Текст книги "Хлеб с ветчиной". Хлеб с ветчиной читать

Читать онлайн книгу Хлеб с ветчиной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Назад к карточке книги

ХЛЕБ С ВЕТЧИНОЙЧарльз Буковски

Всем отцам посвящается

От автора

Август 8, 1981

Моей писаниной заинтересовались итальянцы. Марко Феррери закончил фильм по книге «Истории обыкновенного безумия». Чинаски играет Бен Газзара. Несколько сцен они снимали в Калифорнии в Венисе. Я выпивал с Феррери и Беном – приличные парни.

Но это все в прошлом, это позади. Впереди роман – «Хлеб с ветчиной», 244 страницы. Книга начинается с того момента, как я себя помню, и заканчивается бомбежкой Перл Харбора. (Тогда казалось, что Япония обязательно победит…) Желательно управиться за пару недель.

А потом на скачки…

Август 6, 1982

«Хлеб с ветчиной» вышел. Теперь ты можешь узнать, почему я готов поставить на кого угодно, кроме людского племени.

1

Мое первое воспоминание – я сижу под столом. Вокруг меня ноги людей вперемежку с ножками стола, бахрома свисающей скатерти. Темно, и мне нравится сидеть под столом. Это было в Германии в 1922 году, мне тогда шел второй год. Под столом я себя чувствовал превосходно. Казалось, никто не знает, где я нахожусь. Я наблюдал за солнечным лучиком, который странствовал по половику и ногам людей. Мне нравился этот «странник». Ноги людей были мало интересны, по крайней мере, не так, как свисающая скатерть, или ножки стола, или солнечный лучик.

Потом провал… и рождественская елка. Свечи. На ветках маленькие птички с крохотными ягодными веточками в клювиках, на макушке – звезда. Двое взрослых орут и дерутся, потом садятся и едят, всегда эти взрослые едят. И я ем тоже. Моя ложка устроена таким образом, что если я хочу есть, то мне приходится поднимать ее правой рукой. Как только я пробую орудовать левой, ложка проскакивает мимо рта. Но мне все равно хочется поднимать ложку левой.

Двое взрослых: один, что покрупнее, – с вьющимися волосами, большим носом, огромным ртом и густыми бровями; он всегда выглядел сердитым и часто кричал; другая, что помельче, – тихая, с круглым бледным лицом и большими глазами. Я боялся обоих. Иногда появлялась и третья – жирная старуха в платье с кружевным воротником. Еще помню огромную брошь на ее груди и множество волосатых бородавок на лице. Первые двое звали ее «Эмили». Собравшись втроем, они плохо ладили. Эмили – моя бабушка по линии отца. Отца звали Генри, мать – Катарина. Я никогда не обращался к ним по имени. Я был Генри-младший. Все эти люди говорили на немецком, то же пытался делать и я.

Первые слова, которые я помню, были слова моей бабушки, произнесенные за обеденным столом. «Я всех вас похороню!» – заявила она, перед тем как мы взяли свои ложки. Эмили неизменно повторяла эту фразу, когда семья садилась за стол. Вообще, казалось, что нет ничего важнее еды. По воскресным дням мы ели картофельное пюре с мясной подливкой. По будням – ростбиф, колбасу, кислую капусту, зеленый горошек, ревень, морковь, шпинат, бобы, курятину, фрикадельки со спагетти, иногда вперемешку с равиоли; еще был вареный лук, спаржа и каждое воскресенье – земляника с ванильным мороженым. За завтраком мы потребляли французские гренки с сосисками либо лепешки или вафли с беконом и омлетом. И всегда кофе. Но что я помню лучше всего, так это картофельное пюре с мясной подливкой и бабушку Эмили со своим «я всех вас похороню!»

После того как мы перебрались в Америку, бабушка часто приходила к нам в гости, добираясь из Пасадены в Лос-Анджелес на красном трамвае. Мы же изредка навещали ее на своем «форде».

Мне нравился дом моей бабушки. Маленькое строение в тени перечных зарослей. Эмили держала множество канареек в разновеликих клетках. Один наш визит я помню особенно хорошо. В тот вечер бабушка накрыла все свои клетки белыми капотами, чтобы птицы заткнулись. Взрослые уселись в кресла и повели разговор. В комнате было пианино, я примостился у инструмента и, ударяя по клавишам, вслушивался в раздающиеся звуки. Больше всего мне нравились крайние клавиши верхнего регистра – их звуки походили на удары кусочков льда друг о друга.

– Скоро ты прекратишь это? – рявкнул отец.

– Пусть мальчик поиграет, – заступилась бабушка. Моя мать лишь улыбнулась.

– Этот карапуз, – поведала всем бабушка, – когда я попыталась вытянуть его из кроватки, чтобы поцеловать, ударил меня по носу! Они снова заговорили о своем, а я продолжил играть на пианино.

– Почему ты не настроишь инструмент? – нервничал отец. Потом меня позвали навестить моего дедушку. Он не жил с бабушкой. Мне говорили, что дедушка плохой человек и от него дурно пахнет.

– Почему от него дурно пахнет?

Они не отвечали.

– Почему от него дурно пахнет?

– Он пьет.

Мы загрузились в «форд» и отправились навестить дедушку Леонарда. Когда машина подъехала к его дому и остановилась, хозяин уже стоял на крыльце. Он был стар, но держался очень прямо. В Германии дедушка был армейским офицером и подался в Америку, когда прослышал, что даже улицы там мощены золотом. Золота не оказалось, и Леонард стал главой строительной фирмы.

Никто не выходил из машины. Дедушка подал мне знак движением пальца. Кто-то открыл дверь, я выбрался из машины и пошел к старику. Его волосы и борода были совершенно белыми и слишком длинными. По мере приближения я мог видеть, что глаза его необыкновенно сверкают, как голубые молнии. Я остановился в небольшом отдалении от старика.

– Генри, – проговорил дедушка, – мы хорошо знаем друг друга. Заходи в дом.

Он протянул мне руку. Когда я подошел ближе, мое обоняние уловило крепкий дух его дыхания. Запах действительно был дурным, но он исходил от самого хорошего человека, которого я знал, и поэтому не пугал меня.

Я проследовал за ним в дом. Дедушка подвел меня к стулу.

– Садись. Я очень рад видеть тебя, – сказал он и ушел в другую комнату.

Когда дедушка возвратился, в руках у него была маленькая жестяная коробочка.

– Это тебе. Открой.

Я никак не мог справиться с крышкой, коробочка не открывалась.

– Подожди, – вмешался дедушка, – дай-ка я помогу тебе. Он ослабил крышку и протянул коробочку мне обратно. Я откинул крышку и заглянул внутрь: там лежал крест – Германский крест на ленточке.

– Ой, нет, – сказал я, – ты же хранишь его.

– Бери, это всего лишь окислившийся значок.

– Спасибо.

– Теперь тебе лучше идти. Иначе они будут волноваться.

– Ладно. До свидания.

– До свидания. Генри. Нет, подожди-ка…

Я остановился. Он запустил пальцы в маленький кармашек своих широких брюк, вытянул за длинную золотую цепочку золотые карманные часы и протянул их мне.

