарованно. Поражается одному: в его куске 125 граммов, а он почему-то больше других. Отцовского даже больше.
— Как же так? — удивляется мальчик.
Улыбаются взрослые:
— Мука в нём другая — детская.
ТАНЯ САВИЧЕВА
Голод смертью идёт по городу. Не вмещают погибших ленинградские кладбища. Люди умирали у станков. Умирали на улицах. Ночью ложились спать и утром не просыпались. Более 600 тысяч человек скончалось от голода в Ленинграде.
Среди ленинградских домов поднимался и этот дом. Это дом Савичевых. Над листками записной книжки склонилась девочка. Зовут её Таня. Таня Савичева ведёт дневник.
Записная книжка с алфавитом. Таня открывает страничку с буквой «Ж». Пишет:
«Женя умерла 28 декабря в 12.30 час. утра. 1941 г.».
Женя — это сестра Тани.
Вскоре Таня снова садится за свой дневник. Открывает страничку с буквой «Б». Пишет:
«Бабушка умерла 25 янв. 3 ч. дня 1942 г.».
Новая страница из Таниного дневника. Страница на букву «Л». Читаем:
«Лека умер 17 марта в 5 ч. утра 1942 г.».
Лека — это брат Тани.
Ещё одна страница из дневника Тани. Страница на букву «В». Читаем:
«Дядя Вася умер 13 апр. в 2 ч. ночи. 1942 год».
Ещё одна страница. Тоже на букву «Л». Но написано на оборотной стороне листка:
«Дядя Лёша. 10 мая в 4 ч. дня 1942».
Вот страница с буквой «М». Читаем:
«Мама 13 мая в 7 ч. 30 мин. утра 1942».
Долго сидит над дневником Таня. Затем открывает страницу с буквой «С». Пишет:
«Савичевы умерли».
Открывает страницу на букву «У». Уточняет:
«Умерли все».
Посидела. Посмотрела на дневник. Открыла страницу на букву «О». Написала:
«Осталась одна Таня».
Таню спасли от голодной смерти. Вывезли девочку из Ленинграда.
Но не долго прожила Таня.
От голода, стужи, потери близких подорвалось её здоровье. Не стало и Тани Савичевой.
Скончалась Таня. Дневник остался.
— Смерть фашистам! — кричит дневник.
«МИРАЖ»
Не гадалось. Не снилось. Не верилось.
— Подводы едут!
— Подводы едут!
Первым на ленинградской улице подводы увидел Димка.
Вышел на улицу — едут подводы. Кони ступают. Тянут телеги. Начал Димка считать подводы:
— Одна, вторая, шестая…
— Десять, пятнадцать, двадцать…
— Двадцать вторая, двадцать шестая…
Сбился со счёта:
— Тридцать седьмая, нет, тридцать шестая…
Прибежал он к соседской Нине:
— Подводы! Подводы! Сто сосчитал, и конца не видно.
Прибежал к закадычному другу Вите:
— Подводы! Подводы! Сто сосчитал, и конца не видно.
Вышли ребята на улицу. Едут подводы. Начала не видно. Конца не видно.
Сопровождают подводы люди.
Март. Небо весенним полно разливом. Ветер бежит с Невы.
— Откуда вы, дяденьки? — полезли ребята.
Прищёлкнул один языком.
— С берега дальнего, — бросил загадочно.
— Считай — с того света, — сказал второй.
Гадают ребята: откуда подводы? Ясно ребятам, что на подводах. Не скроешь от зорких глаз.
— Там хлеба горы!
— Там крупы!
— Мясо!
Откуда крупы? Откуда мясо? Хлеба откуда горы? Ленинград в блокаде. Кругом враги. Откуда, как в сказке, пришли подводы? «Считай — с того света». Как же эти понять слова?!Гадают ребята.
Да, необычным был этот день. По улицам Ленинграда тянулся огромный обоз. За упряжкой идёт упряжка. За подводой идёт подвода. 240 подвод с продовольствием прибыло в этот мартовский день 1942 года в осаждённый врагом Ленинград.
Это был партизанский обоз. Хлеб, мясо, крупы, другое продовольствие привезли партизаны ленинградцам из районов, захваченных фашистами. Сберегли. Укрыли. Привезли ленинградцам. Пробились сквозь линию фронта. Болотами, тайными тропами проползли. Чудом каким-то остались целы.
— Получайте от нас, партизан, гостинец!
Тянется, тянется. Течёт, как река, обоз. От фашистов! Тайными тропами! Сюда — в Ленинград — обоз!
Смотрят ребята:
— А вдруг это снится?!
Смотрят ребята:
— А вдруг — мираж?!
Нет. Не мираж. Не мираж. Не снится.
Скрипят телеги. Идёт обоз.
ЮЖНОЕ ЯБЛОКО
Кате досталось яблоко. Большое-большое. Красным цветом пылает бок. Смотрит Катя, не налюбуется Катя. Ароматное очень яблоко.
Яблоко Кате принёс отец:
— На, получай. Из Таджикистана тебе подарок.
Таджикистан — одна из советских союзных республик. Далеко в Средней Азии Таджикистан. Здесь горы. Здесь много солнца. Здесь не гремит война.
Направили жители Таджикистана в осаждённый Ленинград своих посланцев. Прибыли посланцы, привезли ленинградцам подарки. Много подарков. Разные. Мясо, масло, муку, крупу. Привезли и гостинцы детям.
Получила Катя южное яблоко.
Поделилась Катя сочным яблоком с друзьями-подружками, каждому долька тогда досталась.
Прошло какое-то время. Прибегает к Кате соседка Люда. Протягивает Кате свою ладошку. Смотрит Катя — в ладошке у Люды зажат изюм.
— Кишмиш называется, кишмиш, — объясняет Люда. — Это тебе, — раскрыла она ладошку.
— Откуда?! — сорвалось у Кати. Но тут же она догадалась. — Из Таджикистана, — сказала важно.
— Нет, — отвечает Люда.
— Из Таджикистана, я знаю, — снова сказала Катя.
— Да нет же. Из Узбекистана. Из города Ташкента, — объясняет Люда.
Не ошибалась Люда. Верно — из Узбекистана кишмиш приехал. Узбекистан — это тоже одна из советских союзных республик. Далеко от Ленинграда, в Средней Азии Узбекистан. И здесь, как в Таджикистане, живут хорошие советские люди. Послали и они в Ленинград подарки. Много подарков. Разные. Мясо, масло, крупу. Изюм для детей послали. Вкусен, как мёд, изюм.
Прошло ещё какое-то время. Повстречался однажды Кате и Люде Вова. Остановился. Неторопливо полез в карманы. Из правого вынул кулёк. Из левого вынул кулёк. Кульки маленькие-маленькие. Загадочные. Протянул Кате. Протянул Люде.
— Вам, — сказал Вова.
Развернули кульки подружки. Орехи лежат в кульках.
— Из Таджикистана? — спросила Катя.
— Нет, — отвечает Вова.
— Из Узбекистана? — спросила Люда.
— Нет, — отвечает Вова.
— Из, из…
— Из Киргизии, — сказал Вова.
Верно. И из Киргизской Советской Социалистической Республики пришли в Ленинград подарки.
Из многих мест нашей большой страны — из союзных, из автономных республик, из областей, из краёв, из многочисленных городов — приходили тогда в тот голодный блокадный год в Ленинград подарки. Помогала страна героям. Советские люди — советским людям. Советские дети — советским детям.
ШУБА
Группу ленинградских детей вывозили из осаждённого фашистами Ленинграда «Дорогой жизни». Тронулась в путь машина.
Январь. Мороз. Ветер студёный хлещет. Сидит за баранкой шофёр Коряков. Точно ведёт полуторку.
