Читать бесплатно книгу Шопен, соната номер два - Носов Евгений. Лишь иногда просеменит меж хлебов
Евгений Носов - Шопен, соната номер два
Евгений НосовШопен, соната номер два
После первых осенних дождей серый пыльный большак почернел, умягчился упруго и был до глянца накатан автомобильными колесами. Сахарозаводской грузовик бежал по нему ходко, почти не гремя бортами, будто по асфальту. В шоферскую кабину никто не стал подсаживаться, всем оркестром в двенадцать человек ехали в кузове на клубных откидных стульях. Здесь, на вольном ветерке, можно было курить, слушать, как Ромка, валторнист, травит свои бесконечные анекдоты, и перешучиваться со студентками, присланными убирать сахарную свеклу. Машина, сверкавшая никелем труб, привлекала девчат, что работали по всей Дороге, они отрывались от бурачных куч и с любопытством глядели из-под ладоней, выпачканных землей, на разнаряженных музыкантов.
– Эй, завлекалки! – задевали их ребята. – Сыграть вам па-де-де? Чтоб веселее работалось?
Ромка хватал с колен валторну и, пузырясь на ветру плащом-"болоньей", рвал студеный осенний воздух рублеными пронзительными звуками "Лебединого озера": "Ла-та-та-та-та-а-тара-та-а-а…"
В ответ летели бураки, грохали по машине, парни, с хохотом пригибаясь, прятали головы за высокие планчатые борта, а Пашка, схватив тарелки, ловко, по-теннисному, со звоном отбивал ими свеклу.
– Полегче, полегче там! – кричал он с азартом, поправляя сбитую кепку. – Чего урожай расходуете!
– Взяли б да помогли! – кричали девчата. – Ишь, вырядились! Тунеядцы!
Машина проносилась мимо, а по сторонам, зажигаясь шутливой перебранкой, уже бежали к дороге, к грузовику, новые стайки девчат и дружно бомбили кузов бураками.
– Эх, соскочу! – хохотал Пашка. – Ой, поймаю курносую! – Под градом бураков он уже не отбивался, а лишь закрывал лицо тарелками, тогда как Ромка, высунув за борт один только раструб, продолжал неистово дудеть, подзадоривать студенток: "Ти-та-та-та-та-а-а…"
Шофер неожиданно тормознул, в решетке заднего окна показалось его злое лицо.
– Вы что, чокнутые? Стекла побьют!
Дядя Саша, старший в оркестре, от самого завода ехавший стоя, облокотясь о кабину, и тоже во время налета девчат вынужденный пригибать голову, обернулся и осадил парней:
– Хватит вам! Павел, ты как с инструментом обращаешься!
– А что им сделается? – Пашка с недоумением повертел никелированными дисками. Дядя Саша нахмурился.
– Положи тарелки. Нашел игрушки! И вы тоже – угомонитесь.
– Все, старшой, все!
Ребята нехотя рассаживались по стульям. А дядя Саша ворчал:
– Разбаловались, понимаешь… Не на свадьбу едем. Понимать надо.
– Ну все, отбой. Мир – дружба!
Серенькая, в мелком крапе кепка старшого была надвинута до самых бровей. От встречного ветра фиолетово синели впалые щеки, чисто выбритые перед самым отъездом. Из кармана жесткого шевиотового плаща воронкой кверху торчала его сольная труба в черном сатиновом чехольчике. По давней привычке он всегда держал ее при себе.
Ромка снова принялся за свои байки, ребята обступили его, висли на плечах друг у друга, гоготали вовсю. А дядя Саша, расстегнув плащ, из-под которого сверкнула на пиджаке красная орденская звездочка, достал из бокового кармана сигарету и, раскурив ее в затишке, за кабиной, продолжал отрешенно глядеть на бегущую встречь дорогу.
Мимо с глухим ревом и чадными выхлопами прошел "КрАЗ". В кузове, наращенном грубыми, неоструганными досками, и в двух его прицепах дядя Саша успел разглядеть серые вороха еще не просохшей свеклы. Следом промчались два голубых близнеца-самосвала – тоже со свеклой, и у обоих на дверцах по белому знаку автотранса. Колхозы спешили, пока позволяла погода, управиться с самой докучливой культурой.
Великая Русская равнина в этих местах постепенно начинала холмиться, подпирать небо косогорами, отметки высот уже уходили, пожалуй, за двести метров и выше. В глубокой древности эту гряду холмов так и не смог одолеть ледник, надвинувшийся из Скандинавии. Он разделился на два языка и пополз дальше, на юг, обтекая гряду слева и справа.
И, может быть, не случайно на этих высотах, не одоленных ледником, без малого тридцать лет назад разгорелась небывалая битва, от которой, как думалось дяде Саше, спасенные народы могли бы начать новое летосчисление. Враг, грозивший России новым оледенением, был остановлен сначала в междуречье Днепра и Дона, а потом разбит и сброшен с водораздельных высот. В августе сорок третьего, будучи молодым лейтенантом, тогда еще просто Сашей, он заскочил на несколько дней домой и успел захватить следы этого побоища на южном фасе. К маленькой станции Прохоровке, куда был нацелен один из клещевых вражеских ударов, саперы свозили с окрестных полей изувеченные танки – свои и чужие. Мертво набычась, смердя перегоревшей соляркой, зияя рваными пробоинами, стояли рядом "фердинанды", "тигры", "пантеры", наши самоходки и "тридцатьчетверки", союзные "Черчилли", "шерманы", громоздкие многобашенные "виктории". Они образовали гигантское кладбище из многих сотен машин. Среди него можно было и заблудиться. Дядя Саша курил на ветру, оглядывал высоты, ныне дремлющие под мирными нивами, а сзади него ребята шумно обсуждали какую-то поселковую новость.
– Зойка приехала? – слышался возбужденный Пашкин голос. – Заливаешь?
– Сам видел, – рассказывал Роман. – Юбка – во! До пяток. С каким-то флотским.
– Хахаль небось.
– Да похоже – муж. В универмаге ковер смотрели. Я подхожу: привет, Зоя. А она черными очками зырк-зырк: "Это вы, Рома? Я вас и не узнала. Богатым будете".
– Про меня не спросила? – с неловкостью хохотнул Пашка.
– Нужен ты ей больно!..
Тогда, в Прохоровке, дожидаясь попутной машины домой, на сахарный завод, дядя Саша долго ходил среди танковых завалов. Знойный августовский ветер подвывал в поникших пушечных стволах, органно и скорбно гудел в стальных раскаленных солнцем утробах. Но и мертвые, с пустыми глазницами триплексов танки, казалось, по-прежнему ненавидели друг друга. Дядя Саша разглядывал пробоины, старался распознать, кто и как обрел свой конец, пока не натолкнулся в одном месте на тошнотворно-сладкую вонь, исходившую от "тигра" с оторванной пушкой. Видно, наши саперы, перед тем как оттащить танк с поля боя, по небрежности не обнаружили внутри, проглядели труп немецкого танкиста. А может, в тот момент он еще и не был трупом…
– Спорим, уведу! – все кричал, горячился Пашка за спиной дяди Саши. – Нет, спорим?!
– Кого, Зойку? От этого морячка? Сядь, не рыпайся.
– Давай на бутылку коньяку. Жорик, будь свидетелем!
– Брось, дело дохлое, – успокаивал Ромка. – Морячок – что надо. Бумажник достал за ковер платить – одни красненькие.
– Плевал я на красненькие. Только пальцем поманю. Я ж с ней первый гулял.
– Ты первый? Ну, трепач!..
Теперь этого танкового кладбища нет. Оно распахано и засеяно, а железный лом войны давно поглотили мартены. Заровняли и сгладили оспяные рытвины от мин и фугасов, и только по холмам остались братские могилы.
Дядя Саша, иногда наведываясь в поля с ружьецом, замечал, как трактористы стороной обводят плуги, оставляют нетронутыми рыжие плешины среди пашни. И как пастухи, выгоняя гурты на жнивье, не дают скотине топтать куртинки могильной травы. Лишь иногда просеменит меж хлебов к такому месту старушка из окрестной деревни, постоит склоненно в немом раздумье и, одолев скорбь, примется выпалывать с едва приметного взгорка жесткое чернобылье, оставляя травку поласковей, понежнее: белый вьюнок, ромашку, синие цветы цикория, а уходя – перекрестит эту траву иссохшей щепотью. Случалось, дядя Саша и сам нечаянно набредал на такой островок, где в жухлой осенней траве среди пашни охотно ютились перепелки, и подолгу задерживался перед ржавой каской, венчавшей могильное изголовье. Иногда сидел здесь, усталый, до самой вечерней зари, наедине со своими мыслями, смотрел, как печалью сочатся закаты над этими холмами, и казалось ему, будто зарытые в землю кости все прорастают то тут, то там белыми обелисками и будто сам он, лишь чудом не полегший тогда во рву, прорастает одним из них…
– Дядь Саш! – не сразу услыхал старшой. – А дядь Саш!
profilib.net
Шопен, соната номер два читать онлайн, Носов Евгений Иванович
Евгений Носов
Евгений Носов
Шопен, соната номер два
После первых осенних дождей серый пыльный большак почернел, умягчился упруго и был до глянца накатан автомобильными колесами. Сахарозаводской грузовик бежал по нему ходко, почти не гремя бортами, будто по асфальту. В шоферскую кабину никто не стал подсаживаться, всем оркестром в двенадцать человек ехали в кузове на клубных откидных стульях. Здесь, на вольном ветерке, можно было курить, слушать, как Ромка, валторнист, травит свои бесконечные анекдоты, и перешучиваться со студентками, присланными убирать сахарную свеклу. Машина, сверкавшая никелем труб, привлекала девчат, что работали по всей Дороге, они отрывались от бурачных куч и с любопытством глядели из-под ладоней, выпачканных землей, на разнаряженных музыкантов.
– Эй, завлекалки! – задевали их ребята. – Сыграть вам па-де-де? Чтоб веселее работалось?
В ответ летели бураки, грохали по машине, парни, с хохотом пригибаясь, прятали головы за высокие планчатые борта, а Пашка, схватив тарелки, ловко, по-теннисному, со звоном отбивал ими свеклу.
– Полегче, полегче там! – кричал он с азартом, поправляя сбитую кепку. – Чего урожай расходуете!