– Спасибо, дедушка…

Все ждали меня, не покидая машины. Я вышел из дома, занял свое место в «форде», и мы тронулись в обратный путь. Всю дорогу бабушка и родители без умолку болтали о разных вещах. Эти люди могли трындеть о чем угодно, но никогда не говорили о моем дедушке.

2

Помню наш «форд» – модель Т. Высокие подножки казались приветливыми и в холодные дни, и ранним утром, и в любое время. Чтобы завести автомобиль, отец должен был вставлять спереди в двигатель рукоять и довольно долго крутить ее:

– Человек может так сломать себе руку. Отдача такая, будто лошадь лягается.

По воскресеньям, когда бабушка не приезжала к нам, мы совершали на модели Т прогулки. Мои родители любили апельсиновые рощи. Мили за милями тянулись деревья, покрытые цветами либо усеянные плодами. Родители заготавливали для пикника корзинку и металлический ящик. В ящик, среди кусков сухого льда, помещали банки с разными фруктами, в корзинку упаковывали сэндвичи со шницелем, ливерной колбасой и салями, а еще картофельные чипсы, бананы и содовую. Напиток постоянно попадал между корзинкой и ящиком-холодильником, он быстро остывал, и потом приходилось ждать, пока солнце согреет его.

Отец курил сигареты «Кэмэл» и мог показать нам массу трюков и фокусов, используя пачку от этих сигарет. Например, сколько пирамид изображено на рисунке? Нужно было сосчитать их. Мы считали, а после он показывал гораздо больше, чем нам удалось обнаружить. Были еще трюки с горбами верблюдов и с написанными словами. О, это были волшебные сигареты.

Особенно врезалось в память одно воскресенье. Наша корзинка для пикников была уже пуста, но несмотря на это мы ехали вдоль апельсиновых рощ все дальше и дальше от нашего дома.

– Папочка, а у нас хватит бензина? – поинтересовалась мать.

– Хватит, хоть залейся этим чертовым бензином.

– А куда мы едем?

– Хочу набрать себе немного апельсинов, черт бы их побрал! Остаток пути мать просидела очень тихо. Наконец отец съехал на обочину и остановился неподалеку от проволочного заграждения. Некоторое время мы сидели в машине и прислушивались. Потом отец открыл дверцу и вышел.

– Принеси корзину, – подал он голос.

Все вместе мы перебрались через сетку ограждения.

– Идите за мной, – скомандовал отец.

Мы оказались в темном тоннеле между двумя стройными рядами ветвистых апельсиновых деревьев. Отец остановился и принялся срывать апельсины с нижних ветвей ближайшего дерева. Вид у него был очень свирепый, он яростно сдирал апельсины, и казалось, что ободранные ветви сердятся ему в ответ, злобно раскачиваясь и шурша листвой. Отец бросал плоды в корзинку, которую держала мама. Иногда он промахивался, и тогда я подбирал непокорный апельсин и опускал его в корзину. Отец переходил от дерева к дереву, опустошая нижние ветви.

– Достаточно, папочка, – сказала мать.

– Э-э, какого черта?! – огрызнулся отец и продолжил сбор.

И тут из-за дерева вышел высоченный мужчина. В руках у него было ружье.

– Так, приятель, чем это ты тут занимаешься?

– Собираю апельсины. Их здесь полно.

– Это мои апельсины. Скажи своей женщине, чтобы она вывалила все из корзины на землю.

– Да этих апельсинов тут хоть жопой жри. Не обеднеешь, если я возьму несколько.

– Ты не возьмешь ни одного. Скажи, пусть вываливает.

Мужчина направил ружье на отца.

– Вывали, – сказал отец матери.

Апельсины покатились по земле.

– А теперь, – продолжил мужчина, – убирайтесь из моего сада.

– Куда тебе столько, все равно все не съешь?

– Я сам знаю, куда и сколько. Убирайся отсюда.

– Таких, как ты, надо вешать!

– Я владелец, и закон на моей стороне. Проваливай! – и он снова поднял свое ружье.

Отец повернулся и пошел, мы потянулись за ним. Владелец рощи конвоировал нас до самой дороги. Наконец мы загрузились в машину, но это был именно тот случай, когда она не завелась. Отец взял ручной стартер и вышел. Он дважды провернул маховик, но двигатель не реагировал. Отец покрылся испариной. Мужчина стоял у дороги и наблюдал.

– Ну, давай, заводи свою консервную банку! – неожиданно выкрикнул он.

Отец, который приготовился было крутануть снова, отвлекся:

– Мы не на твоей территории! И можем стоять столько, сколько пожелаем, черт возьми!

– Разбежался! Убирай отсюда свою колымагу, да побыстрее!

Отец прокрутил ручку, двигатель взревел, но тут же заглох. Мать молча сидела с пустой корзинкой на коленях. Я боялся даже смотреть на человека с ружьем. Отец снова налег на рукоятку, и машина завелась. Он впрыгнул в машину и принялся работать рычагами на руле.

– Не появляйся здесь больше, – напутствовал собственник с ружьем. – В следующий раз так легко не отделаешься.

Отец резко взял с места. Хозяин апельсиновой рощи продолжал стоять у дороги и наблюдал. «Форд» быстро набирал скорость. Неожиданно отец затормозил, выполнил крутой поворот на 180 градусов и помчался к тому месту, где остался грозный враг. Но мужчины у дороги уже не было. И мы вновь понеслись прочь от апельсиновой рощи.

– Однажды я вернусь и прикончу эту тварь, – пообещал отец.

– Папочка, я сегодня приготовлю замечательный ужин. Что бы ты хотел? – спросила его мать.

– Свиную отбивную!

Никогда раньше я не видел, чтобы отец ездил так быстро.

3

У моего отца было два брата. Младшего звали Бэн, старшего – Джон. Оба алкоголики и тунеядцы. Мои родители частенько говорили о них.

– Ни тот, ни другой ничего собой не представляют, – твердил отец.

– Просто вы вышли из трудной семьи, папочка, – возражала мать.

– Твой братец тоже пустышка!

Брат моей матери жил в Германии. Отец поносил его не реже родных братьев.

Был у меня еще дядя Джек – муж сестры отца, которую звали Элеонора. Я никогда не видел эту чету, потому что отец разругался с ними.

– Видишь этот шрам у меня на руке? – спрашивал меня отец. – Это сделала Элеонора карандашом, когда я был еще совсем маленьким. Он уже никогда не зарастет.

Людей мой отец не любил. Не любил и меня.

– Детей должно быть видно, но не слышно, – говорил он мне.

Был воскресный полдень, и бабушка Эмили не приехала.

– Мы должны навестить Бэна, – сказала моя мать. – Он умирает.

– Он постоянно занимал у Эмили деньги и просерал их в карты или тратил на своих баб и выпивку.

– Я знаю, папочка.

– Теперь он сдохнет, и Эмили останется без гроша.

– И все же мы должны навестить Бэна. Врачи сказали, что ему осталось недели две.

– Ну, хорошо, хорошо! Мы поедем!