Прижались друг к другу в машине дети. Девочка, девочка, снова девочка. Мальчик, девочка, снова мальчик. А вот и ещё один. Самый маленький, самый щупленький. Все ребята худы-худы, как детские тонкие книжки. А этот и вовсе тощ, как страничка из этой книжки.
Из разных мест собрались ребята. Кто с Охты, кто с Нарвской, кто с Выборгской стороны, кто с острова Кировского, кто с Васильевского. А этот, представьте, с проспекта Невского. Невский проспект — это центральная, главная улица Ленинграда. Жил мальчонка здесь с папой, с мамой. Ударил снаряд, не стало родителей. Да и другие, те, что едут сейчас в машине, тоже остались без мам, без пап. Погибли и их родители. Кто умер от голода, кто под бомбу попал фашистскую, кто был придавлен рухнувшим домом, кому жизнь оборвал снаряд. Остались ребята совсем одинокими. Сопровождает их тётя Оля. Тётя Оля сама подросток. Неполных пятнадцать лет.
Едут ребята. Прижались друг к другу. Девочка, девочка, снова девочка. Мальчик, девочка, снова мальчик. В самой серёдке — кроха. Едут ребята. Январь. Мороз. Продувает детей на ветру. Обхватила руками их тётя Оля. От этих тёплых рук кажется всем теплее.
Идёт по январскому льду полуторка. Справа и слева застыла Ладога. Всё сильнее, сильнее мороз над Ладогой. Коченеют ребячьи спины. Не дети сидят — сосульки.
Вот бы сейчас меховую шубу.
И вдруг… Затормозила, остановилась полуторка. Вышел из кабины шофёр Коряков. Снял с себя тёплый солдатский овчинный тулуп. Подбросил Оле, кричит:
— Лови!
Подхватила Оля овчинный тулуп:
— Да как же вы… Да, право, мы…
— Бери, бери! — прокричал Коряков и прыгнул в свою кабину.
Смотрят ребята — шуба! От одного вида её теплее.
Сел шофёр на своё шофёрское место. Тронулась вновь машина. Укрыла тётя Оля ребят овчинным тулупом. Ещё теснее прижались друг к другу дети. Девочка, девочка, снова девочка. Мальчик, девочка, снова мальчик. В самой серёдке — кроха. Большим оказался тулуп и добрым. Побежало тепло по ребячьим спинам.
Довёз Коряков ребят до восточного берега Ладожского озера, доставил в посёлок Кобона. Отсюда, из Кобоны, предстоял им ещё далёкий, далёкий путь. Простился Коряков с тётей Олей. Начал прощаться с ребятами. Держит в руках тулуп. Смотрит на тулуп, на ребят. Эх бы ребятам тулуп в дорогу… Так ведь казённый, не свой тулуп. Начальство голову сразу снимет. Смотрит шофёр на ребят, на тулуп. И вдруг…
— Эх, была не была! — махнул Коряков рукой.
Поехал дальше тулуп овчинный.
Не ругало его начальство. Новую шубу выдало.
МЕДИЦИНСКОЕ ЗАДАНИЕ
Галя Сорокина медицинская сестра. Только-только закончила медицинские курсы. Прибыла по назначению в один из ленинградских госпиталей.
Давно мечтала Галя стать медицинской сестрой. Училась прилежно. Торопила время. Ждала той минуты, когда наконец с полным правом наденет медицинский халат, представляла, как будет перевязывать раненых, как будет за ними ухаживать, как начнут её раненые нежно называть сестричкой.
Прибыла Галя по назначению.
— Медсестра?
— Медсестра, — отвечает Галя.
— Очень хорошо, — говорят Гале.
Посмотрели на Галю. Девушка стройная, крепкая, вид спортивный. Принесли, поставили перед Галей два ведра.
— Вот, — говорят, — для первого знакомства первое вам медицинское задание.
Смотрит Галя на вёдра. Понимает: что-то не то. Какое же задание медицинское с вёдрами?!
Фашисты не прекращали бомбить и обстреливать Ленинград. По только ленинградским заводам, не только ленинградским домам наносили они урон. Бомбы и снаряды попадали в мосты, обрывали электрические провода, выводили из строя водопровод, разрушали насосные станции.
В такие часы начинался общий аврал. Рабочие-мостовики начинали чинить мосты. Рабочие-электрики быстро восстанавливали повреждения на линиях электропередач. Рабочие-водопроводчики быстро меняли поврежденные трубы, быстро восстанавливали насосные станции. Не смогли фашисты нарушить нормальную жизнь города. Снова шёл электрический ток. Снова бежала вода в квартиры.
Беда пришла неожиданно. То, что оказалось не под силу фашистским бомбам и снарядам, сделали холода. Ударили сильные морозы. Замёрз, застыл, остановился ленинградский водопровод.
Страшная беда нависла над городом.
Заводам нужна вода.
Хлебозаводам нужна вода.
Больницам нужна вода.
Вода, вода, всюду нужна вода. Мёртв ленинградский водопровод.
Город спасала река Нева. Здесь в невском льду прорубили проруби. С самого утра тянулись сюда ленинградцы. Шли с вёдрами, с кувшинами, с бидонами, с кастрюлями, с чайниками. Шли цепочкой, один за одним. Старики здесь, старухи, женщины, дети. Нескончаем людской поток.
Идти на Неву за водой и было первым медицинским заданием Гали Сорокиной. Не одна только Галя, несколько их, медицинских сестёр, стали носить для госпиталя воду.
Как-то встретился Гале военный:
— Кто вы?
— Водяная сестра, — отвечает Галя.
— Кто, кто?
— Водяная сестра, — повторяет Галя.
Как-то встретился Гале гражданский:
— Кто вы?
— Водяная сестра.
— Кто, кто?
— Водяная сестра, — отвечает Галя.
Стала она и её подружки действительно водяными сестрами Так называли теперь их в госпитале.
Честно трудилась Галя. Понимала: и впрямь медицинским явилось её задание. Глоток простой студёной невской воды был часто для раненых дороже многих самых ценных лекарств.
Не вернулась однажды в госпиталь Галя.
Продолжали фашисты безжалостно обстреливать Ленинград. Посылали на город снаряды огромной мощности.
Попала Галя под фашистский артиллерийский обстрел. Погибла при взрыве снаряда Галя.
Похоронили Галю на Пискарёвском кладбище. Тысячи здесь ленинградцев, погибших в дни ленинградской блокады. Десятки тысяч.
Пискарёвское кладбище ныне — огромный мемориальный памятник. В вечном молчании, высоко-высоко поднялась здесь фигура скорбящей женщины. Цветы и цветы кругом. И как клятва, как боль — слова на граните: «Никто не забыт, ничто не забыто».
БАБУШКА
Зимой 1941 года морозы в Ленинграде стояли на редкость сильные. Ленинград в блокаде. С топливом очень плохо.
Нечем топить заводы.
Нечем театры топить и школы.
Нечем жилые топить дома.
Всё, что могли, пустили на топливо.
Нет в Ленинграде киосков. Киоски пошли на дрова.
Нет в Ленинграде сараев. Сараи пошли на дрова.
Даже деревянные дома разрешили сносить на топливо.
И всё же с топливом очень плохо. Холод волком гулял по городу. Холод вошёл в квартиры.
Лена Озолина жила в Аптекарском переулке. Квартира у них большая. Много раньше соседей в квартире жило. Сейчас же — Лена и бабушка. Нет у них больше соседей. Кто уехал, кто умер. Пуста квартира.