– Взяли б да помогли! – кричали девчата. – Ишь, вырядились! Тунеядцы!
Машина проносилась мимо, а по сторонам, зажигаясь шутливой перебранкой, уже бежали к дороге, к грузовику, новые стайки девчат и дружно бомбили кузов бураками.
– Эх, соскочу! – хохотал Пашка. – Ой, поймаю курносую! – Под градом бураков он уже не отбивался, а лишь закрывал лицо тарелками, тогда как Ромка, высунув за борт один только раструб, продолжал неистово дудеть, подзадоривать студенток: «Ти-та-та-та-та-а-а…»
Шофер неожиданно тормознул, в решетке заднего окна показалось его злое лицо.
– Вы что, чокнутые? Стекла побьют!
Дядя Саша, старший в оркестре, от самого завода ехавший стоя, облокотясь о кабину, и тоже во время налета девчат вынужденный пригибать голову, обернулся и осадил парней:
– Хватит вам! Павел, ты как с инструментом обращаешься!
– А что им сделается? – Пашка с недоумением повертел никелированными дисками. Дядя Саша нахмурился.
– Положи тарелки. Нашел игрушки! И вы тоже – угомонитесь.
– Все, старшой, все!
Ребята нехотя рассаживались по стульям. А дядя Саша ворчал:
– Разбаловались, понимаешь… Не на свадьбу едем. Понимать надо.
– Ну все, отбой. Мир – дружба!
Серенькая, в мелком крапе кепка старшого была надвинута до самых бровей. От встречного ветра фиолетово синели впалые щеки, чисто выбритые перед самым отъездом. Из кармана жесткого шевиотового плаща воронкой кверху торчала его сольная труба в черном сатиновом чехольчике. По давней привычке он всегда держал ее при себе.
Ромка снова принялся за свои байки, ребята обступили его, висли на плечах друг у друга, гоготали вовсю. А дядя Саша, расстегнув плащ, из-под которого сверкнула на пиджаке красная орденская звездочка, достал из бокового кармана сигарету и, раскурив ее в затишке, за кабиной, продолжал отрешенно глядеть на бегущую встречь дорогу.
Мимо с глухим ревом и чадными выхлопами прошел «КрАЗ». В кузове, наращенном грубыми, неоструганными досками, и в двух его прицепах дядя Саша успел разглядеть серые вороха еще не просохшей свеклы. Следом промчались два голубых близнеца-самосвала – тоже со свеклой, и у обоих на дверцах по белому знаку автотранса. Колхозы спешили, пока позволяла погода, управиться с самой докучливой культурой.
Великая Русская равнина в этих местах постепенно начинала холмиться, подпирать небо косогорами, отметки высот уже уходили, пожалуй, за двести метров и выше. В глубокой древности эту гряду холмов так и не смог одолеть ледник, надвинувшийся из Скандинавии. Он разделился на два языка и пополз дальше, на юг, обтекая гряду слева и справа.
И, может быть, не случайно на этих высотах, не одоленных ледником, без малого тридцать лет назад разгорелась небывалая битва, от которой, как думалось дяде Саше, спасенные народы могли бы начать новое летосчисление. Враг, грозивший России новым оледенением, был остановлен сначала в междуречье Днепра и Дона, а потом разбит и сброшен с водораздельных высот. В августе сорок третьего, будучи молодым лейтенантом, тогда еще просто Сашей, он заскочил на несколько дней домой и успел захватить следы этого побоища на южном фасе. К маленькой станции Прохоровке, куда был нацелен один из клещевых вражеских ударов, саперы свозили с окрестных полей изувеченные танки – свои и чужие. Мертво набычась, смердя перегоревшей соляркой, зияя рваными пробоинами, стояли рядом «фердинанды», «тигры», «пантеры», наши самоходки и «тридцатьчетверки», союзные «Черчилли», «шерманы», громоздкие многобашенные «виктории». Они образовали гигантское кладбище из многих сотен машин. Среди него можно было и заблудиться. Дядя Саша курил на ветру, оглядывал высоты, ныне дремлющие под мирными нивами, а сзади него ребята шумно обсуждали какую-то поселковую новость.
– Зойка приехала? – слышался возбужденный Пашкин голос. – Заливаешь?
– Сам видел, – рассказывал Роман. – Юбка – во! До пяток. С каким-то флотским.
– Хахаль небось.
– Да похоже – муж. В универмаге ковер смотрели. Я подхожу: привет, Зоя. А она черными очками зырк-зырк: «Это вы, Рома? Я вас и не узнала. Богатым будете».
– Про меня не спросила? – с неловкостью хохотнул Пашка.
– Нужен ты ей больно!..
Тогда, в Прохоровке, дожидаясь попутной машины домой, на сахарный завод, дядя Саша долго ходил среди танковых завалов. Знойный августовский ветер подвывал в поникших пушечных стволах, органно и скорбно гудел в стальных раскаленных солнцем утробах. Но и мертвые, с пустыми глазницами триплексов танки, казалось, по-прежнему ненавидели друг друга. Дядя Саша разглядывал пробоины, старался распознать, кто и как обрел свой конец, пока не натолкнулся в одном месте на тошнотворно-сладкую вонь, исходившую от «тигра» с оторванной пушкой. Видно, наши саперы, перед тем как оттащить танк с поля боя, по небрежности не обнаружили внутри, проглядели труп немецкого танкиста. А может, в тот момент он еще и не был трупом…
– Спорим, уведу! – все кричал, горячился Пашка за спиной дяди Саши. – Нет, спорим?!
– Кого, Зойку? От этого морячка? Сядь, не рыпайся.
– Давай на бутылку коньяку. Жорик, будь свидетелем!
– Брось, дело дохлое, – успокаивал Ромка. – Морячок – что надо. Бумажник достал за ковер платить – одни красненькие.
– Плевал я на красненькие. Только пальцем поманю. Я ж с ней первый гулял.
– Ты первый? Ну, трепач!..
Теперь этого танкового кладбища нет. Оно распахано и засеяно, а железный лом войны давно поглотили мартены. Заровняли и сгладили оспяные рытвины от мин и фугасов, и только по холмам остались братские могилы.
Дядя Саша, иногда наведываясь в поля с ружьецом, замечал, как трактористы стороной обводят плуги, оставляют нетронутыми рыжие плешины среди пашни. И как пастухи, выгоняя гурты на жнивье, не дают скотине топтать куртинки могильной травы. Лишь иногда просеменит меж хлебов к такому месту старушка из окрестной деревни, постоит склоненно в немом раздумье и, одолев скорбь, примется выпалывать с едва приметного взгорка жесткое чернобылье, оставляя травку поласковей, понежнее: белый вьюнок, ромашку, синие цветы цикория, а уходя – перекрестит эту траву иссохшей щепотью. Случалось, дядя Саша и сам нечаянно набредал на такой островок, где в жухлой осенней траве среди пашни охотно ютились перепелки, и подолгу задерживался перед ржавой каской, венчавшей могильное изголовье. Иногда сидел здесь, усталый, до самой вечерней зари, наедине со своими мыслями, смотрел, как печалью сочатся закаты над этими холмами, и казалось ему, будто зарытые в землю кости все прорастают то тут, то там белыми обелисками и будто сам он, лишь чудом не полегший тогда во рву, прорастает одним из них…
– Дядь Саш! – не сразу услыхал старшой. – А дядь Саш!
Он обернулся и увидел граненый буфетный стакан, протянутый Севой-барабанщиком. Круглое лицо Севы с выступающей из-под берета ровной челочкой было деловито-озабоченно. От хода грузовика водка всплескивалась, помачивая половинку соленого огурца, которую он придерживал большим пальцем поверх стакана.
– С нами за компанию, – поддержал Иван, по прозвищу Бейный, высокий нескладный парень с белесым козьим пушком на скулах, игравший в оркестре на бейном басе.
Дядя Саша чуть было не сорвался, чуть не крикнул на Севу: «Ах ты, паршивец! Ты же еще в девятый класс ходишь, еще молоко на губах не обсохло! Выгоню к чертовой матери из оркестра!» Но не выдержал его мальчишески ясного, доброго, терпеливого взгляда, смягчился и только сказал:
– Я не буду. Спасибо.
– Дядь Саш! Ну, дядь Саш! – наперебой загомонили ребята: и Ромка, и альтовик Сохин, и второй тенор Белибин.
Дядя Саша недовольно молчал.
– Ладно тебе, шеф! – с обидой сказал Пашка. – Холодно ведь. До костей продуло. – Он зябко потер ладони. – А ты не будешь, так и мы не будем.
– Нет, ребята, – твердо сказал дядя Саша. – Вы как хотите, а я не могу дышать водкой в мундштук. Мне Гимн сегодня играть, – и отвернулся.
– Так и нам играть! – почему-то обрадовались ребята. – Что ж теперь, выливать за борт?
– Да заткнитесь вы! – оборвал Ромка.
– Севка! – обиженно крикнул барабанщику Пашка. – Дай сюда стакан! Дай, говорю, – и, досадливо кривясь, целясь из стакана в горло бутылки, зажатой меж колен, обрызгивая брюки, стал переливать водку. – Ну и черт с вами! – ворчал он громко неизвестно на кого. – Вс ...
knigogid.ru
Читать книгу Шопен, соната номер два »Носов Евгений »Библиотека книг
Шопен, соната номер дваЕвгений Иванович НосовРассказы
Евгений Носов
Шопен, соната номер два
После первых осенних дождей серый пыльный большак почернел, умягчился упруго и был до глянца накатан автомобильными колесами. Сахарозаводской грузовик бежал по нему ходко, почти не гремя бортами, будто по асфальту. В шоферскую кабину никто не стал подсаживаться, всем оркестром в двенадцать человек ехали в кузове на клубных откидных стульях. Здесь, на вольном ветерке, можно было курить, слушать, как Ромка, валторнист, травит свои бесконечные анекдоты, и перешучиваться со студентками, присланными убирать сахарную свеклу. Машина, сверкавшая никелем труб, привлекала девчат, что работали по всей Дороге, они отрывались от бурачных куч и с любопытством глядели из-под ладоней, выпачканных землей, на разнаряженных музыкантов.
– Эй, завлекалки! – задевали их ребята. – Сыграть вам па-де-де? Чтоб веселее работалось?