Мы загрузились в «форд» и поехали. Отец сделал остановку возле рынка, и мать купила цветы. Путь наш лежал в горы. Когда достигли подножья, отец свернул на маленькую извилистую дорогу, ведущую наверх. Дядя Бэн лежал в санатории для больных туберкулезом.

– Должно быть, это стоит Эмили кучу денег – содержать Бэна в таком месте, – сказал отец.

– Может, Леонард помогает? – предположила мать.

– Леонард нищий. Он все пропил и промотал.

– А мне нравится дедушка Леонард, – сказал я.

– Детей должно быть видно, но не слышно, – гаркнул отец и продолжил: – Этот Леонард был добр со своими детьми, только когда надирался. Вот тогда он и шутил с нами, и раздавал деньги. Но когда папочка был трезв, то не было в мире человека жаднее и подлее его.

«Форд» легко взбирался по горной дороге. Воздух был свеж и прозрачен.

– Приехали, – сказал отец, выруливая на стоянку возле санатория. Мы все вышли, и я, вслед за родителями, забежал в здание. Когда мы вошли в палату, дядя Бэн сидел на кровати и смотрел в окно. Он повернулся. Это был очень красивый мужчина: худощавый, черноволосый, с темными глазами, которые блестели, словно бриллианты на свету.

– Здравствуй, Бэн, – сказала мать.

– Здравствуй, Кэтти, – отозвался дядя и посмотрел на меня. – Это Генри?

– Да.

– Садитесь.

Отец и я сели.

Мать осталась стоять:

– Мы привезли цветы, Бэн. Но я не вижу вазы.

– Да, прекрасные цветы, Кэтти, спасибо. Но вазы действительно нет.

– Я пойду поищу, – сказала мать и вышла вместе с цветами.

– Ну, где же теперь все твои подружки, Бэн? – спросил отец.

– На подходе.

– Сомневаюсь.

– Они на подходе.

– Мы здесь только потому, что Катарина хотела видеть тебя.

– Не сомневаюсь.

– Я тоже хотел видеть тебя, дядя Бэн. Я думаю, ты хороший, – сказал я.

– Хороший кусок говна, – добавил отец. В палату вошла мать с цветами в вазе.

– Вот. Я поставлю их на столе возле окна.

– Замечательный букет, Кэтти. Мать села.

– Нечего рассиживаться, – сказал отец.

Дядя Бэн запустил руку под матрац и достал пачку сигарет. Он вытянул одну, зажег спичку, прикурил и глубоко затянулся.

– Тебе же не разрешают курить, – заговорил отец. – Я знаю, где ты берешь сигареты. Твои шмары приносят их тебе. Ну что ж, я скажу докторам, и больше ни одна блядь не проникнет сюда!

– Кончай пороть чушь, – ответил дядя.

– У меня есть желание выдрать эту сигарету у тебя изо рта вместе с губами! – продолжал злиться отец.

– У тебя никогда не было приличных желаний, – усмехнулся дядя.

– Бэн, – вмешалась мать, – ты не должен курить. Это убьет тебя.

– Я прожил хорошую жизнь, – ответил дядя.

– Ничего хорошего не было в твоей жизни, – не унимался отец. – Врал, занимал деньги, блядовал и пил. Ты не работал ни одного дня в своей жизни и теперь подыхаешь в 24 года!

– Это было весело, – сказал дядя и вновь крепко затянулся.

– Пошли отсюда, – сказал отец, поднимаясь. – Он сумасшедший! За ним встала мать. Затем я.

– Прощай, Кэтти, – сказал дядя. – И ты, Генри, прощай, – он взглядом показал, к какому Генри обращается.

Мы проследовали за отцом через холл санатория и вышли на стоянку к нашему «форду». Машина завелась, и мы стали спускаться вниз по извилистой горной дороге.

– Нужно было посидеть подольше, – сказала мать.

– Ты что не знаешь, что туберкулез заразен? – спросил отец.

– Я думаю, дядя хороший, – сказал я.

– Это болезнь делает его похожим на хорошего человека, – сказал отец. – К тому же, кроме туберкулеза, он подхватил еще много всякой заразы.

– Какой заразы? – заинтересовался я.

– Тебе еще рано знать, – ответил отец.

Он лихо вел машину вниз по извилистой горной дороге, пока я думал над его словами.

4

И снова было воскресенье, и мы ехали в нашем «форде» в поисках дяди Джона.

– У него совсем нет честолюбия, – говорил отец. – Я никогда не видел, чтобы он поднял свою дурацкую голову и прямо посмотрел людям в глаза.

– Мне не нравится, что он жует табак, – отвечала мать. – Жует и сплевывает куда попало.

– Если бы таких, как он, было большинство, эту страну уже давно завоевали бы китаезы, а нас всех превратили бы в прачек…

– Просто Джон не имел шанса, – продолжала мать. – Он слишком рано ушел из дома. Ты-то, по крайней мере, закончил школу.

– Колледж, – поправил отец.

– Где? – удивилась мать.

– В университете Индианы.

– Джон говорил, что ты закончил только школу.

– Это Джон закончил только школу. Поэтому он и подстригает траву.

– А дядю Джона я тоже увижу? – спросил я.

– Сначала посмотрим, удастся ли нам отыскать твоего дядю Джона, – ответил отец.

– А китаезы, правда, хотят завоевать нашу страну? – задал я второй вопрос.

– Эти желтые черти уже несколько веков ждут удобного момента. Единственное, что их удерживает – это драка с япошками.

– А кто лучше дерется, китаезы или япошки?

– Япошки. Но китаезов больше, вот в чем проблема. Когда ты убиваешь одного, он раскалывается пополам и получается два живых китаезы.

– А почему у них желтая кожа?

– Потому что вместо воды они пьют свои ссаки.

– Папочка, не говори мальчику такие вещи!

– Тогда скажи ему, чтобы не задавал столько вопросов.

Мы ехали дальше сквозь теплый лос-анджелесский день. На матери было одно из ее выходных платьев и фантастическая шляпка. Когда она надевала такой наряд, то всегда старалась сидеть очень прямо и сильно вытягивала шею.

– Хорошо бы мы имели чуть больше денег, тогда мы бы могли помочь Джону и его семье, – сказала мать.

– Я не виноват, что они не имеют даже ночного горшка, – отозвался отец.

– Папочка, Джон, как и ты, был на войне. Неужели он ничего не заслужил?

– Он даже звания не заслужил. А я вернулся старшим сержантом.

– Генри, но не могут же все твои братья быть такими, как ты.

– Они вообще никем не могут быть, черт бы их побрал! Все, что они могут, – это разбазаривать свою жизнь!

Мы проехали еще немного и остановились. Семья дяди Джона обитала в доме с маленьким двориком. По разбитому тротуару мы прошли к веранде, изрядно заросшей полынью, и отец вдавил кнопку звонка. Звонок не работал. Отец забарабанил в дверь:

– Открывайте! Полиция! – заорал он.

– Папочка, прекрати! – одернула его мать.

Спустя довольно продолжительное время послышались шаги, дверь сначала чуть приоткрылась и только потом распахнулась полностью. Мы увидели тетю Анну. Она была очень худая, щеки ввалились, под глазами мешки, темные и морщинистые.