Морозы стоят на улице. Промёрзла, продрогла, от морозных ожогов кричит квартира. На окнах из снега нарост ледовый. Посмотришь на эти окна — от вида холод уже берёт. Стены в инее. В инее потолок. Пол, представьте, и этот в инее. Повернёшься кругом, взглядом пройдёшь по комнате — словно не комната это вовсе, а попал ты, как мамонт, в лёд.
Лена держится. Бабушке плохо. Слегла. Не подымается.
Просит:
— Укрой!Просит:
— Укрой!Укрывает бабушку Лена. Одеяло. Ещё одеяло. Шубой накрыта шуба. Холодно бабушке.
Вдруг притихла, умолкла бабушка.
— Бабушка! Бабушка!
Не отзывается бабушка.
Бросилась Лена из дома на улицу. Люди поднялись сюда в квартиру. Осмотрели, потрогали бабушку.
— Нет, — говорят, — жива.
— В тепло бы её. К огню.
Кто-то сказал:
— В отопительную комнату.
Были в Ленинграде тогда такие — комнаты, которые специально отапливались. На улицу — две, одна. Кто их придумал, сейчас не вспомнишь. Роль сыграли они огромную. Отопительные, или, как их ещё называли, обогревательные, комнаты многих ленинградцев спасли от холодной смерти.
Отнесли добрые люди бабушку Лены в одну из таких отопительных комнат. Отлежалась она, отогрелась, ожила. Вернулась сама домой. Всю блокаду затем пережила бабушка. С цветами Победу встретила.
БУХАНКА
Надя Хохлова, Надя Реброва — две девушки, две подружки. Живут по соседству. Рядом их улицы. На Расстанной живёт Хохлова. Реброва живёт на Лиговке. Давно они дружат. Вместе росли, вместе учились в школе. На заводе работают нынче вместе. И той и другой по шестнадцать лет.
Хорошо они трудятся. Хвалят подружек. Снаряды завод выпускает для фронта. Две нормы вырабатывает Надя Хохлова, две — Надя Реброва. В числе первых стараются быть подружки. Нелёгкие дни в Ленинграде. Есть подружкам всё время хочется.
Утром проснутся. Хочется кушать.
Бегут на работу. Хочется кушать.
Стоят у станков. О еде мечтают.
Уж так, уж так порой им хочется кушать… Голова у подружек кружится.
Мечтают подружки:
— Вот бы буханку хлеба.
— Хоть одну на двоих, — скажет Надя Хохлова.
— Хоть одну на двоих, — согласится Надя Реброва.
— Вот бы упала буханка с неба!
Возвращались как-то они с работы. Вот она, Лиговка. Скоро Расстанная. Угол Расстанной и Лиговки. Расстанутся тут подружки. Надя Хохлова ещё дальше немного пройдёт по Лиговке. Надя Реброва свернёт на Расстанную.
Идут подружки. Зима. Мороз. Сугробы снега в рост человеческий слева, справа. Час вечерний. Пустынно сейчас на Лиговке. Двое всего на Лиговке Надя Хохлова, Надя Реброва. Вечер. Зима. Мороз.
Шагают подружки. Скрип, скрип — под ногами снег. Обогнала подружек автомашина. Грузовик. Брезентом что-то прикрыто сверху. Запах почудился вдруг подружкам. Знакомый, щемящий, кричащий запах. Переглянулись подружки — так это ж хлеб!
Действительно, хлеб в машине. Торопилась машина к булочной. Смотрят подружки. Вырывается криком голод:
— Вот бы буханку хлеба.
— Хоть одну на двоих?
— Хоть одну на двоих!
Идёт, огибает машина сугробы. И вдруг просвистел, прогудел, ударил рядом с машиной снаряд. Разорвался он рядом с мотором. Разнесло кабину. Убило шофёра. Сорвало борта у машины. Посыпались буханки на мостовую чуть ли не прямо к ногам подружек.
Смотрят подружки: буханки! Хлеб! Подбежали они к машине.
Что-то шепчет: хватай, бери, не повторится такое чудо.
Но тут же и новый голос: не трогай, не смей, в каждой буханке чужая доля.
Что-то шепчет: смелей, вы одни, вспомните тех, кто дома.
Но тут же тот строгий голос: не смей на чужой беде строить свою удачу.
Наклонились подружки. Взяли по буханке. Смотрит Надя Хохлова на Надю Реброву. Смотрит Надя Реброва на Надю Хохлову. Постояли они секунду. Наклонились, взяли ещё по буханке, по две, по три. Поднялись, пошли к машине. Положили буханки опять в машину. Вскоре появились другие прохожие. Старуха какая-то, подросток, девчонка, какой-то старик, две молодые женщины. Смотрят прохожие — хлеб! Видят Хохлову, видят Реброву. Подошли, наклонились, тоже стали грузить на машину хлеб. Собрали буханки люди. Кто-то куда-то сбегал, сообщил о случившемся. Вскоре другая пришла машина. Перегрузили на эту машину хлеб. Гуднула, ушла машина.
Смотрит ей вслед Надя Хохлова, смотрит Надя Реброва. Смотрят другие люди.
И снова, и снова, и снова — до крика, до слез, до боли: хочется людям есть, хочется людям есть.
— Вот бы — буханку. Хоть одну на двоих. Хоть одну на троих, на пятерых, семерых. Хотя бы — кусочек хлеба!
ТРАМВАЙ
«Неустрашимый» — его прозвали. Действительно был он отважным. Он это ленинградский трамвай.
Бегут вагоны по рельсам, наполняют город трамвайным звоном. Ходил он по Невскому, Садовой, Литейному. Спешил к заводам — к Кировскому, к Балтийскому, к Металлическому. Торопился на Васильевский остров, на Московский проспект, на Охту. Звонко бежал по Лиговке.
Много дел у трамвая было: людей — на работу, людей — с работы. Грузы — к отправке, грузы — с доставки. Если надо — бойцов перебрасывал. Если надо — снаряды к бойцам подбрасывал.
Всё хуже в Ленинграде с топливом, с горючим, с электроэнергией.
Остановился автобус. Нет горючего для автобуса.
Не ходит троллейбус. Нет электроэнергии для троллейбуса.
Только он, трамвай — коренной ленинградец, бегает.
Беспокоятся жители. Тревожатся за трамвай. Утром выходят на улицы, смотрят, ходит ли их трамвай.
Радость на лицах:
— Ходит!
Нелегко приходится трамваю. Под огнём фашистов ходил трудяга. Провода обрывало. Корёжило рельсы. Даже в трамвай попадали порой снаряды. Разносило вагоны в щепы.
Тревожились жители. Беспокоятся за трамвай. Просыпаются утром: ходит ли их трамвай?!
Радость на лицах:
— Ходит!
Но вот к концу 1941 года совсем плохо стало с электроэнергией в Ленинграде. Всё реже и реже выходит трамвай на линии.
В январе 1942 года остановился, заглох трамвай. Замерли стрелки. Ржавеют рельсы.
— Остановился!
— Всё!
Оборвалось что-то в душе у ленинградцев. Уходило с трамваем многое.
Истощены, измучены блокадой и голодом ленинградцы. И всё же:
— Восстановим, пустим трамвай, — сказали.
Пустить трамвай — это значило: надо добыть топливо для городской электростанции. Достали его ленинградцы. Нет хорошего угля — стали собирать «местное топливо»: угольную пыль, древесные отходы, простую бумагу, строительный мусор.
Пустить трамвай — это значило: надо на электростанции создать специальный котёл для «местного топлива». Собрали, создали ленинградцы такой котёл.
Работали дружно. Все. Взрослые. Дети. Рабочие и инженеры. Художники и музыканты.
Пустили трамвай ленинградцы.