Ромка хватал с колен валторну и, пузырясь на ветру плащом-«болоньей», рвал студеный осенний воздух рублеными пронзительными звуками «Лебединого озера»: «Ла-та-та-та-та-а-тара-та-а-а…»
В ответ летели бураки, грохали по машине, парни, с хохотом пригибаясь, прятали головы за высокие планчатые борта, а Пашка, схватив тарелки, ловко, по-теннисному, со звоном отбивал ими свеклу.
– Полегче, полегче там! – кричал он с азартом, поправляя сбитую кепку. – Чего урожай расходуете!
– Взяли б да помогли! – кричали девчата. – Ишь, вырядились! Тунеядцы!
Машина проносилась мимо, а по сторонам, зажигаясь шутливой перебранкой, уже бежали к дороге, к грузовику, новые стайки девчат и дружно бомбили кузов бураками.
– Эх, соскочу! – хохотал Пашка. – Ой, поймаю курносую! – Под градом бураков он уже не отбивался, а лишь закрывал лицо тарелками, тогда как Ромка, высунув за борт один только раструб, продолжал неистово дудеть, подзадоривать студенток: «Ти-та-та-та-та-а-а…»
Шофер неожиданно тормознул, в решетке заднего окна показалось его злое лицо.
– Вы что, чокнутые? Стекла побьют!
Дядя Саша, старший в оркестре, от самого завода ехавший стоя, облокотясь о кабину, и тоже во время налета девчат вынужденный пригибать голову, обернулся и осадил парней:
– Хватит вам! Павел, ты как с инструментом обращаешься!
– А что им сделается? – Пашка с недоумением повертел никелированными дисками. Дядя Саша нахмурился.
– Положи тарелки. Нашел игрушки! И вы тоже – угомонитесь.
– Все, старшой, все!
Ребята нехотя рассаживались по стульям. А дядя Саша ворчал:
– Разбаловались, понимаешь… Не на свадьбу едем. Понимать надо.
– Ну все, отбой. Мир – дружба!
Серенькая, в мелком крапе кепка старшого была надвинута до самых бровей. От встречного ветра фиолетово синели впалые щеки, чисто выбритые перед самым отъездом. Из кармана жесткого шевиотового плаща воронкой кверху торчала его сольная труба в черном сатиновом чехольчике. По давней привычке он всегда держал ее при себе.
Ромка снова принялся за свои байки, ребята обступили его, висли на плечах друг у друга, гоготали вовсю. А дядя Саша, расстегнув плащ, из-под которого сверкнула на пиджаке красная орденская звездочка, достал из бокового кармана сигарету и, раскурив ее в затишке, за кабиной, продолжал отрешенно глядеть на бегущую встречь дорогу.
Мимо с глухим ревом и чадными выхлопами прошел «КрАЗ». В кузове, наращенном грубыми, неоструганными досками, и в двух его прицепах дядя Саша успел разглядеть серые вороха еще не просохшей свеклы. Следом промчались два голубых близнеца-самосвала – тоже со свеклой, и у обоих на дверцах по белому знаку автотранса. Колхозы спешили, пока позволяла погода, управиться с самой докучливой культурой.
Великая Русская равнина в этих местах постепенно начинала холмиться, подпирать небо косогорами, отметки высот уже уходили, пожалуй, за двести метров и выше. В глубокой древности эту гряду холмов так и не смог одолеть ледник, надвинувшийся из Скандинавии. Он разделился на два языка и пополз дальше, на юг, обтекая гряду слева и справа.
И, может быть, не случайно на этих высотах, не одоленных ледником, без малого тридцать лет назад разгорелась небывалая битва, от которой, как думалось дяде Саше, спасенные народы могли бы начать новое летосчисление. Враг, грозивший России новым оледенением, был остановлен сначала в междуречье Днепра и Дона, а потом разбит и сброшен с водораздельных высот. В августе сорок третьего, будучи молодым лейтенантом, тогда еще просто Сашей, он заскочил на несколько дней домой и успел захватить следы этого побоища на южном фасе. К маленькой станции Прохоровке, куда был нацелен один из клещевых вражеских ударов, саперы свозили с окрестных полей изувеченные танки – свои и чужие. Мертво набычась, смердя перегоревшей соляркой, зияя рваными пробоинами, стояли рядом «фердинанды», «тигры», «пантеры», наши самоходки и «тридцатьчетверки», союзные «Черчилли», «шерманы», громоздкие многобашенные «виктории». Они образовали гигантское кладбище из многих сотен машин. Среди него можно было и заблудиться. Дядя Саша курил на ветру, оглядывал высоты, ныне дремлющие под мирными нивами, а сзади него ребята шумно обсуждали какую-то поселковую новость.
– Зойка приехала? – слышался возбужденный Пашкин голос. – Заливаешь?
– Сам видел, – рассказывал Роман. – Юбка – во! До пяток. С каким-то флотским.
– Хахаль небось.
– Да похоже – муж. В универмаге ковер смотрели. Я подхожу: привет, Зоя. А она черными очками зырк-зырк: «Это вы, Рома? Я вас и не узнала. Богатым будете».
– Про меня не спросила? – с неловкостью хохотнул Пашка.
– Нужен ты ей больно!..
Тогда, в Прохоровке, дожидаясь попутной машины домой, на сахарный завод, дядя Саша долго ходил среди танковых завалов. Знойный августовский ветер подвывал в поникших пушечных стволах, органно и скорбно гудел в стальных раскаленных солнцем утробах. Но и мертвые, с пустыми глазницами триплексов танки, казалось, по-прежнему ненавидели друг друга. Дядя Саша разглядывал пробоины, старался распознать, кто и как обрел свой конец, пока не натолкнулся в одном месте на тошнотворно-сладкую вонь, исходившую от «тигра» с оторванной пушкой. Видно, наши саперы, перед тем как оттащить танк с поля боя, по небрежности не обнаружили внутри, проглядели труп немецкого танкиста. А может, в тот момент он еще и не был трупом…
– Спорим, уведу! – все кричал, горячился Пашка за спиной дяди Саши. – Нет, спорим?!
– Кого, Зойку? От этого морячка? Сядь, не рыпайся.
– Давай на бутылку коньяку. Жорик, будь свидетелем!
– Брось, дело дохлое, – успокаивал Ромка. – Морячок – что надо. Бумажник достал за ковер платить – одни красненькие.
– Плевал я на красненькие. Только пальцем поманю. Я ж с ней первый гулял.
– Ты первый? Ну, трепач!..
Теперь этого танкового кладбища нет. Оно распахано и засеяно, а железный лом войны давно поглотили мартены. Заровняли и сгладили оспяные рытвины от мин и фугасов, и только по холмам остались братские могилы.
Дядя Саша, иногда наведываясь в поля с ружьецом, замечал, как трактористы стороной обводят плуги, оставляют нетронутыми рыжие плешины среди пашни. И как пастухи, выгоняя гурты на жнивье, не дают скотине топтать куртинки могильной травы. Лишь иногда просеменит меж хлебов к такому месту старушка из окрестной деревни, постоит склоненно в немом раздумье и, одолев скорбь, примется выпалывать с едва приметного взгорка жесткое чернобылье, оставляя травку поласковей, понежнее: белый вьюнок, ромашку, синие цветы цикория, а уходя – перекрестит эту траву иссохшей щепотью. Случалось, дядя Саша и сам нечаянно набредал на такой островок, где в жухлой осенней траве среди пашни охотно ютились перепелки, и подолгу задерживался перед ржавой каской, венчавшей могильное изголовье. Иногда сидел здесь, усталый, до самой вечерней зари, наедине со своими мыслями, смотрел, как печалью сочатся закаты над этими холмами, и казалось ему, будто зарытые в землю кости все прорастают то тут, то там белыми обелисками и будто сам он, лишь чудом не полегший тогда во рву, прорастает одним из них…
– Дядь Саш! – не сразу услыхал старшой. – А дядь Саш!
Он обернулся и увидел граненый буфетный стакан, протянутый Севой-барабанщиком. Круглое лицо Севы с выступающей из-под берета ровной челочкой было деловито-озабоченно. От хода грузовика водка всплескивалась, помачивая половинку соленого огурца, которую он придерживал большим пальцем поверх стакана.
– С нами за компанию, – поддержал Иван, по прозвищу Бейный, высокий нескладный парень с белесым козьим пушком на скулах, игравший в оркестре на бейном басе.
Дядя Саша чуть было не сорвался, чуть не крикнул на Севу: «Ах ты, паршивец! Ты же еще в девятый класс ходишь, еще молоко на губах не обсохло! Выгоню к чертовой матери из оркестра!» Но не выдержал его мальчишески ясного, доброго, терпеливого взгляда, смягчился и только сказал:
– Я не буду. Спасибо.
– Дядь Саш! Ну, дядь Саш! – наперебой загомонили ребята: и Ромка, и альтовик Сохин, и второй тенор Белибин.
Дядя Саша недовольно молчал.
– Ладно тебе, шеф! – с обидой сказал Пашка. – Холодно ведь. До костей продуло. – Он зябко потер ладони. – А ты не будешь, так и мы не будем.
– Нет, ребята, – твердо сказал дядя Саша. – Вы как хотите, а я не могу дышать водкой в мундштук. Мне Гимн сегодня играть, – и отвернулся.
– Так и нам играть! – почему-то обрадовались ребята. – Что ж теперь, выливать за борт?
– Да заткнитесь вы! – оборвал Ромка.
– Севка! – обиженно крикнул барабанщику Пашка. – Дай сюда стакан! Дай, говорю, – и, досадливо кривясь, целясь из стакана в горло бутылки, зажатой меж колен, обрызгивая брюки, стал переливать водку. – Ну и черт с вами! – ворчал он громко неизвестно на кого. – Все такие идейные стали. Еще попросите, а я не дам.
Въехали в знакомую Тихую Ворожбу. Наново отстроенное село больше не угрюмилось соломенными кровлями. Перед домами за весело раскрашенными штакетниками багряно кучерявилась вишенная молодь. На еще зеленой уличной траве мальчишки, отметив кирпичами футбольные ворота, азартно гоняли красно-синий мяч с западающими боками. Увидев грузовик с оркестром, они всей ватагой помчались следом, свистя и горланя. И долго еще гналась вслед рыжая собачонка, с хриплым лаем подкатываясь под заднее колесо. Сева, перевесившись через борт, поддразнивал ее, замахиваясь барабанной колотушкой.