– О, Генри… Катарина… входите, пожалуйста…

Голос ее был тоже слабый и тонкий.

Мы прошли за ней в дом. Скудная обстановка: кухонный уголок – стол и четыре стула; и две кровати. Мои родители расположились на стульях. Возле раковины копошились две девочки – Бэтси и Катерина (имена их я узнал позже), по очереди они соскребали арахисовое масло со стенок пустой банки.

– Мы только что отобедали, – сказала тетя Анна. Девочки держали по кусочку сухого хлеба с редкими пятнами арахисового масла и продолжали заглядывать в банку, в надежде выудить еще маслица большим кухонным ножом.

– Где Джон? – спросил отец.

Тетя Анна устало опустилась на стул. Она выглядела немощной. Платье на ней было грязное, волосы не прибраны. От нее веяло крайней изможденностью и глубокой печалью.

– Мы ждем его. Давно не видели.

– Куда он пропал?

– Не знаю. Просто сел на мотоцикл и уехал.

– Все, на что он способен, – это мотаться по округе на своем мотоцикле, – заявил отец.

– Это Генри-младший? – попыталась сменить тему тетя.

– Да.

– Уж очень он у вас смирный.

– Нас это устраивает.

– В тихом омуте черти водятся.

– Не тот случай. Все, на что он способен, – это прятаться под столом.

Девочки вышли на веранду и принялись есть свои ломтики хлеба, испачканные арахисовым маслом. С нами они не разговаривали. Мне мои двоюродные сестры казались настоящими красавицами. Худенькими, как и их мать, но при этом прекрасными.

– Ну, как ты, Анна? – спросила мать.

– Все нормально.

– Анна, ты неважно выглядишь. По-моему, вы голодаете.

– А почему ваш мальчик не садится? – засуетилась тетя. – Садись, Генри.

– Ему нравится стоять, – вмешался мой отец. – Это закаляет его. Он готовится к битве с косоглазыми.

– Тебе не нравятся китайцы? – обратилась ко мне тетя Анна.

– Нет, – ответил я.

– Ну, все-таки, Анна, – опять заговорил отец, – как жизнь?

– Да, если честно, ужасно… Хозяин требует ренту. Он так озлобился, что я просто боюсь его. Не представляю, что делать дальше.

– Я слышал, полиция разыскивает Джона? – продолжал допрос мой родитель.

– Да, ничего серьезного.

– А все-таки?

– Он сделал несколько фальшивых десятицентовиков.

– Что? Господи, Бог ты мой! Это что за выходка?

– Джон действительно не хотел делать ничего плохого.

– Да он вообще ничего не хочет делать.

– Делал бы, если мог.

– Конечно, кабы лягушке крылья, чего ради ей жопу мозолить – по болоту скакать!

Последовало молчание. Я повернулся и посмотрел наружу. Девочек на веранде не было.

– Давай, Генри, садись, – снова предложила тетя Анна. Я продолжал стоять, но поблагодарил:

– Спасибо, мне и так хорошо.

– Анна, – сказала мать, – я думаю, Джон скоро вернется.

– Кобель возвращается, когда соки кончаются, – вставил отец.

– Джон любит своих детей… – начала тетя Анна и не закончила.

– Я слышал, легавые имеют еще кое-что на Джона, – невозмутимо продолжал отец.

– Что?

– Изнасилование.

– Изнасилование?

– Да, Анна, изнасилование. Недавно он, как всегда, носился на своем мотоцикле. И его тормознула молодая девчонка, она пробиралась куда-то автостопом. Он посадил ее назад и поехал, но по дороге приметил пустой гараж. Завез ее туда, закрыл дверь и изнасиловал.

– Да откуда ты это взял?

– Откуда взял? Легавые приходили ко мне и все рассказали. Расспрашивали, где он был в тот день.

– Ты сказал?

– Зачем? Чтобы его загребли в тюрьму и он освободился от всякой ответственности за вас? Он только об этом и мечтает.

– Нет, это совсем не так.

– Ну, значит, я покрываю насильника…

– Иногда мужчина не может сдержать себя.

– Что?

– Я говорю, что после родов и такой жизни, всех этих забот и волнений… Я уже не выгляжу такой привлекательной. А он увидел молодую девочку, красивее меня… Она села на его мотоцикл, ну, знаешь, как это бывает: она обняла его, прижалась…

– Что? – твердил отец. – А если бы тебя изнасиловали, тебе бы это понравилось?

– Я думаю, нет.

– Ну, так я уверен, что той девчонке тоже было мало удовольствия.

С улицы влетела муха и стала кружить над столом. Мы все переключили внимание на нее.

– Она ошиблась адресом, – сказал отец. – Здесь нечем поживиться.

Чувствуя безнаказанность, муха наглела все больше и больше. Она кружила между нами, отчаянно жужжа. Чем ближе – тем громче.

– Ты собираешься сообщить полиции, что Джон скоро может вернуться домой? – спросила тетя Анна.

– Нет, и пусть он не надеется, что я предоставлю ему возможность прохлаждаться на казенных харчах, – ответил отец.

И тут моя мать резко взмахнула рукой. Одно быстрое движение, и ее рука со сжатым кулаком уже снова лежала на столе.

– Я поймала ее, – сказала она.

– Кого? – спросил отец.

– Муху.

Мама сидела и улыбалась.

– Не может быть, – отмахнулся отец.

– Ну, посмотри, где ты видишь муху? Ее нет.

– Она улетела.

– Нет, она у меня в кулаке.

– Слишком ловко для человека.

– Тем не менее она здесь, в кулаке.

– Вранье.

– Не веришь?

– Нет.

– Тогда открой рот.

– Пожалуйста, – сказал отец и распахнул пасть.

Мама накрыла ее рукой. Отец схватился за горло и вскочил:

– Тьфу!

Муха вылетела изо рта и снова принялась кружить над столом.

– Ну, хватит, – сказал отец. – Едем домой!

Он вышел на веранду, спустился во двор и сел в «форд». Отец сидел в своей машине с хмурой физиономией – злой и опасный.

– Мы привезли для вас несколько баночек с продуктами, – сказала мать тете Анне. – Извини, что не можем дать тебе денег, но Генри боится, что Джон пропьет их или истратит на бензин. Не много, но все же: суп, гуляш, горошек…

– Ой, Катарина, спасибо! Спасибо вам обоим…

Мать направилась к выходу, и я последовал за ней. Два пакета с продуктами были в машине. Отец сидел в кабине – суровый и безучастный. Он все еще сердился.

Мать отдала мне пакет поменьше, сама взяла большой. Мы вернулись в дом и положили подарки на стол. Подошла тетя Анна, запустила руку в большой пакет и вытянула одну баночку. Это был маринованный горошек. Этикетку украшали зеленые россыпи гороха.

– Вкуснятина, – прошептала тетя.

– Анна, мы пойдем. Генри бесится.

Тетя обняла мою мать и сказала:

– Все было так мило. Словно в сказке. Вы должны подождать, пока девочки вернутся. Подождите, и вы увидите, что с ними будет, когда они увидят эти подарки!