15 апреля 1942 года он снова пошёл по городу. Бежит он по рельсам, наполняет город весёлым трамвайным звоном.
Любуются люди:
— Смотри — пошёл!
— Пошёл!
— Пошёл!Бежит, бежит по Ленинграду ленинградский трамвай. Вместе со всеми живёт и борется.
ЛЕНИНГРАДСКАЯ ПОХОДКА
У ленинградцев выработалась своя походка. Особая. Неповторимая. Ленинградская.
Голод и холод делали своё дело. Сил у каждого становилось всё меньше и меньше. Люди стали ходить всё тише и тише. Шаг у ленинградцев стал размеренный, движения плавные. Идут, не торопятся. Не обгоняют друг друга. Экономят свои силы. Даже дети и те потеряли свою обычную резвость. Глянешь на них — не дети это вовсе, маленькие старички чинно идут по улицам.
Прибыл однажды с Большой земли на один из ленинградских заводов специалист из Москвы. Завод знаменитый — Кировский, бывший Путиловский. Наслышался московский специалист про ленинградскую походку ещё в Москве. Говорили ему про ленинградцев:
— Ходят тихо. Движения плавные. Берегут силы.
Потом, когда летел в Ленинград — а летали в то время из Москвы в Ленинград не прямо, а кружным путём, обходя районы, захваченные фашистами, — опять услышал он о ленинградской походке:
— Берегут силы. Ходят плавно. Движения тихие.
Прибыл специалист в Ленинград на Кировский завод. Интересуется планами. Думает: наверно, сниженные здесь планы. Видит — нормальные планы. Интересуется: как же они выполняются? Узнаёт — в срок выполняются. Мало того — перевыполняются даже планы!
Удивился московский гость. Про себя подумал: «Вот так походка тихая. Вот так движения плавные».
Возможно, это только здесь, на Кировском заводе, решил московский специалист. Побывал на других заводах. Но и там, на других заводах, выполняются точно и даже досрочно планы. Для нужд фронта, для войск, обороняющих Ленинград, трудятся ленинградские рабочие. Танки, пулемёты, мины, гранаты, разное другое вооружение выпускают ленинградские заводы. Не отстают они в сроках. Широк их рабочий шаг.
Вернулся специалист в Москву. Спрашивают у него:
— Что видел? Что слышал? Как ленинградская походка?
Рассказал специалист о том, как сражается Ленинград, о работе Путиловского завода; рассказал о других заводах.
— Нормальная, отличная походка, — сказал о походке. — Ленинградский надёжный шаг.
ПОБЫВАЛИ
Фашисты продолжали штурмовать Ленинград.
Смотрят фашисты в бинокль. Дома и улицы города видят. Шпиль на соборе Петропавловской крепости разглядывают. Адмиралтейскую иглу рассматривают. Мечтают они о том, как прошагают по ленинградским проспектам — по Невскому, по Литейному, пройдут вдоль Невы, вдоль Мойки, Фонтанки, мимо Летнего сада, прошагают по знаменитой Дворцовой площади. Верят фашисты к успех, в победу.
Побывали они в Ленинграде. Вот как случилось это. Не взяв город «в лоб», фашисты решили обойти Ленинград с востока. План у фашистов теперь такой. Восточнее Ленинграда прорвутся они с левого южного берега Невы на северный — правый. И отсюда уже по правому берегу ворвутся в город.
Убеждены фашисты, что тут, на правом берегу Невы, мало советских войск, что тут и откроется путь к Ленинграду.
Начали фашисты переправу через Неву ночью. Рассчитали: к рассвету будут они в Ленинграде. Представляется фашистам Ленинград. Вот идут они по Невскому, по Литейному, шагают вдоль Невы, вдоль Мойки, Фонтанки, мимо Летнего сада, идут по Дворцовой площади. А вот и шпиль на соборе Петропавловской крепости. А вот и Адмиралтейская игла, как шпага, пронзает небо.
Погрузились фашисты на плоты. Оттолкнулись от берега. Река Нева не длинная. Всего-то в ней 74 километра. Не длинная, но широкая. Широкая и полноводная. Вытекает она из Ладожского озера, течёт в сторону Ленинграда и там, где стоит на её берегах Ленинград, впадает в Финский залив Балтийского моря.
Переправляются фашисты через Неву, достигли уже середины. И вдруг с правого берега обрушился на фашистов ураганный огонь. Это стала стрелять наша артиллерия. Это ударили советские пулемёты. Точно стреляли советские воины. Разгромили они фашистов, не пустили на правый берег. Гибнут фашисты, срываются с плотов в воду. Подхватывает Нева трупы фашистских солдат, несёт на волнах, несёт на плотах вниз по течению.
И вот — свершились мечты фашистов. Оказались они в Ленинграде. Точь-в-точь как хотели, как раз к рассвету. Проплывают фашисты мимо Летнего сада, мимо Фонтанки, Мойки, рядом с Дворцовой площадью. А вот и шпиль Петропавловской крепости. А вот и Адмиралтейская игла всё так же шпагой пронзает небо. Всё точно так, как мечтали о том фашисты. Разница лишь в одном. Живыми мечтали вступить они в Ленинград. Живыми.
А тут…
Несёт свои воды река Нева. Плывут в последний свой путь фашисты.«МЕССЕРШМИТТ» И «ПАНТЕЛИ»
Авиация. Разные тут самолёты. Есть истребители, есть разведчики, прославились грозные советские штурмовики. Есть бомбардировщики лёгкие, средние, тяжёлые, дальние. Есть ночные бомбардировщики. Есть самолёты морские, есть санитарные, есть просто учебные. Много различных типов. Много различных марок. Есть Илы, есть Яки, есть МиГи, есть Ла. Есть Пе-2, есть знаменитый По-2, есть, наконец, Ли-2. Ли-2 — пассажирский, грузовой самолёт.
Лётчик Пантели был как раз командиром на грузовом Ли-2.
Ли-2 — самолёт по тем временам вместительный. Удачным считался, надёжным. Два крыла, два винта, два мотора, два пилота сидят в кабине. Слева в кресле сидит пилот, справа сидит пилот. Тот, кто слева, и есть командир воздушного корабля. Слева сидит Пантели.
Отважен Пантели. Влюблён он в небо, в моторный гул. Всех, кто летает, всё, что летает, Пантели безумно любит.
А вот Ли-2 почему-то не очень любит. К другому лежит у него душа. Истребитель в душе Пантели. Об истребителе он мечтает. Вот где простор, размах. Вот где бои с противником. Мечтает с фашистами лётчик биться. А тут — грузовой Ли-2.
Правда, есть на самолёте воздушный стрелок. Есть пулемёт у стрелка воздушного. Но ведь сам самолёт того… «Грузовая бочка» — называет его Пантели.
В декабре 1941 года лётчик Пантели на своём Ли-2 прибыл под Ленинград. Перебрасывал грузы через Ладожское озеро. Были самые трудные дни Ленинграда. Автомобильная дорога через Ладожское озеро только налаживалась. Лётчики и до этого помогали ленинградцам. Теперь их помощь важна вдвойне. На грузовых самолётах доставляли лётчики в Ленинград продукты, боеприпасы, вывозили больных и раненых.
Не обеспечишь, конечно, по воздуху нужды миллионного города. Тем важнее любой полёт. Не знали в те дни самолёты отдыха. Летали лётчики в три усталости.
Фашисты всячески старались сорвать эту помощь Ленинграду по воздуху.
Начали фашистские истребители охоту за советскими транспортными самолётами. Нередко сбивали наших.
Однажды в небе над Ладожским озером фашистский истребитель «мессершмитт» атаковал и Ли-2 Пантели. Стояла зима. Льдом искрилась внизу Ладога.