– Ну, честное слово, как маленькие, – досадливо обернулся дядя Саша.
Ему почти не верилось, что на этой тихой улочке, по ее мураве, некогда тянулись глинистые, гнойно-желтые рубцы окопных брустверов, звякали под ногами стреляные гильзы и сухой ветер рассевал золу с горячих еще пепелищ.
Громыхнул под колесами расшатанный мостик, внизу холодно блеснула осенняя вода, усыпанная палым листом, и сразу же на той стороне, на взгорке, завиднелись избы, но уже другого села, Заполья, тоже восставшего из праха.
Свернув с большака, проехали еще какие-то деревни и раза два пересекли похожие друг на друга речушки. Они во множестве начинались здесь, среди этих водораздельных высот, и разбегались на все стороны света: одни – на запад, к Днепру, другие – к Дону, иные же, сливаясь с притоками, несли свою ключевую свежесть далекой Волге.
За последней деревней, за сырым кочковатым лугом, выпер очередной увал. Сквозь редкие ольхи чернел он осенней пахотой, был крут и наг, как все здешние высоты, на которых из-за ветров и безводья не принято было устраивать жилья, а лишь ставились в прежние времена ветряные мельницы, сгинувшие бесследно в огне последней войны. Мельниц там больше не возводили, а только под осень выметывали соломенные стога, у которых потом, уже по снегу, мышковали голодные лисы. Отсюда, снизу, казалось, что нахолодавшие облака сизым брюхом задевали неприютную хребтину, и там, на ветряном юру, вдруг стала видна на черной перепаханной земле большая пестрая толпа. Люди вдали безмолвно по-мурашиному копошились, перемешивались на одном и том же пятачке, и порой пронзительно вспыхивало под низким солнцем стекло стоявшей там автомашины. Глядя на этих людей, на их молчаливое топтание в пустынном поле, уже прибранном под зиму, на котором не могло быть никакой работы, никакой причины собираться гуртом, парни в кузове невольно присмирели, поняв, что это и есть то самое место, куда их вез старшой.
Молча въехали проселком на крутую гору, по свежим колеям свернули на тряскую пахоту. Чуть поодаль от толпы, за соломенной скирдой, стояли мотоциклы, грузовые машины, прямо на земле лежали велосипеды. У брошенной сеялки белела «Волга». Люди толклись на лоскуте нетронутой желтой стерни, вокруг покрытого брезентом невысокого конуса. Тут же, у подножия, валялись оставшиеся от кладки битые кирпичи, доски опалубки, заляпанные цементом. Школьники в ярких галстуках и белых одинаковых пилоточках старательно собирали весь этот мусор.
К машине с оркестром тотчас подошло несколько человек, и дядя Саша сразу узнал бывших фронтовиков из здешних деревень, с которыми не раз встречался в райбольнице, на втэковских комиссиях. Прямо через борт он обрадованно пожал руку Степану Холодову из Долгушей, Тихону Аляпину с железнодорожного разъезда, однополчанину Федору Бабкину, еще двум-трем незнакомым мужикам и деду Василию, который, не глядя на хромоту, шустро суетился вокруг грузовика.
– Давай, ребята, струмент сюда, – хлопотливо распоряжался дед Василий, ладонью отбивая крючья заднего борта. На нем была артиллерийская фуражка тех лет, еще свежая, незаношенная, должно быть, он берег и надевал ее только по торжественным случаям, а на груди совсем не по уставу, прямо на новенькой синей телогрейке, покачивались белые и желтые медали. – На травку струмент несите, на травку.
Он принял через борт самую большую, слепящую никелем трубу и бережно понес ее перед собой, как горячий самовар. Тихон и однорукий Степан потащили за растяжки барабан. Вслед понесли, ближе к обелиску, все остальные дудки и трубы. Тут же, на стерне, уже были разложены рядком еловые венки с яркими бумажными цветами.
– На траве оно мягче, – уважительно приговаривал дед Василий. – Струмент все-таки. Вещь ценная…
По всему было видно, что, кроме оркестра, ждали еще кого-то. Под скирдой в затишке сидели женщины. Возле них гомонили дети, затеяли беготню в салочки вокруг соломы. Тут и там прохаживались принаряженные парни с девчатами. Пашка, а за ним и остальные заводские, словно бы невзначай, подошли к местным. После церемонных рукопожатий парни сразу закурили, и вот уже Роман под одобрительные смешки принялся травить свои байки.
www.libtxt.ru
Тест по теме «ГИА по русскому языку. на Сёзнайке.ру
Часть 2
Внимательно прочитайте текст и выполните задания А1—А7.
(1) Дядя Саша, расстегнув плащ, из-под которого сверкнула на пиджаке красная орденская звездочка, достал из бокового кармана сигарету и, раскурив ее в затишке, за кабиной, продолжал отрешенно глядеть на бегущую встречь дорогу.
(2) Великая Русская равнина в этих местах постепенно начинала холмиться, подпирать небо косогорами, отметки высот уже уходили, пожалуй, за двести метров и выше. (3) В глубокой древности эту гряду холмов так и не смог одолеть ледник, надвинувшийся из Скандинавии. (4) Он разделился на два языка и пополз дальше, на юг, обтекая гряду слева и справа.
(5) И, может быть, не случайно на этих высотах, не одоленных ледником, без малого тридцать лет назад разгорелась небывалая битва, от которой, как думалось дяде Саше, спасенные народы могли бы начать новое летосчисление. (6) Враг, грозивший России новым оледенением, был остановлен сначала в междуречье Днепра и Дона, а потом разбит и сброшен с водораздельных высот. (7) В августе сорок третьего, будучи молодым лейтенантом, тогда еще просто Сашей, он заскочил на несколько дней домой и успел захватить следы этого побоища на южном фасе. (8) К маленькой станции Прохоровке, куда был нацелен один из клещевых вражеских ударов, саперы свозили с окрестных полей изувеченные танки – свои и чужие. (9) Мертво набычась, смердя перегоревшей соляркой, зияя рваными пробоинами, стояли они рядом, образуя гигантское кладбище из многих сотен машин. (10) Среди него можно было и заблудиться. (11) Дядя Саша курил на ветру, оглядывал высоты, ныне дремлющие под мирными нивами.
(12) Тогда, в Прохоровке, дожидаясь попутной машины домой, на сахарный завод, дядя Саша долго ходил среди танковых завалов. (13) Знойный августовский ветер подвывал в поникших пушечных стволах, органно и скорбно гудел в стальных раскаленных солнцем утробах. (14) Но и мертвые, с пустыми глазницами триплексов танки, казалось, по-прежнему ненавидели друг друга. (15) Дядя Саша разглядывал пробоины, старался распознать, кто и как обрел свой конец.
(16) Теперь этого танкового кладбища нет. (17) Оно распахано и засеяно, а железный лом войны давно поглотили мартены. (18) Заровняли и сгладили оспяные рытвины от мин и фугасов, и только по холмам остались братские могилы.
(19) Дядя Саша, иногда наведываясь в поля с ружьецом, замечал, как трактористы стороной обводят плуги, оставляют нетронутыми рыжие плешины среди пашни и как пастухи, выгоняя гурты на жнивье, не дают скотине топтать куртинки могильной травы. (20) Лишь иногда просеменит меж хлебов к такому месту старушка из окрестной деревни, постоит склоненно в немом раздумье и, одолев скорбь, примется выпалывать с едва приметного взгорка жесткое чернобылье, оставляя травку поласковей, понежнее: белый вьюнок, ромашку, синие цветы цикория, а уходя – перекрестит эту траву иссохшей щепотью. (21) Случалось, дядя Саша и сам нечаянно набредал на такой островок, где в жухлой осенней траве среди пашни охотно ютились перепелки, и подолгу задерживался перед ржавой каской, венчавшей могильное изголовье. (22) Иногда сидел здесь, усталый, до самой вечерней зари, наедине со своими мыслями, смотрел, как печалью сочатся закаты над этими холмами, и казалось ему, будто зарытые в землю кости все прорастают то тут, то там белыми обелисками и будто сам он, лишь чудом не полегший тогда во рву, прорастает одним из них...
(По Е.Носову)
Задания А1—А7 выполните на основе анализа содержания прочитанного текста. К каждому заданию А1—А7 даны 4 варианта ответа, из которых только один правильный. Укажите правильный ответ.
А1Какое из высказываний, приведённых ниже, содержит ответ на вопрос: «Почему дядя Саша, проезжая по Великой Русской равнине, думает о войне?»
1) Он видит танковое кладбище.
2) Он сам воевал в этих местах.
3) Он видит рытвины от мин и фугасов.
4) В глубокой древности эту местность одолел ледник.
А2С какой целью автор упоминает в повествовании о древнем леднике?
1) Равнине угрожает новый ледник.
2) Древний скандинавский ледник одолел холмы и высоты равнины, на которой в августе сорок третьего года разгорелась небывалая битва.
3) Автор проводит параллель между древней битвой природных сил и битвой с фашистами в сорок третьем году.
4) Разрушительные последствия ледника отразились на ландшафте местности.
А3Какое из высказываний соответствует содержанию текста?
1) Автор любит своего героя и относится к нему с добрым юмором.
2) Автор равнодушен к своему герою и никак не проявляет своего отношения к нему.
3) Автор показывает красочную батальную сцену и восхищается героизмом дяди Саши.
4) Автор описывает мирное время, но это рассказ о вечной памяти человеческих сердец, о героизме народа в минувшей войне.
А4Укажите, в каком значении употребляется в тексте слово СЛЕДЫ в предложении 7.
1) отпечатки, оттиски ног на поверхности
2) углубления от прикосновения, надавливания, царапания
3) сохранившиеся, уцелевшие части чего-л.; остаток
4) нижние части ступней, подошвы
А5В каком предложении содержится противопоставление?
1) (19) Дядя Саша, иногда наведываясь в поля с ружьецом, замечал, как трактористы стороной обводят плуги, оставляют нетронутыми рыжие плешины среди пашни и как пастухи, выгоняя гурты на жнивье, не дают скотине топтать куртинки могильной травы.