Мать погладила тетю по спине. Когда объятия закончились, тетя сказала:

– Джон не плохой человек.

– Я знаю, – ответила мать. – До свидания, Анна.

– До свидания, Катарина. До свидания. Генри.

Мать повернулась и пошла к двери. Я не отставал. Мы вышли во двор и сели в машину. Отец запустил двигатель.

Когда мы отъезжали, на веранде появилась тетя Анна. Мать обернулась. Отец не оборачивался. Я тоже.

Назад к карточке книги "Хлеб с ветчиной"

itexts.net

Читать онлайн "Хлеб с ветчиной" автора Буковски Чарльз - RuLit

ХЛЕБ С ВЕТЧИНОЙ

Чарльз Буковски

Всем отцам посвящается

Август 8, 1981

Но это все в прошлом, это позади. Впереди роман — «Хлеб с ветчиной», 244 страницы. Книга начинается с того момента, как я себя помню, и заканчивается бомбежкой Перл Харбора. (Тогда казалось, что Япония обязательно победит…) Желательно управиться за пару недель.

А потом на скачки…

Август 6, 1982

Мoe первое воспоминание — я сижу под столом. Вокруг меня ноги людей вперемежку с ножками стола, бахрома свисающей скатерти. Темно, и мне нравится сидеть под столом. Это было в Германии в 1922 году, мне тогда шел второй год. Под столом я себя чувствовал превосходно. Казалось, никто не знает, где я нахожусь. Я наблюдал за солнечным лучиком, который странствовал по половику и ногам людей. Мне нравился этот «странник». Ноги людей были мало интересны, по крайней мере, не так, как свисающая скатерть, или ножки стола, или солнечный лучик.

Потом провал… и рождественская елка. Свечи. На ветках маленькие птички с крохотными ягодными веточками в клювиках, на макушке — звезда. Двое взрослых орут и дерутся, потом садятся и едят, всегда эти взрослые едят. И я ем тоже. Моя ложка устроена таким образом, что если я хочу есть, то мне приходится поднимать ее правой рукой. Как только я пробую орудовать левой, ложка проскакивает мимо рта. Но мне все равно хочется поднимать ложку левой.

Двое взрослых: один, что покрупнее, — с вьющимися волосами, большим носом, огромным ртом и густыми бровями; он всегда выглядел сердитым и часто кричал; другая, что помельче, — тихая, с круглым бледным лицом и большими глазами. Я боялся обоих. Иногда появлялась и третья — жирная старуха в платье с кружевным воротником. Еще помню огромную брошь на ее груди и множество волосатых бородавок на лице. Первые двое звали ее «Эмили». Собравшись втроем, они плохо ладили. Эмили — моя бабушка по линии отца. Отца звали Генри, мать — Катарина. Я никогда не обращался к ним по имени. Я был Генри-младший. Все эти люди говорили на немецком, то же пытался делать и я.

Первые слова, которые я помню, были слова моей бабушки, произнесенные за обеденным столом. «Я всех вас похороню!» — заявила она, перед тем как мы взяли свои ложки. Эмили неизменно повторяла эту фразу, когда семья садилась за стол. Вообще, казалось, что нет ничего важнее еды. По воскресным дням мы ели картофельное пюре с мясной подливкой. По будням — ростбиф, колбасу, кислую капусту, зеленый горошек, ревень, морковь, шпинат, бобы, курятину, фрикадельки со спагетти, иногда вперемешку с равиоли; еще был вареный лук, спаржа и каждое воскресенье — земляника с ванильным мороженым. За завтраком мы потребляли французские гренки с сосисками либо лепешки или вафли с беконом и омлетом. И всегда кофе. Но что я помню лучше всего, так это картофельное пюре с мясной подливкой и бабушку Эмили со своим «я всех вас похороню!»

Мне нравился дом моей бабушки. Маленькое строение в тени перечных зарослей. Эмили держала множество канареек в разновеликих клетках. Один наш визит я помню особенно хорошо. В тот вечер бабушка накрыла все свои клетки белыми капотами, чтобы птицы заткнулись. Взрослые уселись в кресла и повели разговор. В комнате было пианино, я примостился у инструмента и, ударяя по клавишам, вслушивался в раздающиеся звуки. Больше всего мне нравились крайние клавиши верхнего регистра — их звуки походили на удары кусочков льда друг о друга.

— Скоро ты прекратишь это? — рявкнул отец.

— Пусть мальчик поиграет, — заступилась бабушка. Моя мать лишь улыбнулась.

— Этот карапуз, — поведала всем бабушка, — когда я попыталась вытянуть его из кроватки, чтобы поцеловать, ударил меня по носу! Они снова заговорили о своем, а я продолжил играть на пианино.

— Почему ты не настроишь инструмент? — нервничал отец. Потом меня позвали навестить моего дедушку. Он не жил с бабушкой. Мне говорили, что дедушка плохой человек и от него дурно пахнет.

— Почему от него дурно пахнет?

Они не отвечали.

— Почему от него дурно пахнет?

— Он пьет.

— Генри, — проговорил дедушка, — мы хорошо знаем друг друга. Заходи в дом.

Я проследовал за ним в дом. Дедушка подвел меня к стулу,

— Садись. Я очень рад видеть тебя, — сказал он и ушел в другую комнату.

Когда дедушка возвратился, в руках у него была маленькая жестяная коробочка.

— Это тебе. Открой.

Я никак не мог справиться с крышкой, коробочка не открывалась.

— Подожди, — вмешался дедушка, — дай-ка я помогу тебе. Он ослабил крышку и протянул коробочку мне обратно. Я откинул крышку и заглянул внутрь: там лежал крест — Германский крест на ленточке.

— Ой, нет, — сказал я, — ты же хранишь его.

— Бери, это всего лишь окислившийся значок.

— Спасибо.

— Теперь тебе лучше идти. Иначе они будут волноваться.

— Ладно. До свидания.

— До свидания. Генри. Нет, подожди-ка…

— Спасибо, дедушка…

Помню наш «форд» — модель Т. Высокие подножки казались приветливыми и в холодные дни, и ранним утром, и в любое время. Чтобы завести автомобиль, отец должен был вставлять спереди в двигатель рукоять и довольно долго крутить ее:

— Человек может так сломать себе руку. Отдача такая, будто лошадь лягается.

www.rulit.me

Читать онлайн книгу «Хлеб с ветчиной» бесплатно и без регистрации — Страница 1

Чарльз Буковски
Хлеб с ветчиной

Всем отцам посвящается

1

Первые слова, которые я помню, были слова моей бабушки, произнесенные за обеденным столом. «Я всех вас похороню!» – заявила она, перед тем как мы взяли свои ложки. Эмили неизменно повторяла эту фразу, когда семья садилась за стол. Вообще, казалось, что нет ничего важнее еды. По воскресным дням мы ели картофельное пюре с мясной подливкой. По будням – ростбиф, колбасу, кислую капусту, зеленый горошек, ревень, морковь, шпинат, бобы, курятину, фрикадельки со спагетти, иногда вперемешку с равиоли; еще были вареный лук, спаржа и каждое воскресенье – земляника с ванильным мороженым. За завтраком мы поглощали французские гренки с сосисками либо лепешки или вафли с беконом и омлетом. И всегда кофе. Но что я помню лучше всего, так это картофельное пюре с мясной подливкой и бабушку Эмили со своим «Я всех вас похороню!»