Сошлись фашист и советский лётчик. Завязался воздушный бой. Ли-2 тихоход. Ли-2 — самолёт-мишень. Атакует его фашист. Не будет ему пощады.
Вот-вот и конец Ли-2. Но что такое?! Ушёл от огня Ли-2. Успел отвернуть самолёт Пантели.
Пронёсся стрелой «мессершмитт». Разворот, ещё разворот. Снова готов к атаке. Ринулся коршуном, ринулся ястребом. Из пулемётов снова открыл огонь.
Вот-вот и конец Ли-2. Но что такое? Ушёл от огня Ли-2. Успел отвернуть самолёт Пантели.
Разозлился фашистский лётчик. Вновь разворот, иммельман, разворот. Снова готов к атаке.
И вдруг… Что такое?! Ли-2 ринулся сам в атаку. Опередил он фашиста. Припал к пулемёту воздушный стрелок. Первым открыл огонь. Секунда. Нет, меньше секунды. Вздрогнул фашистский истребитель, затем на миг словно застыл на месте и тут же «клюнул» носом и стремительно рухнул вниз. Пробил он лёд на Ладожском озере, блеснул, махнул хвостом и исчез в пучине.
Шутили потом на Ладоге: самолёт-истребитель, мол, появился новый.
— Марки какой?
— «Пантели»!
ч. 1 ... ч. 16 ч. 17 ч. 18 ч. 19 ч. 20 ... ч. 24 ч. 25ansya.ru
Блокадный хлеб — Киньте ссылку на рассказы Сергея Алексеева (вроде так) «Блокадный хлеб» и «Буханка». ДЗ — 2 ответа
В разделе Домашние задания на вопрос Киньте ссылку на рассказы Сергея Алексеева (вроде так) "Блокадный хлеб" и "Буханка". ДЗ заданный автором соня каюшкина лучший ответ это http:AAA//wwwAAA.e-reading.club/chapter.php/86058/301/Alekseev_3_Bogatyrskie_familii_%28Rasskazy%29.AAAhtml
Ответ от 2 ответа[гуру]Привет! Вот подборка тем с ответами на Ваш вопрос: Киньте ссылку на рассказы Сергея Алексеева (вроде так) "Блокадный хлеб" и "Буханка". ДЗ
Ответ от Esmeralda[гуру]БЛОКАДНЫЙ ХЛЕБ Из чего он только не выпекался — ленинградский блокадный хлеб! Разные были примеси. Добавляли к ржаной муке — муку овсяную, ячменную, соевую, кукурузную. Применяли жмых — льняной, хлопковый, конопляный. Использовали отруби, проросшее зерно, мельничную пыль, рисовую шелуху и многое другое. По десять раз перетряхивали мешки из-под муки, выбивая возможное из невозможного. Хлеб был кисловатым, горьковатым, травянистым на вкус. Но голодным ленинградцам казался милее милого. Мечтали люди об этом хлебе. Пять раз в течение осени и зимы 1941 года ленинградцам сокращали нормы выдачи хлеба. 2 сентября состоялось первое сокращение. Норму установили такую: 600 граммов хлеба взрослым, 300 граммов — детям. Вернулся в этот день Валеткин отец с работы. Принёс хлеб. Глянула мать: — Сокращение?! — Сокращение, — отозвался отец. Прошло десять дней. Снова с работы отец вернулся. Выложил хлеб на стол. Посмотрела мать: — Сокращение?! — Сокращение, — отозвался отец. По 500 граммов хлеба в день стали теперь получать взрослые. Прошло ещё двадцать дней. Наступил октябрь. Снова сократили ленинградцам выдачу хлеба. Взрослым — по 400 граммов на день, детям всего по 200. Прошёл октябрь. Наступил ноябрь. В ноябре сразу два сокращения. Вначале по 300, а затем и по 250 граммов хлеба стали получать взрослые. Дети — по 125. Глянешь на этот ломтик. А ломтик — с осиновый листик. Виден едва в ладошке. И это на целый день. Самый приятный час для Валетки — это тот, когда с завода приходит отец, когда достаёт он из сумки хлеб. Хлеб поступает к матери. Мать раздаёт другим. Вот — отцу, вот дедушке, бабушке, вот дольку берёт себе. А вот и ему — Валетке. Смотрит Валетка всегда зачарованно. Поражается одному: в его куске 125 граммов, а он почему-то больше других. Отцовского даже больше. — Как же так? — удивляется мальчик. Улыбаются взрослые: — Мука в нём другая — детская.БУХАНКА Надя Хохлова, Надя Реброва — две девушки, две подружки. Живут по соседству. Рядом их улицы. На Расстанной живёт Хохлова. Реброва живёт на Лиговке. Давно они дружат. Вместе росли, вместе учились в школе. На заводе работают нынче вместе. И той и другой по шестнадцать лет. Хорошо они трудятся. Хвалят подружек. Снаряды завод выпускает для фронта. Две нормы вырабатывает Надя Хохлова, две — Надя Реброва. В числе первых стараются быть подружки. Нелёгкие дни в Ленинграде. Есть подружкам всё время хочется. Утром проснутся. Хочется кушать. Бегут на работу. Хочется кушать. Стоят у станков. О еде мечтают. Уж так, уж так порой им хочется кушать… Голова у подружек кружится. Мечтают подружки: — Вот бы буханку хлеба. — Хоть одну на двоих, — скажет Надя Хохлова. — Хоть одну на двоих, — согласится Надя Реброва. — Вот бы упала буханка с неба! Возвращались как-то они с работы. Вот она, Лиговка. Скоро Расстанная. Угол Расстанной и Лиговки. Расстанутся тут подружки. Надя Хохлова ещё дальше немного пройдёт по Лиговке. Надя Реброва свернёт на Расстанную. Идут подружки. Зима. Мороз. Сугробы снега в рост человеческий слева, справа. Час вечерний. Пустынно сейчас на Лиговке. Двое всего на Лиговке Надя Хохлова, Надя Реброва. Вечер. Зима. Мороз. Шагают подружки. Скрип, скрип — под ногами снег. Обогнала подружек автомашина. Грузовик. Брезентом что-то прикрыто сверху. Запах почудился вдруг подружкам. Знакомый, щемящий, кричащий запах. Переглянулись подружки — так это ж хлеб! Действительно, хлеб в машине. Торопилась машина к булочной. Смотрят подружки. Вырывается криком голод: — Вот бы буханку хлеба. — Хоть одну на двоих? — Хоть одну на двоих!
Ответ от 2 ответа[гуру]Привет! Вот еще темы с нужными ответами:
Ответить на вопрос:
2oa.ru
Читать книгу Подвиг Ленинграда. 1941—1944 Сергея Петровича Алексеева : онлайн чтение
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Сергей АлексеевПодвиг Ленинграда. 1941–1944: рассказы для детей
Великая Отечественная война 1941–1945
Книги серии:
★ Московская битва. 1941—1942
★ Сталинградское сражение. 1942—1943
★ Оборона Севастополя. 1941–1943 Сражение за Кавказ. 1942—1944
★ Подвиг Ленинграда. 1941—1944
★ Победа под Курском. 1943 Изгнание фашистов. 1943—1944
★ Взятие Берлина. Победа! 1945
Художник А. Лурье
Оформление серии Е. Валерьяновой, Т. Яковлевой
Подвиг Ленинграда. 1941—1944
Ленинград… В 1941 году, бросив в бой огромные силы, фашисты вышли на ближние подступы к городу, отрезали Ленинград от всей страны. Началась блокада. Начались страшные дни Ленинграда.
Не было топлива.
Замерло электричество.
Вышел из строя водопровод.
Начался голод.
По Ленинграду ходила смерть.