2) (2) Великая Русская равнина в этих местах постепенно начинала холмиться, подпирать небо косогорами, отметки высот уже уходили, пожалуй, за двести метров и выше.
3) (5) И, может быть, не случайно на этих высотах, не одоленных ледником, без малого тридцать лет назад разгорелась небывалая битва, от которой, как думалось дяде Саше, спасенные народы могли бы начать новое летосчисление.
4) (8) К маленькой станции Прохоровке, куда был нацелен один из клещевых вражеских ударов, саперы свозили с окрестных полей изувеченные танки – свои и чужие.
А6Почему автор, описывая бывшее танковое кладбище, употребляет слова «ружьецом», «куртинки», «старушки»?
1) Каждое слово подчёркивает накапливающуюся горечь в душе героя, боль при виде братских могил.
2) Такие формы слов говорят о том, что рассказчик – сентиментальный человек.
3) Такие формы слов говорят о том, что автор иронически относится к дяде Саше.
4) Такие формы слов говорят о том, что дядя Саша трепетно относится к местам, где он родился и вырос.
А7Какое средство выразительности использовано в предложении 14?
1) метафора
2) олицетворение
3) антитеза
4) сравнение
Задания В1—В14 выполните на основе прочитанного текста. Ответы на задания В1—В14 записывайте словами или цифрами, разделяя их, если нужно, запятыми. При записи словосочетания соблюдайте интервал между словами.
B1Замените в тексте авторское диалектное слово ПЛЕШИНЫ из предложения 19 синонимичным общеупотребительным словом или словосочетанием. Напишите этот синоним.
B2Из предложений 5-7 выпишите слова с чередующейся безударной гласной в корне.
B3Из предложений 16-20 выпишите слова, в которых правописание приставки определяется правилом: «В приставках, оканчивающихся на З-(С-), перед глухим согласным пишется буква С, перед звонким – З».
B4Из предложений 20-21 выпишите слово, в котором правописание НН определяется правилом: «В прилагательном, образованном при помощи суффикса –Н- от существительного, основа которого заканчивается на –Н-, пишется НН»
B5В приведённых ниже предложениях из прочитанного текста пронумерованы все запятые. Выпишите цифру(-ы), обозначающую(-ие) запятые при обособленном обстоятельстве.
В глубокой древности эту гряду холмов так и не смог одолеть ледник, (1) надвинувшийся из Скандинавии. Он разделился на два языка и пополз дальше,(2) на юг, (3) обтекая гряду слева и справа.
B6В приведённых ниже предложениях из прочитанного текста пронумерованы все запятые. Выпишите цифры, обозначающие запятые между частями сложносочинённого предложения.
Теперь этого танкового кладбища нет. Оно распахано и засеяно,(1) а железный лом войны давно поглотили мартены. Заровняли и сгладили оспяные рытвины от мин и фугасов, (2) и только по холмам остались братские могилы. Дядя Саша, (3) иногда наведываясь в поля с ружьецом, замечал, (4) как трактористы стороной обводят плуги, (5) оставляют нетронутыми рыжие плешины среди пашни.
B7В приведённом ниже предложении из прочитанного текста пронумерованы все запятые. Выпишите цифры, обозначающие запятые между частями сложноподчинённого предложения.
И, (1) может быть, (2) не случайно на этих высотах, (3) не одоленных ледником,(4) без малого тридцать лет назад разгорелась небывалая битва, (5) от которой, (6) как думалось дяде Саше, (7) спасенные народы могли бы начать новое летосчисление.
B8Из предложения 11 выпишите словосочетание, построенное на основе подчинительной связи ПРИМЫКАНИЕ.
B9Выпишите грамматическую основу предложения 3.
B10Среди предложений 1-6 найдите предложения, в которых есть вводные слова. Напишите номера этих предложений.
B11Среди предложений 4-7 найдите предложения с обособленными определениями. Напишите номера этих предложений.
B12Укажите количество грамматических основ в предложении 8.
B13Среди предложений 1-4 найдите сложное бессоюзное предложение. Напишите номер этого предложения.
B14Среди предложений 17-20 найдите сложноподчинённое предложение с однородным соподчинением. Напишите номер этого предложения
www.seznaika.ru
Читать онлайн "Шопен, соната номер два" автора Носов Евгений Иванович - RuLit
Евгений Носов
Шопен, соната номер два
После первых осенних дождей серый пыльный большак почернел, умягчился упруго и был до глянца накатан автомобильными колесами. Сахарозаводской грузовик бежал по нему ходко, почти не гремя бортами, будто по асфальту. В шоферскую кабину никто не стал подсаживаться, всем оркестром в двенадцать человек ехали в кузове на клубных откидных стульях. Здесь, на вольном ветерке, можно было курить, слушать, как Ромка, валторнист, травит свои бесконечные анекдоты, и перешучиваться со студентками, присланными убирать сахарную свеклу. Машина, сверкавшая никелем труб, привлекала девчат, что работали по всей Дороге, они отрывались от бурачных куч и с любопытством глядели из-под ладоней, выпачканных землей, на разнаряженных музыкантов.
– Эй, завлекалки! – задевали их ребята. – Сыграть вам па-де-де? Чтоб веселее работалось?
Ромка хватал с колен валторну и, пузырясь на ветру плащом-«болоньей», рвал студеный осенний воздух рублеными пронзительными звуками «Лебединого озера»: «Ла-та-та-та-та-а-тара-та-а-а…»
В ответ летели бураки, грохали по машине, парни, с хохотом пригибаясь, прятали головы за высокие планчатые борта, а Пашка, схватив тарелки, ловко, по-теннисному, со звоном отбивал ими свеклу.
– Полегче, полегче там! – кричал он с азартом, поправляя сбитую кепку. – Чего урожай расходуете!
– Взяли б да помогли! – кричали девчата. – Ишь, вырядились! Тунеядцы!
Машина проносилась мимо, а по сторонам, зажигаясь шутливой перебранкой, уже бежали к дороге, к грузовику, новые стайки девчат и дружно бомбили кузов бураками.
– Эх, соскочу! – хохотал Пашка. – Ой, поймаю курносую! – Под градом бураков он уже не отбивался, а лишь закрывал лицо тарелками, тогда как Ромка, высунув за борт один только раструб, продолжал неистово дудеть, подзадоривать студенток: «Ти-та-та-та-та-а-а…»
Шофер неожиданно тормознул, в решетке заднего окна показалось его злое лицо.
– Вы что, чокнутые? Стекла побьют!
Дядя Саша, старший в оркестре, от самого завода ехавший стоя, облокотясь о кабину, и тоже во время налета девчат вынужденный пригибать голову, обернулся и осадил парней:
– Хватит вам! Павел, ты как с инструментом обращаешься!
– А что им сделается? – Пашка с недоумением повертел никелированными дисками. Дядя Саша нахмурился.
– Положи тарелки. Нашел игрушки! И вы тоже – угомонитесь.
– Все, старшой, все!
Ребята нехотя рассаживались по стульям. А дядя Саша ворчал:
– Разбаловались, понимаешь… Не на свадьбу едем. Понимать надо.
– Ну все, отбой. Мир – дружба!
Серенькая, в мелком крапе кепка старшого была надвинута до самых бровей. От встречного ветра фиолетово синели впалые щеки, чисто выбритые перед самым отъездом. Из кармана жесткого шевиотового плаща воронкой кверху торчала его сольная труба в черном сатиновом чехольчике. По давней привычке он всегда держал ее при себе.
Ромка снова принялся за свои байки, ребята обступили его, висли на плечах друг у друга, гоготали вовсю. А дядя Саша, расстегнув плащ, из-под которого сверкнула на пиджаке красная орденская звездочка, достал из бокового кармана сигарету и, раскурив ее в затишке, за кабиной, продолжал отрешенно глядеть на бегущую встречь дорогу.
Мимо с глухим ревом и чадными выхлопами прошел «КрАЗ». В кузове, наращенном грубыми, неоструганными досками, и в двух его прицепах дядя Саша успел разглядеть серые вороха еще не просохшей свеклы. Следом промчались два голубых близнеца-самосвала – тоже со свеклой, и у обоих на дверцах по белому знаку автотранса. Колхозы спешили, пока позволяла погода, управиться с самой докучливой культурой.
Великая Русская равнина в этих местах постепенно начинала холмиться, подпирать небо косогорами, отметки высот уже уходили, пожалуй, за двести метров и выше. В глубокой древности эту гряду холмов так и не смог одолеть ледник, надвинувшийся из Скандинавии. Он разделился на два языка и пополз дальше, на юг, обтекая гряду слева и справа.
И, может быть, не случайно на этих высотах, не одоленных ледником, без малого тридцать лет назад разгорелась небывалая битва, от которой, как думалось дяде Саше, спасенные народы могли бы начать новое летосчисление. Враг, грозивший России новым оледенением, был остановлен сначала в междуречье Днепра и Дона, а потом разбит и сброшен с водораздельных высот. В августе сорок третьего, будучи молодым лейтенантом, тогда еще просто Сашей, он заскочил на несколько дней домой и успел захватить следы этого побоища на южном фасе. К маленькой станции Прохоровке, куда был нацелен один из клещевых вражеских ударов, саперы свозили с окрестных полей изувеченные танки – свои и чужие. Мертво набычась, смердя перегоревшей соляркой, зияя рваными пробоинами, стояли рядом «фердинанды», «тигры», «пантеры», наши самоходки и «тридцатьчетверки», союзные «Черчилли», «шерманы», громоздкие многобашенные «виктории». Они образовали гигантское кладбище из многих сотен машин. Среди него можно было и заблудиться. Дядя Саша курил на ветру, оглядывал высоты, ныне дремлющие под мирными нивами, а сзади него ребята шумно обсуждали какую-то поселковую новость.
– Зойка приехала? – слышался возбужденный Пашкин голос. – Заливаешь?
– Сам видел, – рассказывал Роман. – Юбка – во! До пяток. С каким-то флотским.
– Хахаль небось.
– Да похоже – муж. В универмаге ковер смотрели. Я подхожу: привет, Зоя. А она черными очками зырк-зырк: «Это вы, Рома? Я вас и не узнала. Богатым будете».
– Про меня не спросила? – с неловкостью хохотнул Пашка.
– Нужен ты ей больно!..