Мне нравился бабушкин дом. Маленькое строение в тени перечных зарослей. Эмили держала множество канареек в разновеликих клетках. Один наш визит я помню особенно хорошо. В тот вечер бабушка накрыла все свои клетки белыми капотами, чтобы птицы заткнулись. Взрослые уселись в кресла и повели разговор. В комнате было пианино, я примостился у инструмента и, ударяя по клавишам, вслушивался в раздающиеся звуки. Больше всего мне нравились крайние клавиши верхнего регистра – их звуки походили на удары кусочков льда друг о друга.

– Скоро ты прекратишь это? – рявкнул отец.

– Пусть мальчик поиграет, – заступилась бабушка.

Моя мать лишь улыбнулась.

– Этот карапуз, – поведала всем бабушка, – когда я попыталась вытянуть его из кроватки, чтобы поцеловать, ударил меня по носу!

Они снова заговорили о своем, а я продолжил играть на пианино.

– Почему ты не настроишь инструмент? – нервничал отец.

Потом меня позвали навестить моего дедушку. Он не жил с бабушкой. Мне говорили, что дедушка плохой человек и от него дурно пахнет.

– Почему от него дурно пахнет? Они не отвечали.

– Почему от него дурно пахнет?

– Он пьет.

– Генри, – проговорил дедушка, – мы хорошо знаем друг друга. Заходи в дом.

Он протянул мне руку. Когда я подошел ближе, то уловил крепкий дух его дыхания. Запах действительно был дурным, но он исходил от самого хорошего человека, которого я знал, и поэтому не пугал меня.

Я проследовал за ним в дом. Дедушка подвел меня к стулу.

– Садись. Я очень рад видеть тебя, – сказал он и ушел в другую комнату.

Когда дедушка возвратился, в руках у него была маленькая жестяная коробочка.

– Это тебе. Открой.

Я никак не мог справиться с крышкой, коробочка не открывалась.

– Подожди, – вмешался дедушка, – дай-ка я тебе помогу.

Он ослабил крышку и протянул коробочку мне обратно. Я откинул крышку и заглянул внутрь: там лежал крест – Германский крест на ленточке.

– Ой, нет, – сказал я, – ты же хранишь его.

– Бери, это всего лишь окислившийся значок.

– Спасибо.

– Теперь тебе лучше идти. Иначе они будут волноваться.

– Ладно. До свидания.

– До свидания, Генри. Нет, подожди-ка…

– Спасибо, дедушка…

2

Помню наш «форд» – «модель Т». Высокие подножки казались приветливыми и в холодные дни, и ранним утром, и в любое время. Чтобы завести автомобиль, отец должен был вставлять спереди в двигатель рукоять и довольно долго крутить ее.

– Так можно и руку сломать. Отдача, будто лошадь лягается.

По воскресеньям, когда бабушка не приезжала к нам, мы совершали на «модели Т» прогулки. Мои родители любили апельсиновые рощи. Мили за милями тянулись деревья, покрытые цветами либо усеянные плодами. Родители заготавливали для пикника корзинку и металлический ящик. В ящик, среди кусков сухого льда, помещали банки с разными фруктами, в корзинку упаковывали сэндвичи со шницелем, ливерной колбасой и салями, а еще картофельные чипсы, бананы и содовую. Напиток постоянно попадал между корзинкой и ящиком-холодильником, он быстро остывал, и потом приходилось ждать, пока солнце его согреет.

Отец курил сигареты «Кэмэл» и мог показать нам кучу игр и фокусов с пачкой от этих сигарет. Например, сколько пирамид изображено на рисунке? Нужно было сосчитать их. Мы считали, а после он показывал гораздо больше, чем нам удалось обнаружить.

Были еще трюки с горбами верблюдов и с написанными словами. О, это были волшебные сигареты!

– Папочка, а у нас хватит бензина? – поинтересовалась мать.

– Хватит, хоть залейся этим чертовым бензином.

– А куда мы едем?

– Хочу набрать себе немного апельсинов, черт бы их побрал!

Остаток пути мать просидела очень тихо. Наконец отец съехал на обочину и остановился неподалеку от проволочного заграждения. Некоторое время мы сидели в машине и прислушивались. Потом отец открыл дверцу и вышел.

– Принеси корзину, – подал он голос.

Все вместе мы перебрались через сетку ограждения.

– Идите за мной, – скомандовал отец.

– Достаточно, папочка, – сказала мать.

– Э-э, какого черта?! – огрызнулся отец и продолжил сбор.

И тут из-за дерева вышел высоченный мужчина. В руках у него было ружье.

– Так, приятель, чем это ты тут занимаешься?

– Собираю апельсины. Их здесь полно.

– Это мои апельсины. Скажи своей женщине, чтобы она вывалила все из корзины на землю.

– Да этих апельсинов тут хоть жопой жри. Не обеднеешь, если я возьму несколько.

– Ты не возьмешь ни одного. Скажи, пусть вываливает.

Мужчина направил ружье на отца.

– Вывали, – сказал отец матери. Апельсины покатились по земле.

– А теперь, – продолжил мужчина, – убирайтесь из моего сада.

– Куда тебе столько, все равно все не съешь?

– Я сам знаю, куда и сколько. Убирайся отсюда.

– Таких, как ты, надо вешать!

– Я владелец, и закон на моей стороне. Проваливай! – И он снова вскинул ружье.

– Ну давай, заводи свою консервную банку! – неожиданно выкрикнул он.

Отец, который приготовился было крутануть снова, отвлекся:

– Мы не на твоей территории! И можем стоять столько, сколько пожелаем, черт возьми!

– Разбежался! Убирай отсюда свою колымагу, да побыстрее!

– Однажды я вернусь и прикончу эту тварь, – пообещал отец.

– Папочка, я сегодня приготовлю замечательный ужин. Что бы ты хотел? – спросила его мать.

– Свиную отбивную!

Никогда раньше я не видел, чтобы отец ездил так быстро.

3

У моего отца было два брата. Младшего звали Бен, старшего – Джон. Оба алкоголики и тунеядцы. Мои родители частенько говорили о них.

– И тот и другой полные ничтожества, – твердил отец.

– Просто вы вышли из трудной семьи, папочка, – возражала мать.

– Твой братец тоже пустышка!

Брат моей матери жил в Германии. Отец поносил его не реже родных братьев.

Был у меня еще дядя Джек – муж сестры отца, которую звали Элеонора. Я никогда их не видел, потому что отец разругался с ними.

Людей мой отец не любил. Не любил и меня.

– Детей должно быть видно, но не слышно, – говорил он мне.

Был воскресный полдень, и бабушка Эмили не приехала.

– Мы должны навестить Бена, – сказала моя мать. – Он умирает.