Но не сдавался город.
Фашисты постоянно атаковали и обстреливали Ленинград. С суши, с моря, с воздуха. Бросали на город даже морские мины.
В городе начались пожары.
Рушились дома от обстрелов.
Люди погибали в домах и на улицах.
Но ленинградцы держались.
«Ленинград в блокаде!» – набатом неслось по стране. Вся страна пыталась помочь осажденному городу.
900 дней и ночей находился Ленинград в осаде. Выстоял Ленинград. Не взяли его фашисты. О великом подвиге ленинградцев, Ленинграда и написаны эти рассказы.
Разгрузка-погрузка
Ленинград – огромный город. Второй по размерам в нашей стране. Один из крупнейших в мире.
На север, на юг, на восток, на запад бегут от него дороги. Разные здесь дороги: железные, шоссейные, морские пути, речные, пути воздушные. Вокзалы Московский, Балтийский, Финляндский, Витебский. Вокзал морской, вокзал речной. Аэропорт.
Оборвались теперь дороги. Отрезали фашисты Ленинград от всей нашей большой страны. Нет ни метра, ни сантиметра, ни миллиметра свободной земли, по которой можно сюда проехать.
Затихли пути железные, заглохли пути шоссейные. Корабли не выходят в море.
И все же…
С севера от Ленинграда – фашисты, с юга – фашисты. На запад от Ленинграда лежит Финский залив. Берега его тоже в руках у фашистов. Северо-восточнее и восточнее Ленинграда находится большое Ладожское озеро. И сюда, к Ладожскому озеру, пришли враги. Захватили северный берег, прорвались к южному. Стали наступать вдоль восточного берега. Однако не смогли они полностью обойти озеро.
Остановили их на восточном берегу советские солдаты. Часть Ладожского озера была в наших руках. Тут, по воде, по озеру, и вела теперь в Ленинград дорога.
Нелегкой была дорога.
Долгим, кружным и тяжелым путем поступали грузы в блокадный город.
Начинался их путь из города Вологды. Сюда, в город Вологду, поступали грузы со всей страны. Здесь грузились они в вагоны. Готовы вагоны. Сигнал к отправке.
Пошли по железной дороге грузы.
Бегут вагоны на город Тихвин и дальше на город Волхов. Здесь, в Волхове, – стоп, остановка. Дальше железной дороги нет. Дальше дорога в руках фашистов.
Город Волхов стоит на реке Волхов. Тут, в городе Волхове, грузам предстоит пересадка. Покинут они вагоны. Перейдут на речные баржи. Река Волхов впадает в Ладожское озеро. Поплывут грузы из города Волхова по Волхову к Ладожскому озеру.
Прибыли грузы в Волхов. Идет разгрузка. Идет погрузка. Закончилась разгрузка-погрузка. Готовы баржи. Сигнал к отправке. Поплыли грузы по реке Волхов.
Недалеко от впадения реки Волхов в Ладожское озеро стоит город Новая Ладога. В городе Новая Ладога у ленинградских грузов новая остановка. Новая остановка и новая пересадка. Речные баржи не могут идти по озеру. Опасно. Высокие волны гуляют в озере.
В городе Новая Ладога предстоит разгрузить речные баржи и загрузить грузами баржи озерные.
Прибыли грузы в город Новая Ладога. Идет разгрузка. Идет погрузка. Закончилась разгрузка-погрузка. Готовы баржи. Сигнал к отправке. Поплыли грузы по Ладожскому озеру.
На западном берегу Ладожского озера в 55 километрах от Ленинграда находится порт Осиновец. Сюда и направлялись баржи из Новой Ладоги. Сюда же, к берегу озера, к Осиновцу, была проложена узкоколейная железная дорога. Приходят баржи в Осиновец. Новая здесь пересадка. Снимают грузы с озерных барж, грузят опять в вагоны.
Прибыли грузы в Осиновец. Идет разгрузка. Идет погрузка. Готовы вагоны. Сигнал к отправке. Снова в дороге грузы.
Но это еще не все. Еще впереди пересадка.
С узкоколейной железной дороги перегружались грузы затем вновь на обычную железную дорогу.
И это еще не все. Еще впереди пересадка.
Потом на машины грузились грузы.
Нелегок их путь в Ленинград.
Путь по железной дороге через Тихвин и Волхов был в Ленинград единственным.
И вдруг – взяли фашисты Тихвин, отрезали Волхов.
Не идут к Ленинграду грузы.
Дорога
Захвачен врагами Тихвин. Оборвались пути в Ленинград через Тихвин. Однако нельзя оставлять Ленинград без помощи. Было принято решение построить новую дорогу к Ладожскому озеру. Правда, не железную: очень долго железную строить. Начали строить дорогу автомобильную, дорогу для грузовых машин.
Километр за километром, километр за километром через топи, леса, чащобы, через овраги, низины, болота, там, где раньше ходил лишь зверь, где душу живую не сыщешь, – ныне прошла дорога.
Двести километров длиной дорога. Строили – двадцать дней.
– Дорогу – за двадцать дней?!
– Так точно, за двадцать дней!
Действительно, так быстро, так дружно построили здесь дорогу.
– Дорога! Дорога! Строят дорогу! – кричали Мишак и Гринька.
Живут они оба в селе Новинка. Через Новинку и тянули как раз дорогу. Начиналась она почти в 100 километрах восточнее Тихвина, у станции Заборье, и отсюда, обходя с севера захваченный фашистами Тихвин, шла через села Великий Двор, Еремина Гора, Новинка, Карпино к Ладожскому озеру, к городу Новая Ладога.
У села Новинки был один из наиболее трудных участков дороги. Болота кругом. Строили дорогу военные. Вышла на помощь и вся Новинка. Старый и малый, здоровый, калеченый – все оказались здесь.
Опустела Новинка. Все на дороге. Мишак и Гринька тоже пришли с лопатами. Начался штурм болота. Уж сколько камней и земли здесь насыпали. Возили, возили машины землю. Таскали, таскали носилки люди. Бросали, бросали лопаты землю в бездонную хлябь.
Старались люди. Старались мальчишки. Кто-то сказал, глянув на Мишака и Гриньку:
– Гони до седьмого пота!
– Ну как? – обращается к Гриньке Мишак.
– Пропотел, – отвечает Гринька.
– Ну как? – обращается Гринька.
– Пропотел, – отвечает Мишак.
Раз пропотели, два пропотели, три пропотели.
По миллиметру растет дорога.
– Ну как? – вновь обращается к другу Гринька.
– Вновь пропотел, – говорит Мишак.
– И я, – отвечает Гринька.
Пять пропотели раз, шесть пропотели раз. Дошли до седьмого пота.
Ура! Пробилась дорога через болото.
Пробилась дорога через болото. А за этим болотом еще болото.
И снова люди носилки, лопаты в руки. Черепахой, улиткой ползет дорога. Покрылись люди десятым, двадцатым потом. Осилили все же и это болото. А за этим болотом снова лежит болото. И снова работа, работа, работа…
Тянут дорогу здесь, у Новинки, тянут у Карпино, у Ереминой Горы, у Великого Двора, тянут в других местах. Одолели люди леса и топи. От Заборья к Новой Ладоге легла дорога.
Свершилось земное чудо: дорога готова за двадцать дней.
Дорога, конечно, средняя. Не асфальт, не бетон, не гудрон.
И все же идет дорога.
Дорога, конечно, узкая. Не всюду разъедутся две машины.
И все же идет дорога.
Дорога, конечно, не очень быстрая. Хорошо, если проедешь около сорока километров в день.
И все же идет дорога. И все же идут машины. Вновь идут к Ленинграду грузы.