Тогда, в Прохоровке, дожидаясь попутной машины домой, на сахарный завод, дядя Саша долго ходил среди танковых завалов. Знойный августовский ветер подвывал в поникших пушечных стволах, органно и скорбно гудел в стальных раскаленных солнцем утробах. Но и мертвые, с пустыми глазницами триплексов танки, казалось, по-прежнему ненавидели друг друга. Дядя Саша разглядывал пробоины, старался распознать, кто и как обрел свой конец, пока не натолкнулся в одном месте на тошнотворно-сладкую вонь, исходившую от «тигра» с оторванной пушкой. Видно, наши саперы, перед тем как оттащить танк с поля боя, по небрежности не обнаружили внутри, проглядели труп немецкого танкиста. А может, в тот момент он еще и не был трупом…
– Спорим, уведу! – все кричал, горячился Пашка за спиной дяди Саши. – Нет, спорим?!
– Кого, Зойку? От этого морячка? Сядь, не рыпайся.
– Давай на бутылку коньяку. Жорик, будь свидетелем!
– Брось, дело дохлое, – успокаивал Ромка. – Морячок – что надо. Бумажник достал за ковер платить – одни красненькие.
– Плевал я на красненькие. Только пальцем поманю. Я ж с ней первый гулял.
– Ты первый? Ну, трепач!..
Теперь этого танкового кладбища нет. Оно распахано и засеяно, а железный лом войны давно поглотили мартены. Заровняли и сгладили оспяные рытвины от мин и фугасов, и только по холмам остались братские могилы.
Дядя Саша, иногда наведываясь в поля с ружьецом, замечал, как трактористы стороной обводят плуги, оставляют нетронутыми рыжие плешины среди пашни. И как пастухи, выгоняя гурты на жнивье, не дают скотине топтать куртинки могильной травы. Лишь иногда просеменит меж хлебов к такому месту старушка из окрестной деревни, постоит склоненно в немом раздумье и, одолев скорбь, примется выпалывать с едва приметного взгорка жесткое чернобылье, оставляя травку поласковей, понежнее: белый вьюнок, ромашку, синие цветы цикория, а уходя – перекрестит эту траву иссохшей щепотью. Случалось, дядя Саша и сам нечаянно набредал на такой островок, где в жухлой осенней траве среди пашни охотно ютились перепелки, и подолгу задерживался перед ржавой каской, венчавшей могильное изголовье. Иногда сидел здесь, усталый, до самой вечерней зари, наедине со своими мыслями, смотрел, как печалью сочатся закаты над этими холмами, и казалось ему, будто зарытые в землю кости все прорастают то тут, то там белыми обелисками и будто сам он, лишь чудом не полегший тогда во рву, прорастает одним из них…
www.rulit.me
Правда Евгения Носова
К 90-летию со дня рождения писателя-фронтовика …
Критики любят втискивать художника в какую-либо «обойму». Прозаика-фронтовика Евгения Носова записали в «деревенщики». Обижаться за уроженца села Толмачева Курского района Курской области нечего, деревенщик так деревенщик, почвенник так почвенник, по мне, так вполне лестное наименование, да и плеяда неплоха: В. Распутин, К. Воробьев, В. Белов, Ф. Абрамов, В. Шукшин, Ю. Казаков, В. Астафьев. Суть в том, что в лучших произведениях Е. Носова и вышеназванных авторов, как верно подмечено, «читатели находят не только узкое крестьянское понимание природных и житейских процессов на родной земле, но и масштабное философское осмысление бытия людей и Отечества».
Я бы добавил, что речь cледует вести о постижении этими авторами Русского космоса. Кто знает, может, в связи с Носовым, дело и в том, что Толмачево находится на берегу той самой речки Тускарь, на которой века назад была обретена чудотворная Курская Коренная икона Пресвятой Богородицы, и теперь стоит одноименная пустынь.
Мои детство и юность проходили в Белгороде, но прозу своих курских земляков-соседей К. Воробьева и Е. Носова я взахлеб уже тогда читал как русскую классику, не вдаваясь в проблему землячества и почвенничества, но внятно уже тогда понимая, что это написано и обо мне лично (для меня как минимум), о моей семье, моей земле, моей Родине.
Эти рассказы и повести мне, городскому мальчишке с множеством крестьянских и мастеровых корней, сделали своего рода почвенническую прививку, и сегодня я убежден, что литература «русских деревенщиков» должна прививаться школьникам России, как и прочие прививки, скажем, от кори.
В противном случае, мы получим (уже получаем) неодолимую хворь, манкуртизированные поколения «Иванов, не помнящих родства», видим, во что выливаются упущения, скажем, на Украине, где с помощью умелых манипулятивных технологий враг добивается перепрограммирования личного и общего сознания немалой части русского народа.
«Я состоялся как писатель благодаря Овечкину», - неоднократно говорил Е. Носов. И еще подмечено верно: слово Носова «сосредоточенно тихо и притягивает к себе тишиной, заставляет вычитывать глубину». И не только поэтичные тексты, но и сами названия произведений Евгения Носова звучат для русского уха, как музыка: «Где просыпается солнце» (1965), «В чистом поле за проселком», «За долами, за лесами», «Варька», «Домой, за матерью» (все 1967), «Шумит луговая овсяница» (1973), «Во субботу, день ненастный», «И уплывают пароходы, и остаются берега» (1975), порой и трагическая - «Красное вино победы» (1969), «Усвятские шлемоносцы» (1977).
Захочешь привести образчик носовского письма, начнешь читать собеседнику вслух, скажем, большой рассказ «Шопен, Соната номер два» (впервые опубликован в журнале «Наш современник», 1973, № 3), и с трудом, не сразу прервешься:
«И вдруг на фоне темного неба, загроможденного тучами, пронзительно, как вспышка, высветилась кинжально острая грань обелиска. В этот предвечерний час он выглядел особенно отрешенным, как бы вознесшимся над будничной суетой, и, может быть, потому пышная кипень венков у подножия - эта пестрота бумажных цветов, сосновой зелени, черных и красных бантов - показалась дяде Саше каким-то тщетным и ненужным убранством. ... Солнце, посветив недолго, опять затянулось хмурой наволокой, и по краю разлилась багровая полоса заката. И вскоре предвечерняя синь и вовсе скорбно окутала холмы.
Великая Русская равнина в этих местах постепенно начинала холмиться, подпирать небо косогорами, отметки высот уже уходили, пожалуй, за двести метров и выше. В глубокой древности эту гряду холмов так и не смог одолеть ледник, надвинувшийся из Скандинавии. Он разделился на два языка и пополз дальше, на юг, обтекая гряду слева и справа. И, может быть, не случайно на этих высотах, не одоленных ледником, без малого тридцать лет назад разгорелась небывалая битва, от которой, как думалось дяде Саше, спасенные народы могли бы начать новое летосчисление. Враг, грозивший России новым оледенением, был остановлен сначала в междуречье Днепра и Дона, а потом разбит и сброшен с водораздельных высот. В августе сорок третьего, будучи молодым лейтенантом, тогда еще просто Сашей, он заскочил на несколько дней домой и успел захватить следы этого побоища на южном фасе. К маленькой станции Прохоровке, куда был нацелен один из клещевых вражеских ударов, саперы свозили с окрестных полей изувеченные танки - свои и чужие.
Мертво набычась, смердя перегоревшей соляркой, зияя рваными пробоинами, стояли рядом «фердинанды», «тигры», «пантеры», наши самоходки и «тридцатьчетверки», союзные «Черчилли», «шерманы», громоздкие многобашенные «виктории». Они образовали гигантское кладбище из многих сотен машин. Среди него можно было и заблудиться.
... Знойный августовский ветер подвывал в поникших пушечных стволах, органно и скорбно гудел в стальных раскаленных солнцем утробах. Но и мертвые, с пустыми глазницами триплексов танки, казалось, по-прежнему ненавидели друг друга. ... Теперь этого танкового кладбища нет. Оно распахано и засеяно, а железный лом войны давно поглотили мартены. Заровняли и сгладили оспяные рытвины от мин и фугасов, и только по холмам остались братские могилы. Дядя Саша, иногда наведываясь в поля с ружьецом, замечал, как трактористы стороной обводят плуги, оставляют нетронутыми рыжие плешины среди пашни. И как пастухи, выгоняя гурты на жнивье, не дают скотине топтать куртинки могильной травы. Лишь иногда просеменит меж хлебов к такому месту старушка из окрестной деревни, постоит склоненно в немом раздумье и, одолев скорбь, примется выпалывать с едва приметного взгорка жесткое чернобылье, оставляя травку поласковей, понежнее: белый вьюнок, ромашку, синие цветы цикория, а уходя - перекрестит эту траву иссохшей щепотью. Случалось, дядя Саша и сам нечаянно набредал на такой островок, где в жухлой осенней траве среди пашни охотно ютились перепелки, и подолгу задерживался перед ржавой каской, венчавшей могильное изголовье. Иногда сидел здесь, усталый, до самой вечерней зари, наедине со своими мыслями, смотрел, как печалью сочатся закаты над этими холмами, и казалось ему, будто зарытые в землю кости все прорастают то тут, то там белыми обелисками и будто сам он, лишь чудом не полегший тогда во рву, прорастает одним из них...».
* * *
Носов говорит и о памяти страшной Великой войны, об эхе потерь, катящемся по просторам страны и просторам сердец соотечественников. «Ох, лихо, лихо, - вздохнул дед Василий. - Не заесть, не запить этова. Не заесть, не запить...».
Важны мнения коллег, писателей-фронтовиков, высказанные в разные годы в предисловиях к книгам Е. Носова.
В. Астафьев отмечал «осторожность, трепет и уважение к памяти погибших», а Ю. Бондарев писал, что носовские рассказы исполнены строгости, изящества, красоты, но не той красоты, которую создает недолговечное царство моды, а той, которая рождена талантом и находится в согласии с природой правды и слова.