– Он постоянно занимал у Эмили деньги и про-серал их в карты или тратил на своих баб и выпивку.

– Я знаю, папочка.

– Теперь он сдохнет, и Эмили останется без гроша.

– И все же мы должны навестить Бена. Врачи сказали, что ему осталось недели две.

– Ну хорошо, хорошо! Мы поедем!

Мы загрузились в «форд» и поехали. Отец сделал остановку возле рынка, и мать купила цветы. Путь наш лежал в горы. Когда достигли подножья, отец свернул на маленькую извилистую дорогу, ведущую наверх. Дядя Бен лежал в санатории для больных туберкулезом.

– Должно быть, это стоит Эмили кучу денег – содержать Бена в таком месте, – сказал отец.

– Может, Леонард помогает? – предположила мать.

– Леонард нищий. Он все пропил и промотал.

– А мне нравится дедушка Леонард, – сказал я.

– Детей должно быть видно, но не слышно! – гаркнул отец и продолжил: – Этот Леонард был добр со своими детьми, только когда надирался. Вот тогда он и шутил с нами, и раздавал деньги. Но когда папочка был трезв, не было в мире человека жаднее и подлее его.

«Форд» легко взбирался по горной дороге. Воздух был свеж и прозрачен.

– Приехали, – сказал отец, выруливая на стоянку возле санатория.

Мы все вышли, и я, вслед за родителями, забежал в здание. Когда мы вошли в палату, дядя Бен сидел на кровати и смотрел в окно. Он повернулся. Это был очень красивый мужчина: худощавый, черноволосый, с темными глазами, которые блестели, словно бриллианты на свету.

– Здравствуй, Бен, – сказала мать.

– Здравствуй, Кейти, – отозвался дядя и посмотрел на меня. – Это Генри?

– Да.

– Садитесь. Отец и я сели.

Мать осталась стоять:

– Мы привезли цветы, Бен. Но я не вижу вазы.

– Да, прекрасные цветы, Кейти, спасибо. Но вазы действительно нет.

– Я пойду поищу, – сказала мать и вышла вместе с цветами.

– Ну, где же теперь все твои подружки, Бен? – спросил отец.

– На подходе.

– Сомневаюсь.

– Они на подходе.

– Мы здесь только потому, что Катарина хотела видеть тебя.

– Не сомневаюсь.

– Я тоже хотел видеть тебя, дядя Бен. Я думаю, ты хороший, – сказал я.

– Хороший кусок говна, – добавил отец. В палату вошла мать с цветами в вазе.

– Вот. Я поставлю их на столе возле окна.

– Замечательный букет, Кейти. Мать села.

– Нечего рассиживаться, – сказал отец.

Дядя Бен запустил руку под матрац и достал пачку сигарет. Он вытянул одну, зажег спичку, прикурил и глубоко затянулся.

– Тебе же не разрешают курить, – заговорил отец. – Я знаю, где ты берешь сигареты. Их приносят твои шмары. Ну что ж, я скажу докторам, и больше ни одна блядь сюда не проникнет!

– Кончай пороть чушь, – ответил дядя.

– У меня есть желание выдрать эту сигарету у тебя изо рта вместе с губами! – продолжал злиться отец.

– У тебя никогда не было приличных желаний, – усмехнулся дядя.

– Бен, – вмешалась мать, – ты не должен курить. Это убьет тебя.

– Я прожил хорошую жизнь, – ответил дядя.

– Ничего хорошего не было в твоей жизни, – не унимался отец. – Врал, занимал деньги, блядовал и пил. Ты не работал ни одного дня в своей жизни и теперь подыхаешь в двадцать четыре года!

– Это было весело, – сказал дядя и вновь крепко затянулся.

– Пошли отсюда, – сказал отец, поднимаясь. – Он сумасшедший!

За ним встала мать. Затем я.

– Прощай, Кейти, – сказал дядя. – И ты, Генри, прощай. – Он взглядом показал, к какому Генри обращается.

– Нужно было посидеть подольше, – сказала мать.

– Ты что, не знаешь, что туберкулез заразен? – спросил отец.

– Я думаю, дядя хороший, – сказал я.

– Это болезнь делает его похожим на хорошего человека, – сказал отец. – К тому же кроме туберкулеза он подхватил еще много всякой заразы.

– Какой заразы? – заинтересовался я.

– Тебе еще рано знать, – ответил отец.

Он лихо вел машину вниз по извилистой горной дороге, пока я думал над его словами.

4

И снова было воскресенье, и мы ехали в нашем «форде» в поисках дяди Джона.

– Мне не нравится, что он жует табак, – отвечала мать. – Жует и сплевывает куда попало.

– Просто Джон не имел шанса, – продолжала мать. – Он слишком рано ушел из дома. Ты-то по крайней мере закончил школу.

– Колледж, – поправил отец.

– Где? – удивилась мать.

– В Университете Индианы.

– Джон говорил, что ты закончил только школу.

– Это Джон закончил только школу. Поэтому он и подстригает траву.

– А дядю Джона я тоже увижу? – спросил я.

– Сначала посмотрим, удастся ли нам отыскать твоего дядю Джона, – ответил отец.

– А китаезы правда хотят завоевать нашу страну? – задал я второй вопрос.

– Эти желтые черти уже несколько веков ждут удобного момента. Единственное, что их удерживает, – это драка с япошками.

– А кто лучше дерется, китаезы или япошки?

– А почему у них желтая кожа?

– Потому что вместо воды они пьют свои ссаки.

– Папочка, не говори мальчику такие вещи!

– Тогда скажи ему, чтобы не задавал столько вопросов.

– Хорошо бы у нас было чуть больше денег, тогда мы бы могли помочь Джону и его семье, – сказала мать.

– Я не виноват, что у них даже ночного горшка нет, – отозвался отец.

– Папочка, Джон, как и ты, был на войне. Неужели он ничего не заслужил?

– Он даже звания не заслужил. А я вернулся старшим сержантом.

– Генри, но не могут же все твои братья быть такими, как ты.

– Они вообще никем не могут быть, черт бы их побрал! Все, что они могут, – это разбазаривать свою жизнь!

– Открывайте! Полиция! – заорал он.

– Папочка, прекрати! – одернула его мать.

– О, Генри… Катарина… входите, пожалуйста… Голос ее был тоже слабый и тонкий.

Мы прошли за ней в дом. Скудная обстановка: кухонный уголок – стол и четыре стула; и две кровати. Мои родители расположились на стульях. Возле раковины копошились две девочки – Бетси и Катерина (имена их я узнал позже), по очереди они соскребали арахисовое масло со стенок пустой банки.

– Мы только что отобедали, – сказала тетя Анна.

Девочки держали по кусочку сухого хлеба с редкими пятнами арахисового масла и продолжали заглядывать в банку в надежде выудить еще маслица большим кухонным ножом.

– Где Джон? – спросил отец.

– Мы ждем его. Давно не видели.

– Куда он пропал?

– Не знаю. Просто сел на мотоцикл и уехал.

– Все, на что он способен, – это мотаться по округе на своем мотоцикле, – заявил отец.

– Это Генри-младший? – попыталась сменить тему тетя.