Первая колонна
В ноябре 1941 года над Ладожским озером наступили морозы. Замерзла, остановилась дорога по воде через Ладожское озеро.
Остановилась дорога – значит, не будет подвоза продуктов, значит, не будет подвоза горючего, не будет подвоза боеприпасов. Как воздух, как кислород, нужна Ленинграду дорога.
– Будет дорога! – сказали люди.
Замерзнет Ладожское озеро, покроется крепким льдом Ладога (так сокращенно называют Ладожское озеро). Вот по льду и пройдет дорога.
Не каждый верил в такую дорогу. Неспокойна, капризна Ладога. Забушуют метели, пронесется над озером пронзительный ветер, сиверик, появятся на льду озера трещины и промоины. Ломает Ладога свою ледяную броню. Даже самые сильные морозы не могут полностью сковать Ладожское озеро.
Капризно, коварно Ладожское озеро. И все же выхода нет другого. Кругом фашисты. Только здесь, по Ладожскому озеру, и может пройти в Ленинград дорога.
Труднейшие дни в Ленинграде. Прекратилось сообщение с городом. Ожидают люди, когда лед на Ладожском озере станет достаточно крепким. А это не день, не два. Смотрят на лед, на озеро. Толщину измеряют льда. Рыбаки-старожилы тоже следят за озером. Как там на Ладоге лед?
– Растет.
– Нарастает.
– Силу берет.
Волнуются люди, торопят время.
– Быстрее, быстрее! – кричат Ладоге. – Эй, не ленись, мороз!
Приехали к Ладожскому озеру ученые-гидрологи, это те, кто изучает воду и лед, прибыли строители и армейские командиры. Первыми решили пройти по неокрепшему льду.
Прошли гидрологи – выдержал лед.
Прошли строители – выдержал лед.
Майор Можаев, командир дорожно-эксплуатационного полка, верхом на коне проехал – выдержал лед.
Конный обоз прошагал по льду. Уцелели в дороге сани.
Генерал Лагунов – один из командиров Ленинградского фронта – на легковой машине по льду проехал. Потрещал, поскрипел, посердился лед, но пропустил машину.
22 ноября 1941 года по все еще полностью не окрепшему льду Ладожского озера пошла первая автомобильная колонна. 60 грузовых машин было в колонне. Отсюда, с западного берега, со стороны Ленинграда, ушли машины за грузами на восточный берег.
Впереди не километр, не два – 27 километров ледяной дороги. Ждут на западном, ленинградском берегу возвращения людей и автоколонны.
– Вернутся? Застрянут? Вернутся? Застрянут?
Прошли сутки. И вот:
– Едут!
Верно, идут машины, возвращается автоколонна. В кузове каждой из машин по три, по четыре мешка с мукой. Больше пока не брали. Некрепок лед. Правда, на буксирах машины тянули сани. В санях тоже лежали мешки с мукой, по два, по три.
С этого дня и началось постоянное движение по льду Ладожского озера. Вскоре ударили сильные морозы. Лед окреп. Теперь уже каждый грузовик брал по 20, по 30 мешков с мукой. Перевозили по льду и другие тяжелые грузы.
Нелегкой была дорога. Не всегда здесь удачи были. Ломался лед под напором ветра. Тонули порой машины. Фашистские самолеты бомбили колонны с воздуха.
И снова наши несли потери. Застывали в пути моторы. Замерзали на льду шоферы. И все же ни днем, ни ночью, ни в метель, ни в самый лютый мороз не переставала работать ледовая дорога через Ладожское озеро.
Стояли самые тяжелые дни Ленинграда. Остановись дорога – смерть Ленинграду.
Не остановилась дорога. Дорогой жизни ленинградцы ее назвали.
Боевое орудие
Чтобы еще больше помочь Ленинграду, чтобы сократить путь для доставки грузов, надо было отбить у фашистов Тихвин. Получили войска боевой приказ.
В боях за Тихвин прославился сержант Ильдар Маннанович Маннанов. Был Маннанов артиллеристом.
Началось наше наступление. Фашисты пытались его остановить. Сами бросались в атаки. Наступали пехотой, танками. На участок, на котором находилась батарея Маннанова, обрушилось сразу 14 фашистских танков.
Отбили артиллеристы атаку фашистских танков. Даже сами вперед продвинулись. Только расставили, укрепили солдаты орудия на новых позициях, как фашисты снова пошли в атаку. Гремели фашистские пушки, стреляли фашистские танки, яростно рвались вперед фашисты.
Трудно пришлось батарее, в составе которой сражался Маннанов.
Вышло из строя одно орудие. Вышло второе. Бой был в зените, в самом разгаре. А на батарее из четырех осталось только одно орудие. Выходили из строя и артиллеристы. Меньше их с каждой минутой, меньше. Еще немного – и при орудии остался только один Маннанов. Еще немного – и ранен в бедро Маннанов.
Замолчало, прекратило огонь орудие. Рванулись сюда фашисты. Движутся танки, за ними идет пехота.
И вдруг по пехоте, по танкам снова огонь ударил. Это снова к орудию стал Маннанов.
Начался грозный неравный бой.
Не видел солдат ни землю, ни небо, ни солнце. Видел лишь танки, видел идущую за танками вслед пехоту. Хватал он снаряды, вбрасывал в ствол пушки. Стрелял, стрелял и стрелял.
Разные были снаряды на батарее: бронебойные, осколочные, шрапнельные. Бронебойные – те, которыми бьют по танкам. Осколочные и шрапнельные – эти предназначаются для пехоты.
Чередует снаряды Маннанов. То по пехоте ударит снарядом шрапнельным, осколочным, то бронебойным по танкам бьет.
Отбил он фашистов. Прекратили на время они атаку. Посмотрел артиллерист на снаряды. Лишь два снаряда лежит рядом с пушкой.
Два снаряда! И снова ударят сейчас фашисты.
Но время спасло солдата. Стало темнеть.
Не возобновили враги атаку. Осмотрелся теперь Маннанов. Нет из своих никого кругом. Ни рядом, ни справа, ни слева. Один он на этом месте. Крикнул налево, крикнул направо. Не отозвался никто Маннанову.
Присел на лафет солдат. Усталость пришла к артиллеристу. Заныло бедро от раны. «Что же делать? – решает Маннанов. – Оставить позицию. На поиск идти своих. Но разве можно бросить врагам орудие?!»
Смотрит Маннанов на оставшиеся два снаряда. Вспоминает: ведь там, в тылу, метрах в 100 за их батареей, был походный снарядный склад. Пошел он к складу. Верно – лежат снаряды.
Всю ночь ковылял, приседая на раненую ногу, сержант Маннанов. От пушки к складу, от склада к пушке. К рассвету рядом с пушкой лежала гора снарядов.
Рано утром на участке, на котором находилось орудие Маннанова, фашисты снова начали атаку. Выручили снаряды Маннанова. Вновь загремела пушка. Вновь зашагала удача рядом. Метко разил он врагов из пушки. Уничтожил три танка, более ста человек пехоты.
А вскоре услышал солдат «ура!». И слева и справа. Это наши пошли в атаку. Устремились войска вперед. Погнали фашистов, ворвались в Тихвин.
За свой подвиг в боях с фашистами сержант Ильдар Маннанович Маннанов был удостоен звания Героя Советского Союза.
Всю войну отшагал Маннанов. Удача и дальше ступала рядом. Цел, полон сил герой. Завершил он войну победой, невредимым вернулся домой, в родную Татарию.
Кобона
Разгромили советские войска фашистов под Тихвином, отогнали, освободили дорогу на город Волхов.