«...Зимой они сменили пехотную часть на плацдарме по ту сторону Днепра. Поредевшую, измотанную шквальным огнем, ее незаметно отвели обратно за реку. И дядя Саша, командовавший тогда ротой, увидел в бинокль перед занятыми позициями убитого бойца. Он ничком висел на немецкой колючей проволоке, сникнув посиневшей стриженой головой. Из рукавов шинели торчали почти до локтей голые, иссохшие руки. Казалось, этими вытянутыми руками он просил землю принять его, неприютного, скрыть от пуль и осколков, которые все продолжали вонзаться и кромсать его тело. Но проволока, видно, крепко вцепилась в солдата и не пускала к земле. За зиму на нем нарос горб снега, нелепый, уродливый. Это был, по всему, наш сапер или, может, разведчик. Он, лейтенант Саша Полосухин, дважды посылал по ночам своих людей снять убитого. Но труп был пристрелян немцами, и только зря потеряли еще двух человек. Больше за убитым он уже не посылал. Так солдат провисел до самой весны, и всем было больно и совестно смотреть в ту сторону. А в апреле труп оттаял, позвоночник не выдержал, переломился, и - убитый обвис на проволоке, сложившись вдвое... Только в июне была прорвана оборона врага. Он, Полосухин, провел роту через проделанные проходы в проволочном заграждении и вдруг с содроганием увидел, что у висевшей шинели ворот был пуст и ветер раскачивал пустые рукава...».
В этом эпизоде мы можем увидеть и метафору нынешнего Русского мира, перестраивающего свои ряды и собирающегося в атаку за освобождение пространств (физических и духовных), прежде отданных супостату. И не Украина ли - пустая шинель, у погибшего носителя которой «позвоночник не выдержал, переломился»?
В рассказе, который мы цитируем, действие происходит в селе, где четверть века спустя после войны устанавливается обелиск павшим именно на курских землях. Внимательно, подробно, прерываясь автор перечисляет имена бойцов, высеченные на мемориальных плитах.
Выступает председатель колхоза, фронтовик-орденоносец. «Дело, в конце концов, не в мраморе и высоте памятника, - продолжал Селиванов, - а в нашей памяти. В нашем понимании того, какой ценой заплачено за победу над самым лютым из врагов, когда-либо нападавших на русскую землю. - Селиванов перевел дыхание. - Мой полк прошел от Воронежа до Белграда.
Были моменты, когда в полку оставалось только триста с небольшим человек, и то вместе с ранеными. А когда мы в конце войны вместе с начальником штаба подсчитали, сколько прошло через наш полк людей, то сами себе не поверили. Двадцать две тысячи!
Двадцать две! Вы спросите, куда они девались? А вот они! - Иван Кузьмич указал на обелиск. - Тут! Правда, многие остались позади полка по госпиталям и лазаретам. Но многие вот так - в чистом поле. Полк шел на запад, а за нами - от села к селу, от города к городу цепочкой тянулись могилы - путь к нашей победе. ... Я не стану вас призывать достойно трудиться на этой земле. Вы об этом и сами знаете. Я только хочу, чтобы вы, мужчины и женщины, бывшие солдаты и солдатские жены, участники и очевидцы, пока еще живы, пока это не стало достоянием исторических книг и архивариусов, передали бы своим детям и внукам священную память о павших из рук в руки, от сердца к сердцу. ....
А говорят, будто только по нашей местности четыреста таких памятников будет поставлено, - сказал Холодов. - Лектор один приезжал, так рассказывал...
- Вполне может быть.
- Сколь же тогда по всей России? - прикидывал дед Василий.
- А вот и считай...
- Да еще по Польше, да по разным другим сторонам. Под Берлином одним триста тысяч легло».
* * *
Евгений Иванович Носов, родившийся 90 лет назад, 15 января 1925 г., успел повоевать истребителем танков (был призван в ряды Красной Армии в октябре 1943 г.) в расчете 76-миллиметровой пушки, по словам В. Астафьева, «самой боевой и опасной на прошлой войне», пройти через Брянск, Могилев, Бобруйск, Минск, Белосток, Варшаву...
Заслужить ордена и медали и получить в феврале 1945-го тяжелое ранение под Кенигсбергом: осколком лопнувшей немецкой танковой болванки артиллеристу Носову разворотило плечо и лопатку; в июне он демобилизовался по инвалидности.
По воспоминаниям земляка Носова, при похоронах писателя в 2002-м в Курске, «прощание было именно с телом, ибо дух его незримо витал и продолжает витать над городом Курском и над всеми нами, кто помнит его, кто перечитывает его произведения», «проплыла потом его тяжелая львиная голова в тесном и, как казалось, коротком для него гробу по улице Курска к Красной площади, а потом и на городской погост». В Доме офицеров играл военный духовой оркестр, словно аукаясь со знаменитым носовским рассказом, где оркестр исполняет скорбную музыку Шопена, получившую в народе именование «Похоронный марш».
Литератор Б. Агеев подмечает способность носовской прозы к накоплению подробностей, когда «вещи описываются до такого исчерпания значений, что, кажется, нельзя уже добавить и одного слова; сюжет постепенно выговаривается, потом замечаешь, что такое выговаривание служит цели образовать пласт сущего в его единстве.
На самом деле накоплением подробностей происходит собирание целого, происходит то, что можно назвать со-творением действительности средствами духовного происхождения - Словом и Образом».
Согласимся с проницательной и пристрастной мыслью этого наблюдателя: сквозь страницы прозы Носова прочитывается, что прежняя жизнь хоть и ушла, русская лубяная цивилизация хоть и исчезла в первозданном своем виде, однако все то лучшее из душевного богатства русского человека, все, что было облюбовано в сердцах людей из отгоревших, растаявших в дымке времен поколений - никуда не исчезло и продолжает пребывать и в воздухе, окружающем нас, и живет в нас, замечаем ли мы это, или не обращаем на это внимания. «Особого влияния на это не оказывает и нынешняя искусительная канитель: внешне человек будто обмерзает коркой льда, но суть его жива и пробует изнутри протаять в мир, - замечает Б. Агеев. - Культурного "вещества", накопленного человеком в российском бытии, в его широте и расплывчатости, что так часто порицали, теперь достаточно для того, чтобы послужить иной, небытийственной цели. Возможно, в годы нынешнего безвременья над нами промыслительно простирается Божье бережение, которое лучше человеческого».
* * *
В русском ряду Носов стоит рядом не только с прозаиком К. Воробьевым, но и с другими своими земляками - композитором Г. Свиридовым, скульптором В. Клыковым, белгородским графиком С. Косенковым. И это ряд не только местночтимый, а всероссийский.
И Носов, выросший в великого радетеля и страдателя за русскую землю, в своем сердце тоже перекатывал непреходящие узловые русские вопросы.
Примечательно, что именно Станислав Косенков, уроженец белгородского села Рождественка, сделал цикл из 13 цветных иллюстративных линогравюр к подарочному изданию рассказа Евгения Носова «Красное вино Победы». Эта книга вышла в 1979-м в московском издательстве «Современник» и была удостоена наград на престижных выставках книжной графики. По словам Анны Константиновны, вдовы белгородского мастера, после трагической смерти 52-летнего С. Косенкова в 1994 г. пришло письмо от В. Астафьева, который выказал восхищение работами художника и рассказал о планах посетить Косенкова вместе с Носовым. К сожалению, планы эти не осуществились.
* * *
В пронзительной, поэтичной повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» речь идет о нескольких днях трудовой гармоничной предвоенной жизни селян и свалившейся на головы войне, ударившей словно обухом. Космична финальная панорама схода по полям и проселкам колонн мобилизованных на фронт крестьян: к сборному пункту идут усвятские, «никольские пробегли да хуторские», шагают мужики ситнянские, ставские... Тут прямая эпическая многовековая ратная перекличка: эпиграфом к повести автор неслучайно взял цитату из «Слова о полку Игореве».
К слову, режиссер А. Сиренко снял по этой повести кинофильм «Родник» (1981), был и фильм-спектакль Куйбышевского академического театра драмы (1982, режиссер П. Монастырский), постановки в провинциальных театрах. Экранизировались и некоторые рассказы писателя.
Казалось бы, что близкого для себя в русских Усвятах могут вычитать азиаты? Но произведения Е. Носова переводились и на языки Дальнего Востока.
Считают, что грустная тональность произведений Носова конца 1980-1990-х (фантастический рассказ «Сон», рассказы «НЛО нашего детства», «Темная вода», «Карманный фонарик», «Костер на ветру», «Красное, желтое, зеленое...») связана с ощущением у писателя невозобновимого распада коренных устоев национальной жизни, катастрофического нарастания в «перестроечном» обществе бытийной дисгармонии: жестокости, апатии, разочарования и эгоизма. Добавим: алчности, голливудизированного «успеха», абсолютизации уголовного принципа «умри ты сегодня, а я - завтра». Это осознание было умерщвляющим для Е. Носова, с его целомудренно-трепетным отношением к миру, природе, человеку.
Следует сказать и об общественном признании творческих заслуг писателя. Литературно-творческую работу Е.И. Носов неизменно совмещал с большой и плодотворной общественной деятельностью, являясь членом правления Союза писателей СССР, секретарем правления Союза писателей России, членом редколлегий журналов «Наш современник», «Подъём» и «Роман-газеты». За выдающиеся заслуги в развитии советской литературы и плодотворную общественную деятельность Е. Носову было присвоено звание Героя Социалистического Труда (1990), он неоднократно награждался орденами. За книгу «Шумит луговая овсяница» ему была присуждена Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1975).
За рассказы 1990-х он был отмечен Международной литературной премией имени М.А. Шолохова (1996), а в 2001 г., за год до кончины, удостоен премии А. Солженицына.
При награждении К. Воробьева (посмертно) и Е. Носова, «двух писателей, чьи произведения в полновесной правде явили трагическое начало великой войны, ее ход, ее последствия для русской деревни и позднюю горечь пренебреженных ветеранов», А. Солженицын скажет: «...Вся жизнь Носова полвека текла в переструйке с негромким течением послевоенной - и никогда уже не поднявшейся к силе - русской деревни. Таковы и обычные его нерезкие, «неслышные», задушевные рассказы. ... В каждом рассказе Носова сюжет просочен затопляющим настроением, теплой любовью к людям, их обстоятельному быту и неутихающей привязанностью к природе. Ощущение часто сравнимо с ощущением от рассказов чеховских: как и малозначительный эпизод ласково высвечен, лучится от пропитанности теплотою. Немало и лирики, какой покорны все возрасты: тут - и затаенное ожидание молодой крестьянки; и первая любовная смута сельской старшеклассницы; и одинокость старого неудачника; и возбуждение детской души от весеннего паводка. Тут - и добродушные рассказы о природе - с благоговейностью к ее множественным силам и тайнам, доступным только внимчивому глазу, уху, обонянию, осязанию. ... В рассказах Носова крестьянская жизнь - до того натуральная, будто не прошла через писательское перо. Крестьянское осмысленное понимание каждого бытийного хода, и поэзия ремесла, неизмышленная простая народность, самый тип народного восприятия. И десятилетиями Носов удержался, не давая согнуть себя в заказную советскую казенщину. ... И, донося через 40 лет всю ту же военную тему, с горькой горечью всколыхивает Носов то, что больно и сегодня... Этой неразделенной скорбью замыкает Носов полувековую раму Великой войны и всего, что о ней не рассказано и сегодня».