– Да.

– Уж очень он у вас смирный.

– Нас это устраивает.

– В тихом омуте черти водятся.

– Не тот случай. Все, на что он способен, – это прятаться под столом.

– Ну как ты, Анна? – спросила мать.

– Все нормально.

– Анна, ты неважно выглядишь. По-моему, вы голодаете.

– А почему ваш мальчик не садится? – засуетилась тетя. – Садись, Генри.

– Ему нравится стоять, – вмешался мой отец. – Это закаляет его. Он готовится к битве с узкоглазыми.

– Тебе не нравятся китайцы? – обратилась ко мне тетя Анна.

– Нет, – ответил я.

– Ну все-таки, Анна, – опять заговорил отец, – как жизнь?

– Да если честно, ужасно… Хозяин требует денег. Он так озлобился, что я его просто боюсь. Не представляю, что делать дальше.

– Я слышал, полиция разыскивает Джона? – продолжал допрос мой родитель.

– Да, ничего серьезного.

– А все-таки?

– Он сделал несколько фальшивых десятицентовиков.

– Что? Господи, бог ты мой! Это что за выходка?

– Джон действительно не хотел делать ничего плохого.

– Да он вообще ничего не хочет делать.

– Делал бы, если мог.

– Конечно, кабы лягушке крылья, чего ради ей жопу мозолить – по болоту скакать!

Последовало молчание. Я повернулся и посмотрел наружу. Девочек на веранде не было.

– Давай, Генри, садись, – снова предложила тетя Анна.

Я продолжал стоять, но поблагодарил:

– Спасибо, мне и так хорошо.

– Анна, – сказала мать, – я думаю, Джон скоро вернется.

– Кобель возвращается, когда соки кончаются, – вставил отец.

– Джон любит своих детей… – начала тетя Анна и не закончила.

– Я слышал, легавые имеют еще кое-что на Джона, – невозмутимо продолжал отец.

– Что?

– Изнасилование.

– Изнасилование?

– Да откуда ты это взял?

– Откуда взял? Легавые приходили ко мне и все рассказали. Расспрашивали, где он был в тот день.

– Ты сказал?

– Нет, это совсем не так.

– Ну, значит, я покрываю насильника…

– Иногда мужчина не может сдержать себя.

– Что?

– Я говорю, что после родов и такой жизни, всех этих забот и волнений… Я уже не выгляжу такой привлекательной. А он увидел молодую девочку, красивее меня… Она села на его мотоцикл, ну знаешь, как это бывает: она обняла его, прижалась…

– Что? – спросил отец. – А если бы тебя изнасиловали, тебе бы это понравилось?

– Я думаю, нет.

– Ну, так я уверен, что той девчонке тоже было мало удовольствия.

С улицы влетела муха и стала кружить над столом. Мы все переключили внимание на нее.

– Она ошиблась адресом, – сказал отец. – Здесь нечем поживиться.

– Ты собираешься сообщить полиции, что Джон скоро может вернуться домой? – спросила тетя Анна.

– Я поймала ее, – сказала она.

– Кого? – спросил отец.

– Муху.

Мама сидела и улыбалась.

– Не может быть, – отмахнулся отец.

– Ну посмотри, где ты видишь муху? Ее нет.

– Она улетела.

– Нет, она у меня в кулаке.

– Слишком ловко для человека.

– Тем не менее она здесь, в кулаке.

– Вранье.

– Не веришь?

– Нет.

– Тогда открой рот.

– Пожалуйста, – сказал отец и распахнул пасть.

Мама накрыла ее рукой. Отец схватился за горло и вскочил:

– Тьфу!

Муха вылетела изо рта и снова принялась кружить над столом.

– Ну хватит, – сказал отец. – Едем домой!

– Мы привезли для вас несколько баночек с продуктами, – сказала мать тете Анне. – Извини, что не можем дать тебе денег, но Генри боится, что Джон пропьет их или истратит на бензин. Немного, но все же: суп, гуляш, горошек…

– Ой, Катарина, спасибо! Спасибо вам обоим… Мать направилась к выходу, и я последовал за ней.

Два пакета с продуктами были в машине. Отец сидел в кабине – суровый и безучастный. Он все еще сердился.

– Вкуснятина, – прошептала тетя.

– Анна, мы пойдем. Генри бесится.

Тетя обняла мою мать и сказала:

Мать погладила тетю по спине. Когда объятия закончились, тетя сказала:

– Джон неплохой человек.

– Я знаю, – ответила мать. – До свидания, Анна.

– До свидания, Катарина. До свидания, Генри.

Мать повернулась и пошла к двери. Я не отставал.

Мы вышли во двор и сели в машину. Отец запустил двигатель.

Когда мы отъезжали, на веранде появилась тетя Анна. Мать обернулась. Отец не оборачивался. Я тоже.

5

Я начинал испытывать отвращение к своему отцу. Его все и всегда злило. Где бы мы ни появлялись, он непременно находил причину, чтобы вступить с кем-нибудь в спор. Но в большинстве случаев люди не обращали на эти выпады никакого внимания; они просто стояли и таращились на него, как на идиота, – это раздражало его еще пуще. Изредка, когда мы заходили куда-нибудь перекусить, он обязательно бранил каждое блюдо и иногда отказывался платить.

– Да ваши взбитые сливки уже мухи засрали! Что это за поганое заведение?

– Прошу прощения, сэр, вы можете не платить, но вам лучше уйти.

– Хорошо, я уйду! Но я вернусь! Я вернусь и сожгу вашу помойку!

Однажды мы были в магазине. Я с матерью стоял в стороне, пока отец орал на служащего. К нам подошел кассир и спросил:

– Кто этот ужасный мужчина? Каждый раз, когда он появляется здесь, разгорается скандал.

– Это мой муж, – ответила мать.

Еще я помню другой случай. Отец работал молочником. Рано поутру он развозил молоко. Однажды он разбудил меня еще до рассвета:

– Вставай, я хочу тебе кое-что показать.

Я вышел за ним из дома – в пижаме и домашних тапочках. На улице было еще совсем темно, светила луна. Мы подошли к его повозке. Лошадь стояла очень тихо, будто спала.

– Смотри, – сказал отец и вынул из кармана кусочек сахара.

Он положил его себе на ладонь и протянул лошади. Она лениво подхватила лакомство большущими губами и съела.

– Теперь ты попробуй, – сказал отец и вложил следующий кусочек мне в руку.

Лошадь была огромная.

– Подойди поближе! Протяни ей руку!

Я боялся, что лошадь вместе с сахаром проглотит и мою руку. Ее морда потянулась ко мне. Я увидел большущие ноздри, здоровенные губы, которые раздвинулись, обнажив гигантские зубы, высунулся огромный язык, и в то же мгновение кусок сахара исчез.

– Молодец. Попробуй еще…

Я попробовал снова. Лошадь слизнула сахар и замотала головой.

– А сейчас ступай в дом, пока она не нагадила на тебя.

Мне не разрешали играть с другими детьми.

– Они плохие, – говорил мне отец. – Их родители голодранцы.

1 2 3 4 5

www.litlib.net