Пошли вновь по железной дороге грузы. Однако не сразу. Железнодорожные мосты через реки между Тихвином и Волховом были взорваны. Восстанавливать надо мосты. Силы нужны и время. И снова грузы на автомашинах идут в объезд, снова в пути машины. Но меньше, короче теперь объезд. Быстрее к Ладожскому озеру, Дороге жизни, доходят грузы. В три раза короче для автомашин стала теперь дорога.
А вскоре и новая весть. Восстановили между Тихвином и Волховом мосты путейцы. Идут поезда теперь до Волхова и дальше, на запад, еще ближе к Ладожскому озеру, к станциям Войбокало и Жихарево. Теперь уже здесь, на Войбокало и Жихарево, идет перегрузка на автомашины грузов. Недалеко здесь совсем до Ладожского озера. В шесть раз короче стала теперь автомобильная дорога.
А что, если сделать еще короче?
И вот.
Жил Сашка Дятлов в деревне Кобона. Кобона – деревня маленькая, приозерная, тихая. Рядом плещет Ладожское озеро. Леса поднялись за Кобоной. Мало кто слышал, что есть на земле Кобона. Это лишь Сашке Дятлову Кобона чуть ли не центром земли казалась.
Прожил Сашка здесь восемь лет. Любит свою Кобону. Знает Сашка: идет война. Ленинград за Ладожским озером бьется. Однако тихо кругом в Кобоне.
Тихо. И вдруг за лесом гудок раздался. Прислушался Сашка: сильный гудок, пронзительный. Не слышал Сашка таких гудков. Откуда гудки в Кобоне?
Помчался он к матери, к деду.
Прислушалась мать: гудок!
Прислушался дед: гудок!
Откуда гудок?! Какой же здесь паровоз, в Кобоне?
Мать прожила здесь, у озера, тридцать лет. Впервые гудок паровозный в Кобоне слышит.
Дед шестьдесят отшагал здесь лет.
Но чтобы – гудок! Паровозный! В этих местах?! Может, не то он слышит?
Нет, все верно. Действительно, за лесом раздавался паровозный гудок. А вскоре и паровоз прибыл в Кобону. Стоит громада. Парами дышит. Смотрит Сашка: вот это диво – рельсы пришли в Кобону.
Проложили люди сюда железную дорогу. Прямо к Кобоне, прямо к берегу Ладожского озера. Дорогу построили от станции Войбокало. Пробилась сквозь лес дорога.
Небывалое началось здесь, в Кобоне. И слева, и справа, и в сторону озера, и в сторону леса разместились склады, навесы, укрытия, площадки для разных грузов. Всюду мешки, всюду тюки, бочки, ящики, короба. Горы мешков и ящиков. Это грузы для Ленинграда.
Отсюда, из Кобоны, через Ладожское озеро и проходила теперь ледовая дорога на Ленинград. Здесь теперь начиналась Дорога жизни. День и ночь по льду Ладожского озера идут машины: из Кобоны туда, на ленинградский берег, и снова назад, в Кобону, из Кобоны – в Кобону, из Кобоны – в Кобону.
Раньше даже среди ленинградцев мало кто знал, что есть на земле Кобона. Теперь не найдешь, кто бы не знал Кобоны.
Праздничный обед
Обед был праздничным, из трех блюд. О том, что обед будет из трех блюд, ребята детского дома знали заранее. Директор дома Мария Дмитриевна так и сказала:
– Сегодня, ребята, полный у нас обед: первое будет, второе и третье.
Что же будет ребятам на первое?
– Бульон куриный?
– Борщ украинский?
– Щи зеленые?
– Суп гороховый?
– Суп молочный?
Нет. Не знали в Ленинграде таких супов. Голод косит ленинградцев. Совсем другие супы в Ленинграде. Приготовляли их из дикорастущих трав. Нередко травы бывали горькими. Ошпаривали их кипятком, выпаривали и тоже использовали для еды.
Назывались такие супы из трав – супами-пюре. Вот и сегодня ребятам – такой же суп.
Миша Кашкин, местный всезнайка, все точно про праздничный суп пронюхал.
– Из сурепки он будет, из сурепки, – шептал ребятам.
Из сурепки? Так это ж отличный суп! Рады ребята такому супу. Ждут не дождутся, когда позовут на обед.
Вслед за первым получат сегодня ребята второе. Что же им на второе будет?
– Макароны по-флотски?
– Жаркое?
– Бигус?
– Рагу?
– Гуляш?
Нет. Не знали ленинградские дети подобных блюд.
Миша Кашкин и здесь пронюхал.
– Котлеты из хвои! Котлеты из хвои! – кричал мальчишка.
Вскоре к этому новую весть принес:
– К хвое – бараньи кишки добавят.
– Ух ты, кишки добавят! Так это ж отличные будут котлеты.
Радьт ребята таким котлетам. Скорей бы несли обед.
Завершался праздничный обед, как и полагалось, третьим. Что же будет сегодня на третье?
– Компот из черешни?
– Запеканка из яблок?
– Апельсины?
– Желе?
– Суфле?
Нет. Не знали ребята подобных третьих.
Кисель им сегодня будет. Кисель-размазня из морских водорослей.
– Повезло нам сегодня. Кисель из ламинарии, – шептал Кашкин. Ламинарии – это сорт водорослей. – Сахарину туда добавят, – уточнял Кашкин. – По полграмма на каждого.
– Сахарину! Вот это да! Так это ж на объеденье кисель получится.
Обед был праздничный, полный – из трех блюд. Вкусный обед. На славу.
Не знали блокадные дети других обедов.
Блокадный хлеб
Из чего он только не выпекался – ленинградский блокадный хлеб! Разные были примеси. Добавляли к ржаной муке муку овсяную, ячменную, соевую, кукурузную. Применяли жмых – льняной, хлопковый, конопляный. Использовали отруби, проросшее зерно, мельничную пыль, рисовую шелуху и многое другое. По десять раз перетряхивали мешки из-под муки, выбивая возможное из невозможного.
Хлеб был кисловатым, горьковатым, травянистым на вкус. Но голодным ленинградцам казался милее милого.
Мечтали люди об этом хлебе.
Пять раз в течение осени и зимы 1941 года ленинградцам сокращали нормы выдачи хлеба. 2 сентября состоялось первое сокращение. Норму установили такую: 600 граммов хлеба взрослым, 300 граммов – детям.
Вернулся в этот день Валеткин отец с работы. Принес хлеб. Глянула мать:
– Сокращение?!
– Сокращение, – отозвался отец.
Прошло десять дней. Снова с работы отец вернулся. Выложил хлеб на стол. Посмотрела мать:
– Сокращение?!
– Сокращение, – отозвался отец.
По 500 граммов хлеба в день стали теперь получать взрослые.
Прошло еще двадцать дней. Наступил октябрь. Снова сократили ленинградцам выдачу хлеба. Взрослым – по 400 граммов на день, детям – всего по 200.
Прошел октябрь. Наступил ноябрь. В ноябре сразу два сокращения. Вначале по 300, а затем и по 250 граммов хлеба стали получать взрослые. Дети – по 125.
Глянешь на этот ломтик. А ломтик – с осиновый листик. Виден едва в ладошке. И это на целый день.
Самый приятный час для Балетки – это тот, когда с завода приходит отец, когда достает он из сумки хлеб.
Хлеб поступает к матери. Мать раздает другим. Вот – отцу, вот – дедушке, бабушке, вот дольку берет себе. А вот и ему – Балетке. Смотрит Балетка всегда зачарованно. Поражается одному: в его куске 125 граммов, а он почему-то больше других. Отцовского даже больше.
– Как же так? – удивляется мальчик.
Улыбаются взрослые:
– Мука в нем другая – детская.
iknigi.net