Слава Богу, в Курске установлено художественное портретное надгробье на могиле писателя Евгения Носова, есть в городе и хороший памятник. Но читают ли его благодатную, а то и будящую совесть, то есть спасительную прозу нынешние курские школьники и студенты, читает ли Евгения Ивановича Носова Россия?
Гравюры предоставлены для публикации Белгородским Музеем-мастерской заслуженного художника РСФСР С.С. Косенкова
http://www.stoletie.ru/kultura/pravda_jevgenija_nosova_234.htm
ruskline.ru
Примеры высказываний, относящиеся к разделу «Лексика» — Мегаобучалка
Лексический уровень языковой системы
Лексика исследует особенности слова, словарный состав, происхождение и употребление отдельных слов, а также типы и значение устойчивых словосочетаний.
· Лексика – совокупность всех слов, входящих в словарный состав языка.
· Слово как лексическая единица – основной объект изучения лексикологии, т.е. изучаются значения слов, их происхождение, стилистическая окраска, сфера употребления и т.д.
Классификация основных понятий лексики
Прямое значение слова – это его основное значение. Например, имя прилагательное золотой обозначает «сделанный из золота, состоящий из золота»: золотая монета, золотая цепочка, золотые серьги.
Переносное значение слова –это его вторичное, неосновное значение, которое возникло на основе прямого. Золотая осень, золотые кудри – имя прилагательное в этих выражениях имеет другое значение – переносное («похожий на золото по цвету»). Золотое время, золотые руки – в этих примерах прилагательное имеет переносное значение – «прекрасный, счастливый».
Фразеологизмы – устойчивые сочетания слов, используемые для названия отдельных предметов, признаков, действий: скрепя сердце, бить баклуши, кот наплакал. Во фразеологизме. В отличие от свободного словосочетания, лексическое значение имеет не каждое слово в отдельности, а всё словосочетание в целом.
Лексическое значение фразеологизмов близко лексическому значению одного слова, поэтому фразеологическое сочетание можно заменить каким-либо словом, например: бить баклуши – бездельничать, за тридевять земель – далеко, надул губы – обиделся, на скорую руку – быстро, небрежно: ни свет ни заря – очень рано, зарубить на носу – запомнить, как в воду глядеть – предвидеть и т.п.
Как и слово, фразеологизм может иметь синонимы и антонимы, например, у фразеологизма тёртый калач (в значении «опытный человек») есть фразеологизм-синоним стреляный воробей.
В предложении фразеологизм является одним членом предложения.
Языковые явления для теоретической интерпретации тезиса:
· Многозначность
· Лексика с точки зрения стилистической окраски
· Слова одной тематической группы
· Лексика с точки зрения активного и пассивного запаса (историзмы, архаизмы и др.)
· Лексика с точки зрения происхождения
· Лексика с точки зрения сферы употребления (профессионализмы, жаргонизмы, диалектизмы)
· Синонимы, антонимы, омонимы
· Фразеологизмы
· Тропы (метафора, эпитет, олицетворение, сравнение, гипербола и др.)
Роль лексических явлений в тексте!!!
Разговорная и просторечная лексика – средство речевой характеристики героя («Сымай одежду-то - сушить будем,» - проворчал старик.), средство выражения авторской оценки («Где-то рядом верещала гармошка…»)
Синонимы помогают избежать неоправданных повторов, служат для связи предложений в тексте, уточняют, конкретизируют содержание понятия.
Антонимы позволяют показать противоположности, противоречия, создают антитезу.
Устаревшие слова служат для воссоздания колорита эпохи («Безвозвратно ушёл в прошлое XIX век с его каретами, двуколками и дилижансами»), для придания речи оттенка торжественности, патетической взволнованности («На уважении к слову и зиждется здание русской словесности»), для создания комического эффекта, иронии («Сей отрок отнюдь не блистал талантами и часто огорчал родителей двойками»).
Фразеологизмы афористично, кратко и ёмко выражают мысль («Творческий труд никогда не укладывался в прокрустово ложе отчётов и предписаний»), выражают авторскую оценку изображаемого («Человек он из тех, о которых говорят «звёзд с неба не хватает» или «пороху не выдумает»). Фразеологизмы, как и слова, называют предметы, признаки, действия, помогая понять смысл высказывания. Например, в предложении «Книги ждут собеседника, который придет отделить плевелы от зёрен» используется фразеологизм, который обозначает «отделять вредное от полезного, плохое от хорошего».
Примеры высказываний, относящиеся к разделу «Лексика»
1) «Точность слова является не только требованием стиля, требованием вкуса, но, прежде всего, требованием смысла». Константин Александрович Федин
2) «Нет таких звуков, красок, образов и мыслей, для которых не нашлось бы в нашем языке точного выражения». Константин Георгиевич Паустовский
3) «Самое удивительное в том, что писатель-мастер умеет, взяв обычные, всем известные слова, показать, сколько оттенков смысла скрывается и открывается в его мыслях, чувствах». Илья Наумович Горелов
4) «Фразеологизмы – неизменные спутники нашей речи. Мы часто пользуемся ими в повседневной речи, порой даже не замечая, ведь многие из них привычны и знакомы с детства». Из учебника русского языка
(1) Дядя Саша, расстегнув плащ, из-под которого сверкнула на пиджаке красная орденская звездочка, достал из бокового кармана сигарету и, раскурив ее в затишке, за кабиной, продолжал отрешённо глядеть на бегущую встречь дорогу.
(2) Великая Русская равнина в этих местах постепенно начинала холмиться, подпирать небо косогорами, отметки высот уже уходили, пожалуй, за двести метров и выше. (3) В глубокой древности эту гряду холмов так и не смог одолеть ледник, надвинувшийся из Скандинавии. (4) Он разделился на два языка и пополз дальше, на юг, обтекая гряду слева и справа.
(5) И, может быть, не случайно на этих высотах, не одоленных ледником, без малого тридцать лет назад разгорелась небывалая битва, от которой, как думалось дяде Саше, спасенные народы могли бы начать новое летосчисление. (6) Враг, грозивший России новым оледенением, был остановлен сначала в междуречье Днепра и Дона, а потом разбит и сброшен с водораздельных высот. (7) В августе сорок третьего, будучи молодым лейтенантом, тогда еще просто Сашей, он заскочил на несколько дней домой и успел захватить следы этого побоища на южном фасе. (8) К маленькой станции Прохоровке, куда был нацелен один из клещевых вражеских ударов, саперы свозили с окрестных полей изувеченные танки – свои и чужие. (9) Мертво набычась, смердя перегоревшей соляркой, зияя рваными пробоинами, стояли они рядом, образуя гигантское кладбище из многих сотен машин. (10) Среди него можно было и заблудиться. (11) Дядя Саша курил на ветру, оглядывал высоты, ныне дремлющие под мирными нивами.
(12) Тогда, в Прохоровке, дожидаясь попутной машины домой, на сахарный завод, дядя Саша долго ходил среди танковых завалов. (13) Знойный августовский ветер подвывал в поникших пушечных стволах, органно и скорбно гудел в стальных раскаленных солнцем утробах. (14) Но и мертвые, с пустыми глазницами триплексов танки, казалось, по-прежнему ненавидели друг друга. (15) Дядя Саша разглядывал пробоины, старался распознать, кто и как обрел свой конец.
(16) Теперь этого танкового кладбища нет. (17) Оно распахано и засеяно, а железный лом войны давно поглотили мартены. (18) Заровняли и сгладили оспяные рытвины от мин и фугасов, и только по холмам остались братские могилы.
(19) Дядя Саша, иногда наведываясь в поля с ружьецом, замечал, как трактористы стороной обводят плуги, оставляют нетронутыми рыжие плешины среди пашни и как пастухи, выгоняя гурты на жнивье, не дают скотине топтать куртинки могильной травы. (20) Лишь иногда просеменит меж хлебов к такому месту старушка из окрестной деревни, постоит склоненно в немом раздумье и, одолев скорбь, примется выпалывать с едва приметного взгорка жесткое чернобылье, оставляя поласковей, понежнее: белый вьюнок, ромашку, синие цветы цикория, а уходя – перекрестит эту траву иссохшей щепотью. (21) Случалось, дядя Саша и сам нечаянно набредал на такой островок, где в жухлой осенней траве среди пашни охотно ютились перепелки, и подолгу задерживался перед ржавой каской, венчавшей могильное изголовье. (22) Иногда сидел здесь, усталый, до самой вечерней зари, наедине со своими мыслями, смотрел, как печалью сочатся закаты над этими холмами, и казалось ему, будто зарытые в землю кости все прорастают то тут, то там белыми обелисками и будто сам он, лишь чудом не полегший тогда во рву, прорастает одним из них...
(По Е.Носову)
Смердя, зияя, обрел –устаревшие слова, показывающие исторический масштаб и важность битвы, её последствий
Набычась,распознать, ружьецом, просеменит, травку– разговорная просторечная лексика, позволяющая увидеть, что герой рассказа – простой деревенский человек, просеменит, травку –оценочныеразговорные слова, с помощью которых автор выражает своё уважительное, немного умильное отношение к старушке.
Поглотили, плешины, сочатся –многозначные слова в переносном смысле создают более яркий образ огромных и мощных заводских печей («железный лом войны давно поглотили мартены»), позволяют увидеть сходство лишенной растительности земли и человеческой головы, лишенной волос («оставляют нетронутыми рыжие плешины среди пашни»), передают одушевление явлений природы, тоскующей и страдающей, как человек («печалью сочатся закаты»).
megaobuchalka.ru
